Советская серость отомстила

Коммунистическая заурядность стала навязчивой темой стихов Лосева. Фото Владимира Захарина

Открывая эту книгу, обратил внимание на примечание – «©Л. Лосев, наследники». А ведь, казалось бы, еще не так давно Лев Лосев сотрудничал с Фондом наследственного имущества Иосифа Бродского. Тот, кто являлся лучшим знатоком творчества Бродского, сегодня сам стал предметом посмертных исследований. Восемь лет прошло после кончины великого поэта, выдающегося прозаика и просто интересного человека, но только сейчас выходит о нем первая книга.

В 1990-м на смерть Юрия Михайлова, своего друга, Лосев написал: «Девятый уж день по тебе я молчу,/ молюсь, чтоб тебя не забыли». Льва Лосева не забыли, он постепенно занимает то место в русской словесности, которого заслуживает, но происходит это очень медленно. Книга, удачно названная «Лифшиц/Лосев/Loseff» – покойный любил такие игры с языком, – закономерное следствие признания поэта. Увы, но первый блин, согласно пословице, в целом получился комом.

Да, формально в сборнике есть все, что полагается в таких случаях, – и пара выжимок из дневника (вот его бы и опубликовать первым делом, это было бы действительно интересно), и ранее не печатавшиеся ответы на вопросы анкеты, и статьи о Лосеве. Но практически все воспоминания – уже ранее печатавшиеся. Эксклюзив лишь – мемуар Джеймса Л. Райса, действительно любопытный. 

Лифшиц/Лосев/Loseff: Сборник памяти Льва Лосева/ Под ред. М. Гронаса и Б. Шерра. – М.: Новое литературное обозрение, 2017. – 432 с.: ил.

В разделе литературоведческих статей иные тексты вообще не имеют отношения к Лосеву, другие – затянуто невразумительны. Как ни странно, самый интересный материал написан англоязычным автором – Барри Шерром, о столкновении поэта с английским языком.

К какому же выводу приходишь после чтения сборника и перечитывания самого Лосева? Если оценивать объективно, то все лучшее в его жизни случилось до 1961 года. Запаса юношеских впечатлений ему хватило до конца жизни, и к ним он постоянно возвращался. Лосеву повезло в 17 лет попасть в круг ярких людей, группировавшихся вокруг демонической фигуры Михаила Красильникова, которому посвящены одни из наиболее ярких воспоминаний поэта. Дружба с Михаилом Ереминым, Львом Виноградовым, Юрием Михайловым, Александром Кондратовым, Сергеем Кулле, Владимиром Уфляндом стала важнейшим событием в лосевской биографии.

Но надо признать, что большинство друзей его юности, которых он так сочно не уставал описывать, были всего лишь прилежными графоманами при всей своей внешней яркости и незаурядности. Не случайно в зрелые годы из них состоялся один только Лосев. Но в раннем возрасте это трудно понять. 

Но тогда, в середине и конце 50-х, до осознания этого было еще далеко, и Лифшиц наслаждался веселыми дурачествами в кругу друзей. Надо заметить – осторожный и опасливый обыватель уживался в нем с отчаянным литературным авангардистом. Лосев, как представляется, был типичным мальчиком-отличником, который очень хотел казаться своим среди хулиганов. Отсюда все эти преувеличенные рассказы о собственном пьянстве, знаменующиеся прославившей его максимой «всем хорошим в себе я обязан водке».

Однолюб, поклонник семейных ценностей, он идеально подходил для такой пуританской страны, как Америка, точнее, она подходила для него. Я как-то собирал высказывания Лосева об интимной стороне жизни человечества и убедился в его сугубо негативном отношении ко всякому «жизнелюбию». Курортные романы, например, были для него «курортными случками». Сексуальные практики столичной интеллигенции он называл не менее брезгливо промискуитетом.

В Америке Лосев, ставший официально Loseff, парадоксальным образом продолжил ту же советскую жизнь: попал на профессорскую должность в Дармутском колледже – эквивалент своей синекуры в «Костре» – и помогал точно так же друзьям. Сколько их приезжало по его приглашению читать лекции и вести семинары! Об одном таком случае участия в судьбе, причем малознакомого человека, трогательно вспоминает в сборнике Ольга Исаева.

Но, думается, своей работой Лосев тяготился. Он не был литературоведом по призванию. Написанные им «научные» статьи сильно проигрывают его стихам и прозе, ибо теряют прелесть субъективности. Помнится, меня поразило, что при своей эрудиции он не знал ни Ивана Солоневича, ни поэта Александра Боровиковского.

Я лет восемь переписывался с Лосевым. Сначала с его стороны была сдержанно краткая вежливость, затем общение со мной стало более персонализированным, а в итоге перед смертью он написал мне слишком комплиментарные слова, чтобы цитировать их в печати. Но, увы, за прошедшие с его смерти годы я слишком многое изменил в своих взглядах на жизнь и литературу. Сегодня я уже не смотрю на Льва Владимировича теми широко раскрытыми глазами, как в 2001 году, когда в руки попал его сборник стихов и я пережил шокирующее откровение – вот она, гениальность в чистом виде, но про их автора никто не говорит и не пишет! В своей книжке 2004 года «Почему» я написал ему немало восторженных похвал, помнится, уподобив Бродского и Лосева – Гете и Шиллеру.

Наверное, я слишком переболел в свое время Лосевым, как и Бродским, и потому стихи обоих я сегодня читаю уже по-иному. Если говорить объективно, то к недостаткам лосевской поэзии следует отнести то, что она слишком «диссидентская» – то, чего бежал Бродский, более всего боясь прослыть «антисоветским поэтом». Как бы Лосев ни бичевал советскую серость, она ему отомстила тем, что стала навязчивой темой его стихотворений.

Стоит заметить, что очерковая и мемуарная проза Лосева значит не меньше, чем его стихи. Без цитат из нее не обходится ни одна публикация о поэтах «филологической школы» – настолько рельефные зарисовки и портреты, ставшие классикой, он создал. Но жанр воспоминаний о нем «присвоен» теми, кто знал его уже в американской жизни, – что и проявилось в рассматриваемой книге. А вот Лосев периода «Костра» и ЛГУ – в основном нам известен из самоописаний. Думается, следующий сборник о нем должен исправить этот недостаток.