Наполеон Наполеонович на «Щуке»

Да, с Наполеоном не собьешься с курса...

В середине сентября начались выходы в море субмарин последнего, третьего эшелона. Семнадцатого числа покинула Кронштадт «Щука» капитана 2-го ранга Кожухова. И я на ее борту в качестве штурмана. Это был первый мой самостоятельный выход, и меня обеспечивал дивизионный штурман. Так было принято на бригаде: молодых командиров бэ-чэ вывозили в их первые походы штабные специалисты.

Дивизионного штурмана, капитана 3-го ранга, звали удивительно: Наполеон Наполеонович. По-моему, он, как и его знаменитый тезка, был гением – не в полководческом, конечно, смысле, а в штурманском. Я многому научился у Наполеона Наполеоновича, прежде всего – стремлению к точности.

– У уважающего себя штурмана, – говаривал он, подняв одну бровь выше другой, – место всегда должно быть на кончике остро отточенного карандаша.

Конечно, где же еще ему быть, посылал я ответную беззвучную мысль. Только вот, когда лодка маневрирует под водой, уходя от глубинных бомб, без конца меняя курс, меняя скорость, как-то трудно, дорогой Наполеоныч, удерживать место «на кончике карандаша».

– Да, трудно, – отвечал он на невысказанную мысль, поднимая другую бровь. – А что легко в подводном плавании?

И опять был совершенно прав.

Знаете, чему я у него, между прочим, научился? Не спать в походе. «Штурману, лейтенант, в море спать нельзя, – говаривал Наполеоныч. – Спящий штурман – все равно что одноногий футболист. Заснешь здесь, – тыкал он карандашом в какую-либо точку на карте, – а проснешься к югу от Мадагаскара.

Никто из знакомых мне людей не знал так хорошо географическую карту мира, как Наполеон. Однажды я спросил его:

– Что-то никак не вспомню, как называется главный город Новой Каледонии. Не подскажете, Наполеон Наполеоныч?

Он подумал секунды три и сказал:

– Нумеа.

Финский залив наша «щука» форсировала почти благополучно. «Почти» означает, что мы не напоролись на гальваноударные мины, хоть и задевали их минрепы. Но вот антенные…

Взрыв антенной мины – как удар по нервам. Я не удержался, упал со стула. Вася Коронец, штурманский электрик, помог мне подняться. Опять я ударился головой об маховик клапана вентиляции, что ли. Бедная моя башка – так и колотит по ней война. Так и колотит…

Еще взрыв. Палуба уходит из-под ног. Лодка проваливается, на глубиномере 75 метров. В ушах заложено, но слышу, как командир приказывает застопорить моторы. Лодка ложится на грунт.

Кожухов и Наполеоныч склоняются над картой. Я кончиком карандаша показываю место. Наполеон прошагал измерителем по линии курса.

– Пять миль до точки, намеченной для зарядки, – говорит он.

Несколько секунд Кожухов размышляет. На его широком лбу под краем пилотки вижу косую ссадину, набухающую кровью, – тоже ударился головой. Он медленно ведет пальцем вдоль заштрихованного на карте прямоугольника.

– Заграждение из антенных мин, – говорит Кожухов. – Выставлено вдоль кромки минного поля. Так-так. Против нас выставлено. Так-так. А вот мы пойдем надводным ходом.

И командир приказывает всплыть и приготовить к запуску дизеля. Ревет сжатый воздух, продувая цистерны. «Щука», всплыв, закачалась на волнах. Я спешу с секстаном наверх, на мостик – может, в ночных облаках отыщется чистый промежуток, а в нем звезда, которую удастся посадить на горизонт…

Уж такая беспокойная служба... Фото с сайта www.waralbum.ru

Черта с два! Безлунная ночь, никаких звезд, нет и горизонта. Ни хрена нет, кроме огромной бесприютной ночи. Мостик «Щуки» валится вправо-влево, вправо-влево – ощущаю что-то неровное, нервное в бортовой качке. Скрытую тревогу источает ночь. Я курю быстрыми затяжками. Вдруг вижу: слева от нашего курса вспыхнул свет. Это прожекторный луч, он ложится на зубцы волн, ползет, осматриваясь. Нет, он не достигает до нашей лодки. Но не слышит ли невидимый противник грохот наших дизелей? Не следует ли погрузиться?

Командир Кожухов стоит спиной ко мне, держась за ограждение мостика. Он упакован в капковый бушлат, на голове шапка-кубанка. Он спокоен. Он знает, что надо делать тут, под накатами волн, среди минных банок, среди этой грозной ночи. Будто по незримым проводам спокойствие командира перетекает в мою взбудораженную душу.

Спускаюсь по вертикальному трапу в центральный пост.

– Видимость – ноль, – говорю Наполеону, сидящему на разножке возле штурманского столика. – Ни звезд, ни горизонта.

Он сидит с закрытыми глазами, будто дремлет. Но я знаю, что, даже задремав на пять минут, дивштурман не перестает бодрствовать.

– Возьми глубину, – говорит он, не раскрывая глаз.

Включаю эхолот и жду, уставясь на черный диск указателя глубины. Мерный гул вращения сменяется частыми щелчками, вспыхивает красный огонек против цифр «70». Отраженный импульс, оттолкнувшись от грунта, вернулся. Что ж, глубина та же, которая стоит на карте в счислимом месте, то есть полученном по показаниям компаса и лага. Но нет у меня уверенности, что расчетное место совпадает с истинным. Все сделано как надо, даже поправка в полградуса на подводное течение (ее внес Наполеон, знаток лоции Финского залива), но все равно нет покоя.

Уж такая беспокойная служба у штурмана: доверяет только месту, обсервованному астрономически или по наблюдению береговых предметов, да и то опасение невязки остается. (ШтурманА шутят, что верх невязки воспет в песне: «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону».)

Механик Круговых, мрачноватый каплей небольшого роста с очень длинными руками, докладывает, что зарядка батареи закончена. И вскоре ревун короткими хриплыми звуками возвещает срочное погружение. Обрывают, словно на полуслове, свою монотонную песню дизеля. Слышу грубые хлопки открывающихся кингстонов главного балласта.

Остаток ночи идем под водой. Пять раз натыкались на минрепы (от их скрежета по корпусу лодки хотелось сжаться, стать меньше, забиться в безопасный уголок, даром что таких уголков на подлодках не существует). Утром, когда там, наверху, полагалось начаться рассвету, «Щука» подвсплыла, и Кожухов, медленно вращая толстую трубу перископа, осмотрелся.

– Ну и где ваш маяк? – сказал он, дернув щекой. – Что-то не вижу. Посмотрите, Наполеон Наполеоныч.

Тот прильнул к окуляру и, ухватившись за рукоятки, пошел вокруг перископа. Вглядывался несколько минут. По счислению уже должен открыться маяк Керн. Неужели у нас большая невязка? Или, может, на море туман…

– Есть маяк, – говорит Наполеон. И дает мне отмашку: – Возьми пеленг, штурман.

Спешу к перископу. Вижу серый рассвет и бесконечно бегущие волны. Где же маяк? Не вижу, не вижу… Пляска волн, больше ничего… к чертовой матери… не гожусь я в подводники…

– Немного левее перекрестья, – слышу голос Наполеона. – Успокойся, напряги зрение.

Я напряг. Я напряг.

И увидел! Вертикальная черная черточка, спичка, то захлестывающаяся волнами, то открывающаяся…

Я пеленгую эту чертову спичку.

Невязка, к моему удивлению, небольшая – всего две мили. Да, с Наполеоном не собьешься с курса. Выбрав эту невязку, уточнив прокладку, я немного расслабляюсь. Хочется закурить. Какое там… Предстоит долгий день подводного хода. С севера пересечем меридиан острова Керн, аккуратно обойдем наше минное поле, выставленное в сорок первом. Потом прорвемся между немецкими минными банками севернее острова Нарген. Бог даст, прорвемся, а дальше – ляжем на курс двести тридцать и полным ходом в открытое море.

Голова побаливает. Да и как не болеть голове от Финского залива. От проклятого «супа с клецками».

Ну вот, малость почистила наша «Щука» Балтийское море. В районе Мемеля (там была у нас первая позиция) командир Кожухов потопил двумя торпедами крупный транспорт, набитый солдатами: куда-то перебрасывало немецкое командование воинскую часть, а отправилась она прямехонько к «морскому шкиперу». Так определил Кожухов. А военком Ройтберг назвал эту операцию «купанием фрицев».

На траверзе Либавы нам помешала штормовая погода: две посланные торпеды не попали в атакованный транспорт. Думаете, Кожухов рассердился, расстроился? Даже не матюгнулся! Преспокойно приказал всплыть и дать ход дизелями. Это же какая дерзость: на виду у кораблей охранения пуститься в погоню за уходящим транспортом. Форсируя дизеля, наша «Щука» догнала транспорт, дававший отчаянные гудки, и Кожухов всадил в него неминучую торпеду. Катера противолодочной обороны мчались к «Щуке», стреляя из пушек, но шторм мешал прицельному огню, мы успели срочно погрузиться – и долго, долго Кожухов маневрировал, уходя от бомбометания.

Когда стихли разрывы глубинных бомб и страшное напряжение боя отпустило нас, Наполеон Наполеоныч сказал Кожухову:

– Ну, Федор Иваныч, вы корифей подводных дел.

Кожухов не то улыбнулся, не то дернул щекой. Сняв пилотку, вытер огромным носовым платком вспотевшую бритую голову и сказал:

– Очередной смене заступить на вахту. Коку – сварить какао. Для поддержания затраченных сил.

А себе велел подать стакан крепко заваренного чая.