Поэт, подлец, квартиросъемщик…

Сказочный персонаж поэт Щуплов.  Фото из архива Игоря Пергаменщика

Непривычно писать о Саше в прошедшем времени. Может быть, мы просто давно не виделись с ним? Вот ведь его серая кирпичная пятиэтажка в Жуковском на улице Гарнаева, четвертый этаж. Все декорации готовы, чтобы появился и он – тучный, добродушный, как Карлсон. Или нет: тетушка Чарли из Бразилии. Или – все это вместе с добавлением Элтона Джона, анекдотов, сплетен и вычетом подоходных.

Огонек горит, стало быть, дома. Кропает статейки в разные издания, иной раз под несколькими псевдонимами. Был, к примеру какой-то Эрик Трилягушкин и т.д. На полу газеты, книги, кассеты, диски, все вперемешку, вповалку.

Иной раз между третьим и четвертым мне навстречу попадался сосед, которого Карлсон&Элтон Джон регулярно заливали. Сосед, промышлявший ондатровыми шапками, стоя на страже, останавливал меня и гневался:

– К Щуплову?

– К Щуплову!

– Передай ему, что он – подлец!

Я пробовал внушать соседу, что поэт – это не человек, а эльф, сказочный персонаж, абсолютно вымороченное, выдуманное существо. Но ондатровая шапка недоверчиво качала головой. И выставляла ему счет! Вестимо, не гамбургский, а филистерский, рублевый. Согласно этому счету, поэта Щуплова не существовало. Был – квартиросъемщик.

Переворачиватель жизни, перелопачиватель

ветра:

Слова – бессменны, очи – жидки, на стенке –

шпага с кровью вепря.

Я не дождусь твоих ответов и в облака

бесследно вжикну,

перелопачиватель ветра, переворачиватель

жизни.

И в самом деле, какой в этом во всем практический смысл? Можно ли купить на эти строчки, скажем, ондатровую шапку или нутрию? Или вот какой-то там «Кураж оранжерейных померанцев»?!

Равноценного перевода с поэтического на ондатровые шапки и обратно пока не придумано. Можно, конечно, продать книжку про померанцы, а потом купить ондатру. Но кто ж нынче книги поэтов, кроме самих поэтов, покупает?

Не стань, о Муза, устричной торговкой,

Тамбовской унтер-нимфой у ручья!

еще не стань потерянной подковкой.

И найденной не стань: ведь – ты ничья!

Маму Саши звали Анна Андреевна. Поэтому позволю себе вольность и сравню Щуплова с Мандельштамом. «Больше всего на свете он боялся собственной немоты», – писала Ахматова о Мандельштаме. И поэтому Саша был говорлив, как будто хотел как можно шире раздвинуть рамки своей бьющей через край жизни, своей «серебряной изнанки» мира: писал стихи, книги, романы, влюблялся, ненавидел кого-то, боролся с врагами, заливал соседей и далее, что называется, без остановок:

В год посещения Воландом Москвы

из коммуналок радио гремело,

и танцевался «Красный мак» Глиэра,

и замышлялись новые мосты.

Мы не были с ним закадычными друзьями, с ним вообще было сложно дружить, не попав в засасывающую тебя с головой центрифугу московской тусовки: римма, лола, пергам, плейшнер и т.д. От этого размякали мозги, и ты уже бежал куда-то с пакетом щупловских рукописей, на тебя косились какие-то люди у ЦДЛ, барышни, его лучшие подружки, впадали в истерику и т.д.

Но все же в его ученики я однажды угодил. Это случилось после того, как у меня вышла статья в «НГ-Ex Libris» про блеск и нищету писателей. На следующее утро он позвонил и начал издалека, упомянув, что Христа предали именно его ученики. Я вырос в собственных глазах: ученик Христа! А потом оказалось, что приятельница Саши, какая-то Муля-Птенчик-Маня, прочитала между строчек, что мои клеветнические измышления посвящены ей и Щуплову. Конечно же, я принес ему эту злополучную статью, между делом получив от его соседа, который после того, как его очередной раз затопили, кажется, поселился на лестничной клетке, поручение:

– Передайте ему, что я подам на эту сволочь в суд!

Сволочь в видавших виды желтых трениках, с животиком, который приветливо выкатил навстречу знакомому розовый пятачок, томилась очередными муками творчества, и с ее стоп еще не осыпался прах Гефсиманского сада. Она устало взяла газету, пробежала ее глазами. Кажется, Щуплов впервые читал меня! Потом расхохотался и тут же позвонил критикессе:

– Птичка моя, ты дура!

Иной раз он напоминал мне Плюшкина. Особливо когда не давал книги из своего шкафа… Потом все эти книги я нашел на помойке, когда в августе 2006 года Саши не стало. Но, знаете, мне как-то его остро не хватает. Не хватает его озорства, жизненной прожорливости, хитрости и бесконечного обаяния. Мне до сих пор кажется, что раз огонек в его квартире горит, и Саша, Карлсон, там, где-то между третьим и четвертым ведет свои бесконечные счеты с соседом, который никак не хочет признавать в нем поэта. По крайней мере псевдонимы ведь не умирают, и Эрик Трилягушкин жив и строчит свои статейки…

Но нынче соблазн подняться туда, где, наверное, рай для хороших поэтов, по ступенькам наверх, слишком велик. И я боюсь, что этого безумного поступка мне не избежать. Тем более он накануне этого печального юбилея приснился: пыхтел, много острил, говорил о том, что завтра надо сдавать безумное количество статеек, а потом, улыбнувшись, сказал:

…Прощай. А впрочем, до свиданья!