Обособленная особь

Кажется, шаги Кржижановского и сегодня слышны на Гоголевском бульваре. Фото автора

Этот уроженец Киева стал автором прекраснейших рассказов, повестей и очерков о Москве. «Люблю, присев на скамью Пречистенского бульвара…», «Сегодня поутру, идя по Страстному…», «Дело было в одном из замоскворецких переулков…», «Наступает час, когда говорить о литературе на Тверском бульваре не принято». Подобными «топографическими» фразами переполнена проза Сигизмунда Кржижановского – писателя, и сегодня причисляемого к малоизвестным. Хотя со времени его возвращения в культурное пространство (а фактически – открытия) минуло четверть века. Тиражи его книг невелики, на домах, где он жил, нет мемориальных досок, по его произведениям не снимают фильмов и телесериалов. Имя его доныне известно лишь литературоведам, заядлым книжникам и любителям отечественной прозы 20–30-х годов.

Его биографический и творческий путь на некоторых этапах «рифмуется» с судьбой Михаила Булгакова. Кржижановский тоже получил университетское образование в родном Киеве, там же начал профессиональную карьеру (помощник присяжного поверенного). В начале 20-х годов тоже приехал «покорять Москву» – с пустым кошельком и пачкой рекомендательных писем. Тоже ходил по редакциям газет и журналов, испытал на себе в полной мере проклятый квартирный вопрос, работал в театральной сфере, посещал литературные кружки. Его прозаические произведения, как и у Булгакова, с трудом пробивались сквозь цензуру, а иные и вовсе увидели свет через много лет после смерти автора. Подобно Михаилу Афанасьевичу, он окрашивал свою «московскую» прозу в цвета мистики, фантастики и гротеска; в сюжетах обоих этих авторов причудливо преломляется советская реальность – литературно-редакционная, квартирно-коммунальная, улично-городская… Но проза Кржижановского – более «густая», интеллектуально концентрированная. Недаром его сравнивают с Кафкой, Борхесом, Майринком. Он умер в 1950 году, так и не увидев ни одной своей книги прозы (набор единственного подготовленного к печати сборника был рассыпан из-за начавшейся войны). Последние годы этот писатель жил в скудости и безвестности, даже место его захоронения доныне неизвестно, несмотря на все поиски ученых и энтузиастов.

Сигизмунд Кржижановский. Штемпель: Москва/ Сост., вступ. статья и коммент. В. Перельмутера. – М.: Б.С.Г. – Пресс, 2015. – 456 с.

За последние годы в России вышло несколько сборников прозы Кржижановского, найдены неизвестные ранее тексты, выпущено полное собрание сочинений в шести томах. Нынешний сборник включил 11 его произведений с отчетливо московским акцентом: «Квадратурин», «Швы», «В зрачке», «Автобиография трупа», «Книжная закладка»... Но, в сущности, все прозаические работы Кржижановского – о Москве, где он в то время жил. Если бы сегодня можно было привести в действие фантастическую машину времени из его повести «Воспоминание о будущем» и обратить ее «луч» вспять, мы бы смогли увидеть, как Кржижановский бредет переулками Варгунихиной горы (местность близ Смоленской площади) или заходит в подъезд дома на Арбате, в приходе церкви Николы Явленного, позднее снесенной. В этой местности – «родина» многих его сюжетов. Рассказы и повести Кржижановского нередко начинаются с диалога со странным незнакомцем, присевшим рядом на скамью бульвара.

Он был заядлым пешеходом – и от нехватки денег на трамвай, и оттого, что комната его была мала и узка. Задыхающийся от тесноты, писатель отправлялся «вышагивать» свои фразы, абзацы, страницы по тротуарам близлежащих переулков. Москва эпохи нэпа, еще не реконструированная большевиками, была превосходным источником вдохновения. Да и памятник Гоголю, великому певцу ирреального мира, находился недалеко. Конечно же, это был еще старый, сидящий, укутанный в шаль Гоголь.

Так, шаг за шагом, складывалась его проза. Кржижановский взял город в соавторы своих произведений. Сюжеты валялись прямо на мостовой, нужно было только найти им словесную оправу. Писателя привлекали в красной Москве изгои, чудаки, призраки, «бывшие люди», не нашедшие себе места в стремительно изменяющейся реальности. «Единственное еще для меня интересное, – это слежка за человеческими одиночествами, слежка за обособляющимися особями», – признается герой одного из его рассказов. Другой персонаж любит на рассвете гулять вдоль рельсов и наблюдать, «как, лязгая железом о железо, движутся проснувшиеся трамваи». В ту пору трамваи еще ходили по Старому Арбату, а Нового не было и в помине.

Его персонажи вечно живут где-то в углу, на отшибе, в какой-нибудь мрачной комнате, где недавно повесился жилец. Это библиофилы, полубезумные непризнанные философы, изобретатели чудесных машин, фантазеры и фланеры. У Кржижановского, как и у одного из его персонажей,  «библиотечная душа»: он любил копаться в книжных развалах, посещал архивы, штудировал труды дореволюционных историков – Забелина, Мартынова, Снегирева. В документально-философской повести, давшей название сборнику, автор предполагает, что московская литература «завелась» внутри обвода острых карандашей, напоминающих Кремлевскую стену; а вот литература петербургская – другая, чернильная и стальная. Есть свой взгляд у Сигизмунда Доминиковича и на историю городских пожарищ: «Старая деревянная Москва жива, только она запряталась под наружную каменную облицовку». Рассуждал он и о происхождении имен самых коротких московских улиц, но опять-таки как художник, а не как историк: Ленивке, мол, было лень становиться длинной, а Петровские линии воспротивились самой идее линейности и регулярности, невозможной в таком хаотичном и «извилистом» городе, как Москва.

Заметим: эту прозу писал человек со «сторонним» взглядом. Тот, кто в 35 лет приехал в Москву не завоевывать ее, но «узнавать», по выражению составителя сборника, автора предисловия Вадима Перельмутера, уже три десятилетия изучающего наследие этого писателя. Кржижановский филигранно работал со словом, непредсказуемо выстраивал сюжеты, увязывая их то с классической литературой, то с московской топографией. Перельмутер отмечает: «Бульварное кольцо у Кржижановского – нечто вроде оазиса в городской суете, равноудаленного от грохочущих улиц, ломких переулочьих зигзагов, чреватых агорафобией площадей. Здесь замедляется ходьба, восстанавливается дыхание – и становится слышным слово». Проходя по Гоголевскому или Никитскому бульвару, присмотритесь повнимательнее – не герои ли Кржижановского беседуют там о новейшей философской концепции или машине, способной стремительно «разрезать» время?