Мацу пекли ночами и подпольно

А ведь люди всего-то хотели молиться Всевышнему, кушать кошерное и соблюдать субботу. Василий Верещагин. Два еврея. 1883–1884 гг. М., ГТГ

Когда в империи Российской стряслась революция, то многие евреи восприняли сие как приход мессии. Янкелями овладела запорожская удаль (конармия блед!), Шлемы сменили надоевшие кипы и недельные главы на пыльные шлемы и вороненые наганы и шоблой пошли комиссарить – чтоб не жалкая процентная норма первого совнаркома, а чтоб сплошь! Шоб таки всю Ниневью вьюжную наизнанку повывернуть!..

Но были и другие мнения. Когда солнцу местечковой поэзии Хаиму – Нахману Бялику поведали, что произошло великое, пожалуй, событие – революционный переворот, он пожал плечами: «Просто свинья перевернулась с одного бока на другой».

Примерно так же восприняли советскую власть и любавичские хасиды – последователи движения Хабад, созданного в конце XVIII века рабби Шнеуром-Залманом из Ляд (чуть позже центром Хабада стало белорусское местечко Любавичи – отсюда и название). Хасиды жили себе тихо-мирно на отшибе при всех царях, встречали субботу, читали Книгу, молились Единому, пели и плясали на фарбренгенах – своих учениях-застольях, зарабатывали тяжким трудом кошерный кусок курицы и не шибко стремились в столицы. На кой ляд им было лезть разрушать мироздание и строить социализм? Зарылись в тиши и пришипились... Но новая власть и до них докопалась, взяла в ежовые рукавицы.

Писатель и журналист Давид Шехтер собрал воспоминания хасидов Хабада, выбравшихся в свое время из СССР и живущих ныне в Израиле (им в среднем лет под 100), и литературно их обработал. Одиннадцать рассказов разных людей: чекисты неустанно и поколенно следят, хватают, тащат, стращают («Сдавай, Гад, валюту! Работай, Дан, в субботу!»), зазря загоняют в лагеря, обещая сгноить... Что, увы, часто и происходит – сноски в книге о жизненном пути раввинов печальны: «скончался в лагере», «умер в тюрьме», «расстрелян на Левашовской пустоши», ну еще «погиб в блокаду», как большинство ленинградских хасидов... Вот перл НКВД мрачно блестит из 37-го года: «Активный хасид-антисоветчик, проявляет террористические настроения к руководителям партии». Естественно, вышку ему...

А ведь люди всего-то хотели молиться Всевышнему, кушать кошерное, соблюдать субботу. Геула на иврите – значит «исправление». Гулаговскому исправительно-трудовому кошмару тех лет хасиды противопоставили свой, скажем так, геулаг: истовой верою они исправляли безбожную советскую действительность. Вот уж кто против властей не бунтовал! Это было просто упорное, упрямое, отчаянное, молчаливое сопротивление.

Кстати, в книге отмечено, что, «несмотря на всю антирелигиозную большевистскую пропаганду, простые русские люди очень уважали верующих. Когда они видели, что человек действительно религиозен и готов во имя своей веры пойти до конца, то относились к нему с большим пиететом и помогали чем могли. Все наши русские соседи знали, что мы верующие евреи...» И никто не донес – это в историях звучит постоянно.

Давид Шехтер. Солдаты на переправе. – М.: Книжники, 2014. – 448 с.

Перед нами разворачивается этакое «в лесах и на горах» СССР, только у Мельникова-Печерского староверы таились в уютных скитах, а тут приходилось выживать в жутких коммуналках многоэтажек. Мацу пекли ночами и подпольно, еврейские праздники отмечали с «максимальной осторожностью. В Рош а-Шана, конечно, трубили в шофар. Но не во дворе, а в доме, в плотно закрытой комнате. И негромко...» В Хануку зажигали менору, «но так, чтобы ее огни нельзя было увидеть из окон. Чудо же состояло в том, что мы, несмотря ни на что, зажигали свечи и все еще оставались живыми и даже на свободе».

И ведь ухитрялись эти мудрецы при том веселиться и плясать (без притопа?) на своих застольях, обсуждать не то-се, а Тору, хваля Господа, воссоединяя пищу духовную с насущной. «Угощение всегда было скромное – селедка, соленые огурцы, водка, вареная картошка. Но какой духовной энергией они были наполнены, каким теплом, каким осознанием правильности того, что мы делаем, преданности пути, по которому идем, Торе, нашему Ребе!» Эх, так это смачно расписано, аж слюнки духовные текут. Грезить, конечно, надо на трезвую голову, но порой и сделать лехаим не грех.

В общем, они были «маленькой, преследуемой властями группой. Поэтому жили как одна большая семья». Постоянно приходилось «балансировать между двумя мирами»: дети под любыми предлогами пропускали в субботу школу (писать нельзя), умудрялись не состоять в пионерах и комсомолах, а учились отлично и в институты пробивались – с их-то памятью и мышлением, натасканными в тайном домашнем хедере.

Безусловно, был страх, присутствовал каждодневно и еженощно, прирастая к коже. Поражает размах слежки, трогательная забота всех этих ребят в кожанках из железных ворот ГПУ и лубяного теремка НКВД: «Отец, конечно, знал, что за ним следят. Но он и представить себе не мог масштабы этой слежки, числа людей, участвовавших в ней. В деле содержалась детальная информация обо всех его шагах и поступках – к кому, куда и когда он ходил, что делал, что говорил, с кем встречался. И так буквально день за днем, причем на протяжении многих лет!.. Сколько же надо было потратить средств и усилий в те голодные и холодные годы, чтобы организовать слежку за одним хабадником, вся вина которого заключалась в том, что он верил в Господа Бога, а не в советскую власть?»

Верить в Единого, правильно резать птицу (а не дурацкую правду-матку), создавать схроны-ешивы, рыть подземные миквы (нешто в СССР нельзя учиться да мыться?), радостно праздновать Пурим и не праздновать труса – достойная задача для мужественных хасидов (между прочим, каких только хасидов в природе нет: и любавичские, и брацлавские, и гурские, и даже махновские – вот куда бы я пошел). Как там у брацлавского раби Нахмана заявлено: «Жизнь – это узкий мост, и не надо бояться». Стремитесь сменить страх на трепет забот иудейских. Потому что иначе, по известному рецепту, страх начнет всматриваться в вас, и его уже не изгнать – ужас, который всегда с тобой. «В Союзе мы жили в атмосфере постоянного давления, в атмосфере страха и боязни. Страх пронизывал все наше существо и до сих пор живет в нас. Умом-то я понимаю, что все уже давно позади, я больше 40 лет живу в Израиле, да и советская власть кончилась. Но – боюсь. Это не поддается логическому объяснению, это выше меня, и я ничего не могу с собой поделать».

Что тут скажешь – только вздохнешь сочувственно! Почти все же они немалый срок мотали, за колючкой чалились, и в речи почтенного талмудиста вдруг нечаянно прорывается: «У меня в клифте были деньги зашиты, я вытащил купюру и говорю вертухаю...» Да в книге то и дело встречается: «Отсидел за еврейство много лет в лагерях», – звучит как песня. Случались и счастливые концы: «Провел в лагерях свыше двадцати лет. В 1963 г. покинул СССР. Скончался в Иерусалиме в 2000 г. в возрасте 103 лет». Ай да солдат Ребе! Тут надо напомнить, что книга называется «Солдаты на переправе» – те, благодаря кому весь отряд, весь народ перебирается на другой, обетованный берег.

Эти неугомонные хасиды всю тамошнюю жизнь жертвенно рвались в Исход, наружу, за железяку занавеса, ионно взывали из чрева чудовища-левиафана – и Он слышал, но испытывал их. Смешно же думать, что мешала жалкая вталкивающая сила государства, державное – держать и не пущать... Многим и многим «пришлось проверить свою веру в испытании тюрьмой. В самые жуткие годы антирелигиозного засилья мы были верными хасидами, соблюдали заповеди, учили Тору и никогда не шли на компромиссы». Хотя жили в постоянной опасности, а временами и за гранью бедности: «Не было средств не на какие-нибудь там излишества типа костюма или велосипеда, а просто на кошерную еду».

Ну и чем сказка-агада кончилась? Советский строй пахал за пайку и пропал ни за понюх – со всеми потрохами (наша посудная лавка издревле стояла на шатких слонах). А хасиды знай себе живут на Святой земле, в Кфар-Хабаде, Лоде, Бней-Браке, пляшут и распевают, плодятся и размножаются.

Замечу напослед – это старая история. Вообще Россия и евреи – вопрос вечный, аки жид. Дружить надо бы да выживать вместе, ежели взглянуть теургически. А то получится, как у известного русского мыслителя Виктора Черномырдина: «Сроду такого не было – и опять то же самое».