О любви в футляре, или Один день Trimerone

Сидит, ждет любви... Жан Огюст Доминик Энгр. Купальщица Вальписон. 1808. Лувр, Париж

«Была ли наша любовь настоящая любовь? Но какая бы она ни была, настоящая или воображаемая, как я благодарю Вас за нее!» (Из письма Л.А. Авиловой А.П. Чехову).

Принято считать, что воспоминания Лидии Алексеевны Авиловой очень уж субъективны. Она, мол, сама свою роль в жизни Антона Павловича Чехова очень уж преувеличивает, написав на склоне лет свои «воспоминания», наделавшие в свое время много шума («Кааак?! А разве не Лика Мизинова?»). А вот исследователь жизни Чехова (кстати, один из первых исследователей – Бунин), человек весьма и весьма зоркий, считал обратное: «Да, с воспоминаниями Авиловой биографам Чехова придется серьезно считаться. <... >»

Но и не в этом дело тоже. Дело в самой возможности такой любви, пускай даже «виртуальной» (Л.А. называет ее «воображаемой», но просто тогда еще не придумали слова «виртуальность»). И смысл в том, чтоб не побояться... Во-первых, переписка. Во-вторых, их встречи – порой случайные или «подстроенные» общими знакомыми, друзьями, и даже жертвенные, – в-третьих, игра в литературу. Л.А. принимает у себя дома А.П., хотя и муж ревнует и подтрунивает над «литературными опытами» своей женушки, матери троих детей. Л.А. несется на премьеру «Чайки», на которой со слов Тригорина узнает номер страницы и строки зашифрованного ей послания, бежит обратно домой, находит книгу, правда, послание было не в чеховской книге, а в ее собственной. Л.А. ухаживает за Чеховым, который лежит в больнице, когда «опять горлом пошла кровь», выполняет его поручения и даже стоически переносит его замечания, когда ей что-то не удается сделать так, как надо, – именно тогда начало подготавливаться к изданию полное собрание сочинений, и Авилова искала в старых подшивках «осколков» и «будильников» рассказы А.П. И, наконец, «прощание и признание», судя по всему, почти документально переданное в рассказе «О любви»: «Когда она уже простилась с мужем и детьми и до третьего звонка оставалось одно мгновение, я вбежал к ней в купе, чтобы положить на полку одну из ее корзинок, которую она едва не забыла; и нужно было проститься. Когда тут, в купе, взгляды наши встретились, душевные силы оставили нас обоих, я обнял ее, она прижалась лицом к моей груди, и слезы потекли из глаз… Поезд уже шел. Я сел в соседнем купе – оно было пусто – и до первой станции сидел тут и плакал...»

Итак, это некая «виртуальная» любовь, которая оттого, что она «виртуальна», кажется более нежной, чем реальная (Лика?). Ведь из тех же писем видно, как А.П. заботится о ней, бережет, боится за ее «спокойствие», тогда как Лику он просто замучил, все время увертываясь, даже сбегая от нее в свое Мелихово, а потом приглашая ее туда же, причем, когда та приезжает, надеясь на что-то, он почему-то бывает с ней холоден (наплевав на то, что фактически компроментирует ее: ведь она приезжала к неженатому мужчине). Нет, в этом случае (в случае с Авиловой) нечто совсем другое – А.П. даже дает медицинские советы, когда дети Авиловых заболевают, назначает какие-то лекарства…

В результате появляется рассказ «О любви», который вместе с рассказами «Человек в футляре» и «Крыжовник», как известно, составляет чеховскую «Маленькую трилогию» (название это, впрочем, дали исследователи творчества позднее, а не сам А.П.). Начинаешь читать рассказ. В подсознании понимание, что рассказ написан в конце XIX века, что события происходят тогда же, но вдруг неожиданно удивляешься тому, насколько рассказ этот современен (уже в наше время, в век Интернета, в эпоху «одиночеств» и «неодиночеств» в Сети).

«Виртуальная» любовь между Чеховым и Авиловой стала историей такой же «виртуальной» любви Алехина и Луганович (ведь любовь эта ни к чему не привела. А могла?). Гениальность любого произведения искусства – именно в его современности в любую эпоху (ты встречаешь героев Бальзака в современной жизни, ты, конечно, поражаешься современности языка «Пармской обители», которая, кажется, написана в ХХ веке!). То же самое и с рассказом «О любви» (неужели люди не меняются?!) Алехин рассказывает своим друзьям историю своей любви, а Чехов параллельно беседует непосредственно и с читателем, и с самим Алехиным. Посмотри на мир вокруг, говорит автор рассказа (именно автор, а не рассказчик). Это не люди идут мимо тебя по бульвару, не человеки спускаются с тобой в метро – это все футляры. И любовь у них футлярная. Современный человек боится строить отношения. Зачем? Зачем нужно связывать себя? Ведь сегодня здесь, а завтра там. Это все равно ни к чему не может привести и не приведет, заранее думает современный человек. Но не в страхе ли тут дело (а вдруг что-то пойдет не так)?

Говорят, нет абсолютых истин. Лгут, сукины дети! Вот одна из них: Антон Павлович Чехов – гений. Ведь он, именно он, то самое важное, тот message (современникам, потомкам), то свое озарение вложил в уста своего героя, Алехина: «…со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было все то, что нам мешало любить. Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе» («О любви»).

Но наиболее грустное – это, конечно, самый конец рассказа. Реакция собеседников Алехина: Буркин и Иван Иваныч вышли на балкон (не втроем, а вдвоем, то есть тут уже момент отгораживания). Они жалеют Алехина, что он «вертелся здесь, в этом громадном имении, как белка в колесе», как будто наказывает себя за что-то, и вместе с тем чувствуется некое разочарование своим другом. Казалось, друзья даже несколько удручены: ведь как можно было упустить такую любовь?! Насколько можно быть в футляре, чтоб не воспользоваться шансом быть счастливым, хотя бы на некоторое время! Оба разочарованы, удручены, недоумевают. Ведь «оба они встречали ее в городе, а Буркин был даже знаком с ней и находил ее красивой». Но ни Иван Иваныч, ни Буркин, ни сам Чехов не хотят обсуждать историю этой любви с Алехиным, объяснить, быть может... Ведь наверняка Алехин решит, что друзья намерены устроить разборки... Тому, кому что-то объясняешь, всегда кажется, что ты устраиваешь разборки... Да... друзья разочарованы. Да Алехин и сам себе не нравится (остался в Софьино). Да Чехов в истории с Авиловой и сам себе не нравится: струсил потому что! – насочинил себе женитьбу. (Весной 1901 года Чехов сказал Бунину: «Знаете, я женюсь. На Ольге Книппер». И сразу стал шутить, что лучше жениться на немке, чем на русской, она аккуратнее, и ребенок не будет по дому ползать и бить в медный таз ложкой…» – вспоминает Иван Алексеевич. Но Бунин не поверил. Чехов часто шутил в письмах подобным образом.)

Каждый находит свой футляр или ящик – человек-футляр, человек-ящик (если вспомнить и японскую литературу). Футлярность героев А.П. проявляется по-разному. Но первопричина футлярности всегда трусость (а трусость – всегда следствие эгоизма). Поэтому и любовь получается футлярной и в конечном итоге вянет, как цветок (шекспировское, помнишь?  «И вянет, как цветок, решимость наша»).

Интересно: любовь чаще всего представляют в образе цветка (любовь Маленького принца – Роза), и поэтому тут уместно вспомнить слова Стендаля, которого очень любил А.П.: «Любовь – восхитительный цветок, но требуется отвага, чтобы подойти и сорвать его на краю ужасной пропасти». И этими словами и закончить, поздравив еще раз Чехова с юбилеем.

(Ох, как он не любил юбилеи!)

Ереван