Неполнота мысли

Поэт Андрей Белый – один из отечественных неокантианцев. Кузьма Петров-Водкин. Портрет Андрея Белого. 1932. Национальная галерея Армении, Ереван

В рассказе Андрея Платонова «Старый механик» заглавный персонаж Петр Савельич говорит: «Без меня народ неполный». Думается, такая же неполнота есть и в отечественной философии. Судите сами: были у нас последователи Гегеля (гегельянцы), Шеллинга. Первый наш философ Петр Яковлевич Чаадаев не только был шеллингианцем, но лично знал известного немецкого мыслителя, переписывался с ним. Был шеллингианцем и знаменитый Владимир Соловьев...

А вот кантианцев не было. При этом было бы ошибкой утверждать о непопулярности или даже нелюбви к Иммануилу Канту. Его знали, изучали, печатали. Тот же Соловьев перевел и откомментировал «Пролегомены ко всякой будущей метафизике» знаменитого философа из Кенигсберга. Да и возникшее во второй половине XIX века в Европе неокантианство вскоре нашло в России своих верных последователей, издававших популярный журнал «Логос». То есть неокантианцы у нас были, а кантианцев не было. Парадокс. Не хуже философского.

Московский историк философии Юлия Мелих размышляет, как идеи немецкого мыслителя воспринимались в России, подробно останавливаясь на эпохе Серебряного века и его последующем развитии в зарубежье. Ведь неокантианством в то время интересовались не только почтенные академические философы или студенты. Лекции в Марбургском университете – одном из центров неокантианства – посещал молодой Борис Пастернак. Увлекались им Андрей Белый и Вячеслав Иванов... По сути, неокантианство стало одним из мифов Серебряного века наряду с философией всеединства Соловьева или, если брать шире, культом Прекрасной Дамы Александра Блока.

На примере концепций Сергея Гессена, Федора Степуна и Бориса Яковенко Мелих восстанавливает стратегии отечественного неокантианства. На первый взгляд оно было разнообразным, в чем-то даже противоречивым. У Гессена и Степуна доминировал индивидуализм, а Яковенко, напротив, его отрицал. Но было и общее: все они стремились дополнить кантианское наследие иррациональной философией, посредством мистики и интуиции. Рационализм Канта и мистика? Что между ними может быть общего? Ничего удивительного – ведь это была эпоха декаданса, увлечения иррационализмом Фридриха Ницше и Артура Шопенгауэра (последний, кстати, начинал как кантианец). Вспомним, как пару десятилетий назад в период моды на постмодернизм появлялись исследования, стремившиеся доказать, что, например, Пушкин или Розанов были постмодернистами. Как видим – история повторяется.

	Юлия Мелих. Иррациональное расширение философии Канта в России. – СПб.: Алетейя, 2014. – 344 с.

Впрочем, в случае с неокантианцами имели место и сугубо философские, научные причины. Дело в том, пишет Мелих, что «философия Канта дает человеку уверенность в том, что окружающая его действительность является результатом его активной познавательно-творческой деятельности». В свою очередь, неокантианцы чувствовали несоответствие подобных ожиданий в пределах традиционного кантианства и поэтому стремились посредством иррациональных идей обогатить первоисточник.

Насколько нашим неокантианцам удалось осуществить задуманное? Исследователь справедливо отмечает, что «им пришлось превратиться в просветителей столь ими непочитаемой русской философии». Степун оставил труды, посвященные отечественному мировоззрению, Яковенко – книги по истории русской философии, Гессен – работы по литературе и образованию. Интересно, особенно если учесть, что и западное неокантианство изменилось. Оно органически переросло в другие формы и направления, в частности, прагматизм. Вновь отличие. Тоже по-своему парадокс. Может быть, потому, что у нас не было своих кантианцев и потому наша философия до сих пор неполна?