Здорово ли вино?

Все движется любовью... Джулио Романо. Юпитер, соблазняющий Олимпию. 1526–1528. Фреска. Сала ди Психе, Палаццо дел Те, Мантуя.

МАТЕРИК КУЛЬТУРЫ УХОДИТ ПОД ВОДУ

Павел Нерлер, исследователь жизни и творчества Осипа Мандельштама, продолжает работать, полон замыслов и планов, о чем свидетельствует первый раздел его книги, знакомящий читателя не только с готовыми проектами, но и с теми, что еще не завершены: Мандельштамовской энциклопедией, цифровым интернет-архивом поэта и другими. Но, коль скоро она вобрала в себя 35 лет труда, это книга итоговая. Она получилась многоплановой и разнообразной, состоит из работ и биографического, и стиховедческого свойства. Целый раздел («Мандельштамовские места») посвящен, можно сказать, литературному краеведению; взвешенный статистический анализ мандельштамовской метрики соседствует на ее страницах со статьями острополемическими; в книге содержатся словесные портреты «современников и современниц» Мандельштама (в этом разделе центральной фигурой является, несомненно, Надежда Яковлевна Мандельштам) и рассказ о непростом пути к читателю «черного двухтомника» и «синего четырехтомника»...

Павел Нерлер. Con amore. Этюды о Мандельштаме.  – М.: Новое литературное обозрение, 2014. – 856 с.

Что, как мне кажется, главное в этой книге? Главное – это любовь. Та радостная и деятельная любовь к Осипу Мандельштаму, которой Нерлер заболел много лет тому назад и которой остается верен до сего дня. Надо понять, что за этим стоит. Например, какова была работа по изданию сборника мандельштамовских статей «Слово и культура». Девятилетняя история подготовки этого издания – летопись борьбы и преодоления, компромиссов и «интегральных ходов». Когда читаешь о том, как удалось выпустить «синий четырехтомник», поражаешься тому, сколько целеустремленности, упорства, порой даже хитрости потребовалось для того, чтобы довести задуманное до воплощения. Можно привести и более точное слово: одержимость. Никакой удачи бы не было, все бы сорвалось, если бы не одержимость. А она у Нерлера и была, и есть.

А история создания Мандельштамовского общества? Бурное учредительное собрание, речи в его поддержку, пламенные речи против (мол, Мандельштаму не нужно никакого презренного «общества», никакой организации)... И все же общество создается и живет уже 24-й год, и сделано за это время очень много.

Во второй части книги, «Солнечная фуга», помещены, по словам автора, «этюды о том, что Мандельштам написал». Здесь, как в любом из других разделов, много интересного. Обо всем не скажешь, но остановлюсь на статье, в которой Нерлер анализирует мандельштамовское «Путешествие в Армению», уподобляя его фуге. Неотъемлемое качество интересного текста – он вызывает читателя на размышление, побуждает его к некоему «ответу». Автор выделяет в этой прозе четыре главных темы: Армения, ее жизнь и судьба; естественно-научная, «биологическая» тема; тема живописи (представлена импрессионистами); московская тема. Что же объединяет эти такие разные мотивы? Как замечает Нерлер, в книге Мандельштама «два географических фокуса... – Москва и Армения». Да, и Москва, «буддийская» Москва (не случайно в «Путешествии в Армению» звучит на «московских» страницах китайский мотив), где Мандельштам, замученный бесконечными разбирательствами в связи с мнимым плагиатом в работе над новым изданием «Тиля Уленшпигеля» (а эта история тоже подробно излагается в книге), не писал стихов, противопоставлена радостной стране «субботней», Армении, которая расковала творческие силы поэта. Но при чем здесь, казалось бы, живопись? А при том, что живопись импрессионистов «промывает» глаза, обновляет зрение, погружение в их полотна – это тоже путешествие, вырывающее человека из привычного нетворческого бытия, подобно «путешествию» в библейскую и юную Армению. «Я сейчас нехорошо живу, – пишет Мандельштам. – Я живу, не совершенствуя себя...» Вот исходная точка, которая заставляет отправиться в путешествие, встряхнуться, снять, с помощью любимых «французов»-импрессионистов, пелену с глаз.

Вполне уместна и биологическая тема этой фуги: для Мандельштама, увлеченного идеями Ламарка и Бергсона, характерен пафос творческой эволюции. Он отстаивает идею не пассивного подчинения среде и приспособления к ней, а творческого ответа на ее «вызовы». Рисует ли Мандельштам Армению, любуется ли полотнами Клода Моне и Ренуара, говорит ли о взглядах биолога Гурвича – он утверждает идею интенсивности проживания жизни в каждое ее мгновение и творческой реакции на нее. Армения – это, быть может, самый главный «добавочный день» перед предчувствуемым неблагополучным концом. Поэтому и помещена в финальной части книги история пленного царя Аршака. Но пока еще можно жить, можно дышать, продолжается и путешествие – отсюда концовка книги на середине пути, на многоточии: «нужно объехать какую-то гряду...» Этот открытый финал «Путешествия в Армению» должен быть, наверное, очень близок по духу и самому Павлу Нерлеру, человеку интенсивному и уж никак не успокоенному.

В разделе «Мандельштамовские места» речь идет о странах, городах, местностях, сыгравших какую-то роль в жизни и творчестве поэта: Варшава, Петербург, Париж, Гейдельберг, Германия в целом, Рим и Италия, Америка, Москва, Тифлис и Грузия, Урал, Воронеж, Верхняя Волга... И, наконец, – Приморье, лагерь под Владивостоком. Почти каждое из этих мест заслуживало бы написания отдельной книги, конечно, и в каждом случае проделан огромный и успешный эмпирический поиск, погружающий нас не просто в фактографию, а в атмосферу соответствующих «места и времени». Все же выделю главы о двух университетских «семестрах» поэта – в Париже и в Гейдельберге: мы узнаем и о том, где Мандельштам жил, какие лекции слушал, что за профессора ему преподавали, каков был круг его общения, с кем и о чем он отсюда переписывался и, самое главное, как это сказалось – или не сказалось – на его поэтическом творчестве.

Завершает этот раздел книги глава, само название которой стоит процитировать: «В одиннадцатом бараке: последние одиннадцать недель жизни Осипа Мандельштама (попытка реконструкции)». Тут энергия, опыт и поисковая интуиция Нерлера принесли особенно поражающие результаты. Сделано, казалось бы, невозможное: из небытия извлечены сведения о людях, ехавших с Мандельштамом в эшелоне на Дальний Восток (вспомним в этом месте и недавно ушедшего из жизни Николая Поболя: ему – и Аркадию Штейнбергу – посвящена вся книга) или бывших с ним в лагере. Мы узнаем не только об их отношениях с поэтом, но и о них самих – об их судьбах, каждая из которых выразительна и поразительна. В итоге под пером Нерлера возникает потрясающая картина конвойно-лагерного зазеркалья советской жизни, и на этом фоне будничного и документированного ада предстает фигура голодного, неприкаянного, полубезумного поэта. Все, буквально все, у него украли или отобрали, но не отняли только одно – стихи: очевидцы свидетельствуют, что Мандельштам в лагере охотно читал и Верлена с Бодлером по-французски, и Андрея Белого, и свои стихи, и что, возможно, он писал новые...

Все ли в рецензируемой книге удачно и равноценно? Нет, конечно. С чем-то в книге и не соглашаешься. Известно прохладное отношение Мандельштама к Чехову. В главке о Мандельштаме и Чехове приводятся слова поэта из статьи «Художественный театр и слово», в которых речь идет об интеллигентской любви к МХТ как о свидетельстве недоверия к слову как таковому («все должно быть как в жизни» – и мебель, и одежда, и пр.): «Он («интеллигент». – Л.В.) хотел прикоснуться к Чехову, осязать его, увериться в нем. В сущности, это было недоверие к бытию даже любимых авторов, к самому бытию русской литературы». Из этого Нерлер делает вывод о принадлежности Чехова «к уважаемому Мандельштамом кругу авторов» и о том, что «Мандельштам вступается за Чехова-писателя». Но что такое «уважаемый автор»? Естественно, Мандельштам не считал Чехова халтурщиком, но все-таки он «вступился» не за Чехова, а за самодостаточность слова, за писателя с его самоценным словом вообще.

Хочется еще раз подчеркнуть, что книга Нерлера – не уравновешенно-благостная, а заостренно-полемическая. Не удивительно, что у него подчас встречаются характеристики и излишне хлесткие, например: «...мандельштамовский «Камень», сорвавшись с заоблачных тютчевских высот, скатился в мистическую и безъязыкую символистскую долину...». В заключительной, пятой, главе («Слово и бескультурье») он пылко спорит с дезавуаторами и прочими оппонентами Мандельштама, иронизирует над ними, «заступается» не только за поэта, но и за поэзию и культуру в целом. В наше, как он его понимает, время победившего постмодернизма и наступления «глухоты паучьей» он делает следующий, не слишком-то оптимистичный, вывод:

«Материк культуры уходит под воду, но не героическим самоубийцей-«Варягом», а отступлением береговой линии и раздроблением в архипелаг. Он еще выступает над варварской пучиной сотнями дорогих читательскому сердцу имен-островков и еще дышит последними миллионами читательских сердцебиений.

Но читатели Мандельштама – это матросы ковчега или будущие жители Атлантиды, которым впору уже теперь учиться жить под зацветшей и просоленной водой!

Сколько будет длиться этот стихомор и всекультурный потоп – бог весть, но схлынет и он, отсмрадится, просыхая, болото, и все жаворонки и соловьи, все голуби и щеглы встряхнутся и снова рассядутся по своим веткам. И снова можно будет, вслед за поэтом, справиться, –

… Здорово ли вино? Здоровы ли меха?

Здорово ли в крови Колхиды колыханье?»

«Con amore» – книга страстная, дышащая энергией и открытая будущему. В ее конце, в приложении (выдержки из дневников), автор – с нескрываемым восхищением – приводит слова Пастернака: «Кончается все, чему дают кончиться, чего не продолжают. Возьмешься продолжать и не кончится». Пожелаем Павлу Нерлеру счастливого продолжения!