Копья Амура

Шекспир – лучший ученик Овидия. А Овидий – это прежде всего злосчастная, сделавшая его изгнанником «Наука любви» – первое в истории литературы запрещенное произведение. Безнравственно учить человека тому, чего он хочет больше всего: мужчин – как завоевать любую женщину; женщин – как привлекать и удерживать мужчин. Вред, нанесенный «Наукой» морали римлян, ее защитник (семья и брак – это главное) император Август оценил Овидию бессрочной ссылкой на край света, которым тогда был причерноморский городок Томы – нынешняя Констанца в Румынии.

Еще с грамматической школы, где было много хорошего: Вергилий, Плавт, Плутарх, Сенека, Теренций, Цицерон, – Овидий стал любимцем Шекспира. Взять у кого-то тему, образ, сюжет никогда не было для Шекспира проблемой (что «Комедия ошибок», как не «Менехмы» Плавта? Что «Гамлет», как не «Испанская трагедия» Томаса Кида? Что «Ромео и Джульетта», как не поэма Артура Брука?), но у Овидия он берет не просто сюжет или образ, у Овидия Шекспир берет целую науку (и к слову, кто знает, привлекла бы его поэма «Ромео и Джульетта», если бы – в свою очередь – не восходила к истории о Пираме и Фисбе из Овидиевых «Метаморфоз»).

Эпоха Возрождения Античности, на излете которой жил Шекспир, требовала от человека во всем добиваться своего – и в любви. Платонические страдания по Прекрасной Даме остались в Средневековье, пафос Ренессанса толкал на активные действия – настигать и овладевать миром, знаниями, женщиной – а женщине мужчиной. И очень решительным методом, для которого обычное оружие поэтов – стрелы Амура – уже не годилось, нужно было что-то повесомей и потяжелее: копье. И нужен был тот, кто это копье удержит в руках и сумеет им правильно распорядиться.

«Венера и Адонис»

К 1593 году, когда вышла поэма «Венера и Адонис», Шекспир написал уже несколько драм, но в посвящении этой поэмы графу Саутгемптону называет ее первенцем своей фантазии – имея в виду то ли что в написанном до этого не было настоящей поэзии, то ли что поэма действительно появилась раньше пьес, то ли что-то еще, свое. И если верно второе, если воспринимать слова Шекспира буквально – значит, открывает его творчество не тяжелая историческая хроника и не слишком легкая комедия, а совсем иной материал – эротика.

«Венера и Адонис» – самая откровенная вещь Шекспира: и по сюжету, и по описаниям, и по чувствам, которые в нее вложены и которые – ответно – должны пробуждаться у читателя.

Задача лирики – вызвать чувство; эротической лирики – вожделение. А в том, что такая задача стоит перед «Венерой и Адонисом», можно не сомневаться:

На локти и колени опершись,

Она тотчас же рядом с ним 

ложится...

<…>

«О милый, говорит, прилег ты

ныне

Там, где белей слоновой кости

грудь...

Пасись где хочешь – на горах, 

в долине, –

Я буду рощей, ты оленем будь.

И вновь с холмов бесплодных,

безотрадных

Спустись попить в 

источниках прохладных.

Почаще в тайных уголках 

броди,

Цветущая долина мхом 

увита...

Холмы крутые, чаща впереди –

Здесь все от бурь и от дождей

укрыто.

Оленем стань и в роще здесь 

гуляй,

Сюда не долетит собачий лай.

Однако позы, взгляды, слова – то, на что должен соблазниться Адонис, – оставляют его равнодушным. Какую хитрость ни придумывает сгорающая от желания Венера – все бесполезно, Адонис холоден к ней, как лед. Единственное, что она получит от него, – поцелуй, и то – притворившись мертвой – в качестве помощи при искусственном дыхании.

Поведение Адониса объясняют его принципы: любовь и страсть для него разное, а страсти он не верит, и более того, она вызывает у него омерзение.

Не от любви хочу я увильнуть,

Я к похоти питаю

отвращенье.

<…>

Любовь, как солнце после гроз,

целит,

А похоть – ураган за ясным

светом.

В «Метаморфозах» Овидия, откуда Шекспир взял сюжет «Венеры и Адониса», все не так: вожделеющая Венера не получает отказа, собственно, усилий никаких не прикладывает, чтобы добиться своего, – и именно поэтому история лишена эротизма.

«<…> Ласково тенью своей приглашает нас тополь соседний;

Ложе нам стелет трава. 

Прилечь хочу я с тобою

Здесь, на земле!» И легла, к

траве и к нему прижимаясь.

И, прислонившись к нему, на

груди головою покоясь,

Молвила так, – а слова

поцелуями перемежала.

Но дело еще и в другом: в «Метаморфозах» все жестко обусловлено, ничего не берется ниоткуда и у каждого чувства ли, поступка есть своя причина. И у внезапно вспыхнувшей страсти Венеры – тоже:

Мать как-то раз целовал

мальчуган, опоясанный тулом,

И выступавшей стрелой ей

нечаянно грудь поцарапал.

Ранена, сына рукой

отстранила богиня; однако

Рана была глубока, обманулась

сначала Венера.

Смертным пленясь, покидает

она побережье Киферы.

Шекспир убирает Амура, для Шекспира страсть самодостаточна и не требует никаких дополнительных мотиваций, она и есть первопричина. Поэма начинается без каких бы то ни было предысторий, сразу:

Как только диска солнечного

Швырнул в пространство

плачущий восход,

Уже Адонис на охоте с псами...

Увлекшись ловлей, он любовь

клянет.

Его Венера мрачная догнала

И, словно дерзкий жалобщик,

пристала.

Да и финал истории – смерть Адониса на охоте от клыков вепря и превращение в цветок – у Овидия подводит черту под другой историей, той, что случилась с дедом и матерью Адониса, а у Шекспира выглядит довольно жестоким, но не таким уж неоправданным наказанием за отказ повиноваться чужой страсти.

Остается нетекстологический вопрос о личных переживаниях, вложенных Шекспиром в поэму, то есть о биографической подоплеке. «27 ноября 1582 года канцелярией Вустерского епископства было выдано разрешение на брак Уильяма Шекспира с Энн Хетеуэй. Шекспиру было в это время восемнадцать лет, а его жене – двадцать шесть. Через полгода, 26 мая 1583 года, в стратфордской церкви состоялось крещение Сьюзен, дочери Уильяма Шекспира. Теперь, кажется, выяснены почти все обстоятельства женитьбы Шекспира, за исключением одного: был ли это брак по любви или он был вызван случайной связью, зашедшей столь далеко, что молодому Шекспиру пришлось принять на себя ответственность за последствия. <…> Мы знаем, что жена была намного старше его. Нельзя ли из этого сделать вывод, что она была более активным партнером в этом супружестве, чем он? Не личными ли воспоминаниями навеяны строфы поэмы «Венера и Адонис», где полная зрелой красоты Венера в тени лесных дубрав пытается соблазнить юного Адониса?»

«Укрощение строптивой»

В том же 1593 году, что и поэма, или год спустя написана комедия, где тема укрощения строптивца – заглавная; но теперь укротитель – мужчина. Для Шекспира и всех героев пьесы, кроме укрощаемой, это чистый лабораторный эксперимент: удастся ли Петручио влюбить в себя «дьявола в юбке», «ведьму из пекла» Катарину – молодую, красивую, богатую, но сварливую до невозможности и грубую на язык.

Здесь интересен даже не результат эксперимента, он понятен заранее, – интересны методы, которые поступательно, технически выверенно, поочередно – сначала один, потом другой, не смешивая, – применяет идущий к цели герой. Это методы кнута и пряника, первый – пряник:

Придет, так дело поведу 

по-свойски.

Начнет грубить, – скажу ей

напрямик,

Что распевает слаще соловья;

Нахмурит бровь, – скажу, что 

взгляд нежнее,

Чем роза, освеженная росой;

Умолкнет, не захочет

говорить, –

Скажу, что мне мила ее

речистость,

Что красноречие ее прелестно;

Вон выставит, – благодарить

я стану,

Как будто приглашает 

погостить;

Откажет, – попрошу

назначить день

Для оглашенья в церкви и для

свадьбы.

И хотя после этого строптивица не перестает быть строптивицей, начало положено. Вскоре Катарина становится невестой, а потом и женой Петручио, но не это меняет ее характер, что приводит к ряду хорошо продуманных мужем мер – психологически жестких, но, как выясняется, результативных. На собственную свадьбу Петручио является одетым как пугало и на полудохлой кляче, во время брачной церемонии орет и ни с того ни с сего отпускает пинка священнику.

Все для того, чтобы «переиродить ирода», чтобы Катарина в кривом зеркале петручиевых выходок узнала себя и ужаснулась.

Дальше он действует в том же духе, по нарастающей: не дает жене остаться на свадебный пир и увозит ее в загородный дом, по дороге как бы случайно вываливая в грязи, а дома ругмя ругает слуг и сбрасывает на пол якобы пригоревший ужин. При этом ни слова упрека жене, наоборот, Петручио показывает: все его недовольство вызвано тем, что и слуги, и все вокруг недостаточно умелы и расторопны, чтобы угодить ей, Катарине.

Так будет продолжаться до тех пор, пока сама Катарина не переродится и не станет смирной и кроткой. Ее обращенный к женщинам монолог в финале пьесы ставит точку на эксперименте, он успешно завершен:

Свой лоб нахмуренный скорей

разгладь

И не бросай на мужа гневных 

взглядов,

Что ранят господина и

владыку;

Гнев губит красоту, как снег – 

луга ‹…›.

«Много шума из ничего»

Еще больше Шекспир усложняет перед собой и своими героями эксперимент в «Много шума из ничего». Одного строптивца «расстроптивить» удается, если знать способ и толково его применять; ну а если строптивцев двое и они терпеть не могут друг друга – есть ли метод вызвать в них взаимную любовь?

Для Бенедикта не существует брака и женщин, для Беатриче – брака и мужчин. Бенедикт говорит: «За то, что женщина меня зачала, я ей благодарен; за то, что выкормила меня, тоже приношу нижайшую благодарность; но чтобы у меня на лбу вечно играла роговая музыка или чтобы привесить мне рожок на невидимый ремешок, – слуга покорный. Чтобы не обижать которую-нибудь из них недоверием, я возьму на себя смелость не верить ни одной. А вывод из этого: чтобы меня самого не провели, я намерен оставаться холостяком».

И примерно то же самое говорит Беатриче: «Да, если господь создаст мужчину не из глины, а из другого какого-нибудь материала. Разве не берет жалость при мысли, что женщина должна находиться под властью такого крепкого куска грязи? Отдавать отчет в своих поступках комку упрямой глины! Нет, дядюшка, что-то не хочется. Притом все сыны Адама приходятся мне братьями, а я считаю грехом брак между родственниками».

Когда б они ни встретились, между ними сразу же возникает перепалка. Такая сильная антипатия, конечно, уже готовая почва для будущей любви. Но нужен Амур, вернее, он тут не поможет, тут нужны не стрелы, а копья, нужен Геркулес. Тот, кто придумает – да так, чтобы объекты эксперимента не догадались, – как соединить два враждебно настроенных сердца. Вполушутку – чтобы сбить гонор со строптивцев; вполусерьез – чтоб все-таки обеспечить их семейным счастьем; а еще – назло Купидону, посрамить его. (И кстати, Купидон в пьесе постоянная мишень для шуток. Похоже, для Шекспира это важно – указать Купидону на его место: «над входом в публичный дом». А отобранные у него стрелы, теперь – копья, вручить человеку).

Друг Бенедикта дон Педро придумывает план, в который вовлекает остальных друзей Бенедикта и Беатриче: «<…> я собираюсь совершить один из геркулесовых подвигов: возбудить страстнейшую любовь между синьором Бенедиктом и госпожою Беатриче. Мне ужасно хочется их соединить, и я не сомневаюсь, что мне это удастся, если все трое вы захотите мне помочь и будете исполнять мои предписания. <…> Я вас научу, каким образом действовать на вашу кузину, чтобы она влюбилась в Бенедикта, а сам с помощью вас двоих примусь за Бенедикта, который, несмотря на свой острый ум и привередливый вкус, влюбится в Беатриче. Если нам это удастся, Купидон разжалован из стрелков, его слава переходит к нам, и мы – единственные божества любви. Идемте со мною; я вам расскажу, какой у меня план».

А план совсем нехитр: в присутствии Бенедикта, но как бы не подозревая, что он слышит, обсудить в мужской компании любовь к нему Беатриче и то, как она страдает по нему, а открыться – разумеется, в силу своего строптивого характера – не умеет. А девушки чтобы рассказали точно так же в присутствии Беатриче о любовных мучениях по ней заносчивого Бенедикта.

План, конечно, сработает, иначе быть не может, любопытнее интриги то, как ощущают и характеризуют насильственно вызванную в них страсть сами влюбленные. Они ее так и ощущают: как нечто чужеродное, подавившее их волю. Бенедикт признается в конце пьесы Беатриче: «Страдать любовью? Хорошее определение! Я действительно страдаю любовью, так как люблю наперекор своей воле».

Любовь по Шекспиру – стихия, которая одновременно и за и против человека.

«Лукреция»

Тот случай, когда любовь против человека, изображен в поэме «Лукреция», вышедшей в 1594 году, и относящейся приблизительно к тому же году комедии «Два веронца».

В основе «Лукреции» тоже Овидиев сюжет, но не из «Метаморфоз», а из второй книги поэмы «Фасты», представляющей собой календарь с памятными для истории Рима датами или священными праздниками. Жившая в VI веке до н.э. жена римского патриция и дочь консула Лукреция – легендарная героическая личность, с которой связано свержение царской власти в Древнем Риме и установление республики. А произошло это после того, как сын римского царя Тарквиния Гордого, угрожая мечом, обесчестил Лукрецию, и она, обо всем рассказав мужу и отцу, заколола себя на их глазах. Подлый поступок царского сына вызвал всеобщее возмущение, и Тарквиний с сыном были изгнаны из Рима.

Шекспир берет историю царя-насильника и благочестивой Лукреции, но разворачивает ее так, как ему надо: поперек событиям. Внимание сосредоточено сначала на душевных переживаниях все решающегося, решающего и наконец не устоявшего перед страстью и решившегося на насилие царя, потом – на понуждаемых мыслью о смерти переживаниях обесчещенной женщины.

Лукреция, Шекспир, поэма, осуждают Тарквиния, Тарквиний оправдывает себя:

Взять замок твой! Сама ты

виновата,

Что предали тебя твои

солдаты!

Но ты меня напрасно не кляни:

Здесь красота расставила

капканы...

Лукреция – жертва Тарквиния, Тарквиний – жертва своей страсти, у него нет воли и сил противиться ей. То, на что его толкает страсть, страшно и мерзко, и он сам это осознает, но… копье Амура глубоко застряло в сердце, не вытащить.

В «Венере и Адонисе», где ситуация была такой же, один в один, но оформлена в совсем иные декорации – не трагические, а фривольно-эротические, – Венера, жалуясь на неприступность Адониса, в какой-то момент в отчаянии восклицает:

О, если бы мужчиною мне

стать,

То, слив сердца в желанье

дерзновенном,

Тебя я кинулась бы исцелить,

И даже с риском жизнью 

заплатить.

И значит, если бы могла, овладела бы Адонисом насильно.

Но нас должно заинтересовать и другое: искра, от которой вспыхнула пожравшая душу Тарквиния страсть. Кто в данной истории играл роль Амура, метнувшего копье любви?

В отличие от «Венеры и Адониса», где страсть возникает вдруг и ниоткуда, в «Лукреции» и причина, и виновник названы вполне четко: причина – зависть, дух соперничества; виновник – муж Лукреции Коллатин, принявшийся хвастать красотой и добродетелями жены:

Верна супругу! – Вот что в нем

зажгло

Настойчивое, острое

желанье...

<…>

Быть может, хвастовство

красой жены

Тарквиния порыв

воспламенило...

Порой сердца ушами смущены!

«Порой сердца ушами смущены!» заставляет вспомнить: «Ведь Купидон отлично может ранить стрелой и через слух!» – слова Геро из «Много шума из ничего», где именно распущенные в нужном месте и в нужное время слухи способствовали рождению любви.

Что же касается зависти и ревности как первопричины любви, то эту же идею и связанную с ней ситуацию Шекспир повторит и опробует на ином, фарсовом материале.

«Два веронца»

В этой комедии находим все три темы, волновавшие Шекспира: и укрощения строптивца, и любви как болезни, наносящей вред человеку, и механики изобретения любви, – но основной из них становится и наиболее отчетливо звучит вторая из них, а остальные отголосками в нее укладываются.

Валентин посмеивается над своим влюбленным другом Протеем и заявляет ему:

Ты страсти раб, где за печаль –

презренье,

За вздох – холодный взгляд,

За краткий счастья миг

Получишь ряд ночей бессонных,

тяжких,

Где выигрыш ведет к потере

часто,

А проигрыш заботы

доставляет, –

Умом приобретенное безумье

Или безумьем покоренный ум.

Но страдающий, «заболевший» любовью Протей ничего не может поделать: чувство, которое он испытывает к Джулии, сильнее его и полностью его подчинило. Он и сам ощущает свою любовь как болезнь:

Читал я в книгах, что бутон

нежнейший

Таит червя порою, – так

любовь

Вселяется в тончайшие умы.

Развивая мысль о любви как болезни, с которой человеку не справиться, не стоит и пытаться, лучше отдать себя ей полностью, Шекспир в этой пьесе идет дальше и на пути встречает парадокс: а что же тогда может вылечить больного – новая болезнь? Но парадоксы никогда не пугали Шекспира, все его творчество построено на столкновении противоположных идей, характеров, образов – и он отвечает: да, если страсть подобна болезни, а болеют часто, то пусть никого не удивляют влюбчивые и разлюбчивые личности. И винить их за это не нужно.

Протей (его имя – имя древнегреческого морского божества, способного превращаться в кого и во что угодно, символа переменчивости и непостоянства) разлюбит Джулию и напрочь забудет ее, станет говорить о ней как о мертвой, когда в одночасье влюбится в другую, которую также разлюбит, встретив и опять полюбив Джулию. Этой другой будет, конечно, возлюбленная бывшего строптивца Валентина, узнавшего наконец, каково мучиться от любви. Теперь уже Протей вынужден выслушивать, как Валентин хвалит свою возлюбленную. Хвалит и хвастается ею. За что и поплатится, вызвав в душе Протея зависть и неутолимую страсть, толкающую ради обладания любимой на предательство и насилие, – точь-в-точь как Коллатин. Обезумевший от любви Протей и в самом деле в своем поведении мало чем отличим от Тарквиния – разве что жанр «Лукреции» требует от читателя негодования и осуждения, а комедии достаточно, чтобы зритель просто смеялся. И даже когда Протей готов насилием взять невесту Валентина и набрасывается на нее, ничего страшного не произойдет и через минуту все, включая автора и зрителей, простят раскаявшегося Протея.

И все же как по Шекспиру срабатывает механизм запуска любви – копья Амура, – а в случае Протея еще и резкая смена объекта любви? Сам Протей подробно описывает свои ощущения:

Как жаром изгоняется в нас

жар,

Как клином выбивают старый

клин, –

Воспоминанье о любви

прошедшей

Перед любовью новой позабыл

я.

Мои ли, Валентиновы ль

хвалы,

Ее ли прелесть иль моя

неверность

Ведет к столь безрассудным

рассужденьям?

Однако герои пьесы не только страдают и переживают, все они очень деятельны и активны – и каждый способен дать практические рекомендации по поводу того, как добиться любви. И как правило, эти рекомендации укладываются в уже знакомую нам формулу «Купидон отлично может ранить стрелой и через слух». Валентин говорит:

Восторгами к ним надо

подольститься,

Дурнушкам петь про

ангельские лица.

Зачем язык тогда во рту

иметь,

Коль женщиною им не

овладеть?

И есть в пьесе одна формула (ее автор вкладывает в уста Джулии), которая охватывает собой все три важные для Шекспира темы: «Всегда с любовью жизнь в противоречье».