Сквозь смерть

В предисловии автор пишет о необходимости отказаться от «хрестоматийного глянца», нанесенного на трагическую историю города в годы Второй мировой. Поэтому привлекая различные, в том числе архивные, источники, питерский историк Сергей Яров реконструирует события 1941–1944 годов – от начала до окончательного снятия блокады. В исследовании описаны продовольственная ситуация в Ленинграде, санитария, вопросы досуга, преступность, проблемы эвакуации.

Чтение книги наводит на невеселые размышления о виновниках трагедии города на Неве. И не только о гитлеровцах или об ошибках командования Красной армии. Напомню, что уже 8 сентября 1941 года войска группы армий «Север» дошли до Волхова, что, собственно, и привело к началу блокады. Важнее оценить отношение власти к собственному населению.

Яров приводит постановление Ленгорисполкома (аналог современной мэрии) от 20 декабря 1941 года, регламентирующее выдачу бензина различным ведомствам. Больше всего (20 тонн) отпускалось «ответственным работникам» (то есть себе самим – партийной, коммунистической номенклатуре), в то время как трест хлебопечения, от которого в прямом смысле зависела жизнь граждан, получал лишь 13,5 тонны. Здесь нужно иметь в виду также и количество автомашин – к гаражам городской администрации было приписано 348 машин, в то время как Наркомат торговли (ведавший доставкой хлеба) имел 125 автомобилей, а «Скорая помощь» – 179.

Думается, здесь также следует обратить внимание на плохо использованные возможности снабжения города. В свое время Марком Солониным было справедливо отмечено, что для обеспечения ежесуточного пайка ленинградца (700–800 граммов хлеба) требовались ежедневные рейды пяти–семи барж. В то время на Ладоге было 29 барж. Тем не менее город умирал от голода. Проблема со снабжением не решалась и зимой. Не хватало топлива. Так, 15 декабря 1941 года на Ладоге стояло 120 машин из-за отсутствия бензина. Поэтому неудивительно, что горожанин, имея на руках карточки на получение продовольствия, не мог их отоварить.

Отсюда возникновение черного рынка. Если государственная цена на хлеб в Ленинграде достигла уровня 1 руб. 70 коп. – 1 руб. 90 коп. за килограмм, то рыночная стоимость во второй половине декабря 1941 года составляла уже 300–400 руб., а в последнюю неделю месяца достигла 500 руб.

Яров обращает внимание, что большой проблемой было также нарушенное водоснабжение. Зимой 1941/42 года вышло из строя 6399 вводов (42% от общего числа) и 90% внутридомовых водопроводных труб.

Отмеченный дефицит топлива не позволял использовать много машин для вывоза погибших и умерших от истощения. Вот свидетельство очевидца, приведенное в книге: «Грузовик, набитый голыми мертвецами стоя, перехваченный веревкой посередине и первый голый бородатый старик с руками, сведенными на животе, а в эти руки кем-то всунут вверх ногами трупик младенца годика на два». В некоторые машины умудрялись положить до 500 трупов.

Но машинам надо было еще доехать до кладбища по покрытым льдом и снегом дорогам. «Когда машины буксуют, грузчики быстро подсовывают под колесо ближайшего мертвеца».

Отдельно пишет Яров о трагедии детей. Так, основную часть детдомовцев эвакуировали в 1942 году. В первую очередь вывозили наиболее крепких, а слабых оставляли «укрепляться» (слова работников детдомов) скудным блокадным пайком под нацистскими налетами и артобстрелами.

Исследователь опровергает устоявшийся миф о якобы существовавших «ракетчиках» – немецких агентах и коллаборантах, специальными сигналами корректировавших действия авиации противника. В принципе в их существовании сомневались уже некоторые ленинградцы. Ученый приводит слова Владимира Даева, справедливо утверждавшего, что в «какофонии света», вызванной пожарами, огнем зениток, прожекторами, сложно заметить свет сигнальной ракеты. Тем более этот свет не очень сильный и горит недолго. Можно вспомнить, что партизаны при взаимодействии с советской авиацией применяли костры.

Жаль, Яров не привел свидетельства горожан, ставших эмигрантами второй волны (Анатолий Даров «Блокада», Константин Криптон «Осада Ленинграда»):  эти мемуары лишены цензуры и самоцензуры, неизбежных в тоталитарном обществе. Тоже жертвы блокады. Не от хорошей жизни эмигрировали...