Дитя ночи

Николай Карташов. Станкевич.

– М.: Молодая гвардия, 2013. – 272 с.

Когда-то Дмитрий Мережковский писал: «Дерзновенны наши речи,/ Но на смерть осуждены/ Слишком ранние предтечи/ Слишком медленной весны». Думается, слова мэтра символизма вполне применимы не только к нему самому, но и к другим художникам-мыслителям, опережавшим эпоху. Вспомним Лоренса Стерна и Альфреда Жарри, предвосхитивших появление постмодернизма...

Плохо, что не все предтечи получили в дальнейшем признание...

Книга Николая Карташова рассказывает именно о таком явно недооцененном мыслителе.

Казалось бы, Николай Станкевич (1813–1840) не был забыт. До революции вышла обстоятельная биография, принадлежащая перу его друга, литературного критика Павла Анненкова. В советское время Станкевич тоже не находился под запретом. В его честь в 1922 году был переименован один из московских переулков (ныне вновь ставший Вознесенским). Печатались сочинения, письма Николая Владимировича.

И тем не менее образ поэта и мыслителя оставался неполным, а где-то вообще оказался деформирован идеологией. Но обо всем по порядку.

Станкевич родился в 1813 году в достаточно состоятельной семье выходцев из Сербии. Еще до поступления на словесное отделение Московского университета (ныне философский факультет) целенаправленно занялся литературой. Написал трагедию в стихах «Василий Шуйский». В университете организовал свое самое знаменитое детище: кружок, в котором собирались такие будущие знаменитости, как Михаил Бакунин и Иван Тургенев, Константин Аксаков и Виссарион Белинский. Будучи по натуре мягким человеком, он умел объединить не просто противоположных, но и в чем-то враждебных друг другу личностей. Парадокс: «Небесный Николай», как его называли современники, во многом стал учителем «Неистового Виссариона» (прозвище Белинского). Отметим, в советское время, наоборот, утверждали о том, что именно Станкевич якобы был учеником Белинского, несмотря на то, что подобная сентенция опровергалась мемуарными свидетельствами (в частности, Ивана Панаева). Вообще, Станкевич дружил и переписывался со многими известными личностями эпохи – поэтом Алексеем Кольцовым и историком Тимофеем Грановским, Михаилом Погодиным и Николаем Гоголем...

Умирая, мы тоскуем о несозданных мирах... Василий Перов. Проводы покойника. 1865. ГТГ

В чем была значимость кружка нашего героя?

Это был настоящий инкубатор идей. Судите сами – именно в кружке Станкевича появились одни из первых западников (Грановский) и славянофилов (Аксаков), теоретик (и, увы, также практик) анархизма Бакунин...

Иными словами, Николай Владимирович оказался причастен к созданию нескольких серьезных философских школ и направлений.

Кроме того, наш герой одним из первых, если не первым, стал пропагандировать в России учение Гегеля. Хотя и относился к нему критично: в теории познания в отличие от знаменитого немецкого мыслителя предпочитал приоритет чувств над разумом. Также ценил Канта и Шеллинга, читал Спинозу и Фихте. При этом он живо интересовался литературой. Продолжал писать стихи и прозу (повесть «Несколько мгновений из жизни графа Т***»). Не так уж мало для человека, умершего довольно молодым, – Станкевич скончался от туберкулеза (или, как тогда говорили, «чахотки») на 27-м году жизни.

Да, он не дожил до расцвета течений, к которым приложил руку. Хотя в случае с Бакуниным или поздним Белинским это было, пожалуй, благом. «Страшный я человек, – однажды написал Неистовый Виссарион, – когда в мою голову забивается какая-нибудь мистическая нелепость». И действительно, тяжело читать такое его признание: «Я начинаю любить человечество маратовски, чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и мечом истребил бы остальную».

А вот интеллектуальная плодотворность западников и славянофилов его наверняка порадовала бы. Да и международное признание Ивана Тургенева – он стал первым русским, получившим почетную докторскую степень в Кембриджском университете...

Но, как писал уже цитировавшийся Мережковский в «Детях ночи»: «Мы неведомое чуем,/ И, с надеждою в сердцах,/ Умирая, мы тоскуем/ О несозданных мирах».