Бедекер и байки

Максим Д. Шраер. В ожидании Америки.  

– М.: Альпина нон-фикшн, 2013. – 312 с.

Если бы мне действительно пришло в голову написать что-то вроде рецензии на книжку «В ожидании Америки», которую я совсем недавно, в самый разгар ленинградского петербургского лета, получил в дар от самого автора (профессора Максима Д. Шраера из Бостона после очередной Набоковской конференции) и прямо в родительском доме будущего автора «дара» на Большой Морской, 47, – то вся она решительно состояла бы из одной всего коротенькой строки (вернее, стихотворения в жанре «одностроки», который вернул русской словесности профессор Марков): «Я московский еврей – этим и интересен!!!» Не более того!

Да-да, уверен, что тут есть что прочитать, то есть принять участие в этом причудливом странствии Максима Шраера по Европам, где даже простенький «Фордик» (чья-то тачка, заброшенная на задворки Вены или Рима) как средство передвижения наравне, скажем, с тренькающим трамваем по пути в ОВИР за очередным отказом или с шествием по трапу (тоже транспорт – лестница в небо, а что там…) на самолет на Вену всем кагалом с чаемыми визами под мышкой, книгами, чемоданами и с преогромным неподъемным манчьжурским кофром вдобавок (про кофр этот у автора в книге целая глава) под июльским дождем (см. Марлен Хуциев) служит ему, тогда 20-летнему московскому юному московскому ковбою, ложем для занятий любовью. Да еще с барышней, то есть за «интересным делом» (а ведь так именно моя тетя Хая называла случайную любовную связь между мужчиной и женщиной. Помню, как она, покраснев до самого нижнего краешка перепачканного то ли в муке, то ли в золе кухонного передника, по телефону из своей коммуналки на Марата пеняла моей маме Линочке на Мойку, что, мол, Мося, старший племянник БеБе Брейтермана заделал Фире Лютиной ребенка «в интересном месте», прямо в магазине под прилавком, и потому, мол, теперь их внук никак не может перейти в 6-й класс… И что ты будешь делать, Лина, БеБе надел все свои медали и ходил к самому РОНО и что-о-о-о… скобки закрываются).

Но почему бы и нет, пусть будет «Фордик». Дальше – больше. Вот, скажем, такой эпизод. Матушка всерьез пеняет своему блудному умнику сыну и поэту, что он, видите ли, за то время, пока все они семьей, включая старую тетушку и дядю Пиню (и весь анклав), в сердцах и в трудах праведных суетятся в догадках о предстоящих испытаниях, не написал ни одного стихотворения, не выдал на-гора ни одной продукции, совсем парень обленился, напрасно ест свои хлеба… И что же дальше? А то, что сынуля таки всерьез признает свою вину перед родителями, что да, мол, да, ребята, что-то у меня тут по этой части КПД маловато, надо наверстать (вот человек! Разве можно перевести стихи, их объем – построчно – на проценты?). А вот навскидку еще фортель. Эта самая тетушка, самый поди старший из членов этой трогательной беженской московской семьи, глухо упомянутая мной выше, сумела провезти в своем личном багаже (это был тот самый преогромный сак-кофр, упомянутый мною в том же месте) через чуткую советскую границу целого – сидящего в нем в три погибели (своего якобы любовника) человека – скрипача, да еще и со скрипочкой и смычком (чем не история, любой бы позавидовал, все описано емко, в деталях, смешно и грустно – невероятно, «цимес на все сто», как сказала бы тетя Хая). Больше того. Как только этот крошечный узник («Ах, Александр Герцович…») выскочил из клетки, он тут же пустился в пляс, подыгрывая себе на скрипочке (была ли на нем батистовая черная кацавейка, талес и пейсы – история умалчивает). Однако помню, что тогда вечером в Доме Набокова кое у кого из целой наиблагодарнейшей (так! так! так!) толпы пришедших на презентацию книги именно этот эпизод вызвал сомнение в достоверности его случая (ударение на «а»). На что счастливый автор, лукаво улыбнувшись, приподняв очки, ответил сомневающимся: мол, за что купил – за то и продаю, а кофр этот тетушкин с дырочками и наклейками с иероглифами вижу как сейчас, до последней морщинки (моя бы мама на эту всамделишную историю сказала бы просто, отмахнувшись, по Грибоедову: «Свежо предание – да верится с трудом», ибо я тоже был большой мастер сочинять небылицы). Ну вот, это так – к слову пришлось, такая черта у нас – делиться...

Вот куда все ринулись... Фото Алисы Ганиевой

Теперь, как говорится для полноты картины, остановимся чуток на географии, богатой топонимике и библиографии неравнодушного путешествия в жизнь, существенно дополняющих его оригинальность и (не боюсь этого слова) жанровое совершенство. Вы увидите (прочтете), сколь прелестно и весело раскрывает он названия встречаемых на его пути отелей, отельчиков, кофеен, рек, речушек, озер, уличек и улиц, пляжей, машин, аллей, театриков, фирм и всякой соблазнительной бытовой мелочевки… А затем и описание всей этой транспортной античной «гастрономической» натуры Рима, Вены или завалящего на перекладных «италианского» («италианский» поход Суворова) благоухающего по вечерам городка-курортика по имени Ладисполи (поди, найди его на карте Европы, скорее русскую библиотеку там найдешь с откуда ни возьмись Набоковым, Буниным и Шмелевым, чем его самого!!!) и с непременным обращением за подробностями к прирученным книгам, скажем, Генри Джемса, Джойса или Олеши, стихам, скажем, Багрицкого, словарям, «Мифам древней Греции» Кона («а все Кузнецкий мост»), которые прямо тут же на ходу (по ходу), целыми страницами и диалогами возникают у него в башке, только мозги раскинуть и – порядок (мне жаль, что автор не приложил к своему мемуару именной указатель, вот была бы картинка – кто понимает толк в этих делах – пальчики оближешь, да и подивишься его эрудиции). То есть все им видимое и слышимое вокруг себя (и в себе) замечательно передано просто и прозой (хоть это и перевод, но перевод – авторизованный, то есть почти авторский), которой автор книги «В ожидании Америки» овладел мастерски (вот она, история нашего бытования, рукой подать, читай, жми на педаль, ешь, пей, гуди – гудошник). И тогда все окружающее – вся эта свалившаяся ему на голову лоскутная топонимика и занимательная география (как ни крути), вся эта диковинная мучительная «терра инкогнита» становится знакомым и близким, и ты остаешься, что называется, при своих в ожидании с в о б о д ы.

Такова эта книжка – путеводитель по европейским тропам всего одной московской интеллигентной еврейской семьи на пути в обетованную мать-падчерицу Америку, подаренная мне в начале июня 13-го года Максимом Дэ Шраером в Набоковском Доме, который не утратил (вовек, о чем вся книга) ни на йоту ни той прежней жизни московского паренька-отказника в кроссовках и джинсах-варенках и коему эта-та «союзная жизнь» поэта с «челкой над бровями а-ля юный Пастернак» пошла (ударение на «а») и в новой своей взрослой – взрослой жизни отца и ученого мужа и мира сего с мировым именем – впрок и в толк. И ныне служит на пользу всем…

Остается добавить самое для меня дорогое и неожиданное в этой книге – это открытие автором имени и деяний Владимира Набокова. И в дальнейшем его полное обретение. И потому эта метафорическая книга Максима Шраера для меня – шедевр мемуаристики последних лет, ибо она написана (составлена, сшита, перешита и перелицована) автором под знаком и по «Закону Мнемозины» Набокова, то есть это когда автор, герой и все до единого персонажи показаны (обнажены) автобиографически и акробатически, этакое сальто-мортале, когда ты, взявшись за перо, вселяешься в них во всех и живешь их жизнью, их любовью, их страхами перед неизвестностью (беженство – не то, что охота к перемене мест…). Вот и все!