Бомба и цветы

Вячеслав Быстров. Между утопией и трагедией: Идея Преображения мира у русских символистов.
– М.: Прогресс-Плеяда, 2012. – 384 с.

Книга Вячеслава Быстрова – тот случай, когда научное исследование отстоит недалеко от художественности и напрямую связано с животрепещущими проблемами современности. Фигурально говоря, Дворцовая площадь 1917 года опасно соседствует с Болотной площадью наших дней.

Ясно, что Быстров трудился не один год, не вчера начал думать о Блоке, русских символистах и русской интеллигенции вообще. В его активе книга о Мережковском и Гиппиус (2009), не так давно (в 2011-м) в той же «Прогресс-Плеяде» выходом третьего тома завершилось полное собрание стихотворений Блока, подготовленное Быстровым.

В общем-то не нова, но повернута новыми гранями мысль о неизбежности русской революции, продиктованной всем ходом русской – и мировой – истории. О том, насколько неожиданно, но закономерно и неумолимо лучшие русские умы оказались перед выводами, которых не предрекали: идея Преображения мира обернулась октябрьским переворотом, то есть попала в чужие руки.

Абстракции становились реальностью, фантазия Ницше актуализировалась на русской почве, кабинетные мечтатели в итоге писали для газет. Мыслители, поначалу парившие поверх истории, спланировали на землю.

Имея в виду Андрея Белого, автор говорит о «титанических усилиях гения». Это можно расширить: общий гений русского символизма бился над решением нерешаемых задач. Быстров рассматривает бытование идеи Преображения – во времени, начиная с конца XIX века, а именно: с фигуры Мережковского и соседствующих с ним Минским, Зинаидой Гиппиус, Бальмонтом, Брюсовым, Вяч. Ивановым и т.д. Объявив «начало конца», многие жаждали не только конца истории, но – крушения мироздания, дабы всё и вся радикально обновилось.

Старшие символисты обрели законных наследников – младосимволистов, Белый становится вхож в семью Мережковских, Блока активно поддерживает Гиппиус. Журнал «Новый Путь», Бердяев, Сергей Булгаков, Философов, Перцов, Эллис, Пяст, Чулков («мистический анархизм») – разброс имен велик, материал огромен, и только доминантное вычленение темы – идея Преображения мира – смогло организовать этот материал.

Быстров цитирует статьи, стихи, дневники и записные книжки, личную переписку – словом, все, что выходило из-под тех золотых перьев.

Во второй части исследования автор сосредоточивается на Блоке. Разумеется, в связке с Белым и другими близкими ему лицами. 1900 год был рубежом идеологий, летом 1901-го Блок написал лучшие вещи (2-й раздел) будущей книги «Стихи о Прекрасной Даме», именно тогда в нем совместилось ощущение апокалипсиса и предчувствие Ее прихода. Время летело бешено быстро, и, когда начала расти слава его книги, он уже ушел от нее, очутившись на распутье.

Блок не херувим. Александр Блок. Портрет работы В.Китаева, иллюстрация из книги

Он обогнал свою книгу, и не случайно: нахлынуло колоссально обильное количество событий – Русско-японская война, революция 1905 года, морок и бред личной жизни, послереволюционное мистическое «похмелье» (Эйхенбаум), невозможность «упразднить вселенную» (Владимир Соловьев), обретение себя в «самом апокалиптическом из народов» (Мережковский).

Идя по этапам блоковской жизни, Быстров особо отмечает важность итальянской поездки и «Итальянских стихов» (1909), пристально рассматривает период кануна войны, 1913 год, и, в целом избегая углубления в разбор стихов, целиком приводит набросок будущего посвящения Гиппиус «Рожденные в года глухие...». В контексте блоковской духовной эволюции это очень интересно.

Личность и наследие Соловьева – отдельная строка в судьбе Блока, о слепом обожании речь не идет, но возвращение к этому источнику на разных участках пути происходит постоянно.

Блок на каждую из русских революций (1905-го, Февраль и Октябрь 1917-го) реагировал восторженно. Восторг быстро иссякал. Жажда «грозного христианства» гасла под напором реальности. В нем были свойства, по-разному поразительные. Поныне берет оторопь от его реакции на гибель «Титаника» (1912) или убийство киевского митрополита (1918). У Быстрова найдем едкий и точный стишок Полякова: «Покорный ласковому взгляду, любуюсь тайной красоты и за церковную ограду бросаю бомбу и цветы». Нет, Блок не херувим. Быстров в заключение цитирует Аверинцева: «...как много самого неподдельного душевного жара вкладывалось в сомнительные блуждания духа».

В разделе «Приложения» дан блистательный ряд имен от Владимира до Сергея Соловьевых: стихи (неравноценные), самим своим существованием опровергающие унылое отрицание символизма, поныне тлеющее в среде людей, лишенных воображения и слуха, – оппонентов той великолепной эпохи русского стихотворства, растянувшейся по датировке представленных вещей от 1875 до 1919 года, и это не предел.

Исследование Быстрова, стилистически по-научному нейтральное, исполнено разнообразной информации о жизни как минимум двух поколений русской интеллигенции в срезе ее духовно-аристократической элиты – символистов.