Вячеслав Быстров. Между утопией и трагедией: Идея Преображения мира у русских символистов.
– М.: Прогресс-Плеяда, 2012. – 384 с.
Книга Вячеслава Быстрова – тот случай, когда научное исследование отстоит недалеко от художественности и напрямую связано с животрепещущими проблемами современности. Фигурально говоря, Дворцовая площадь 1917 года опасно соседствует с Болотной площадью наших дней.
Ясно, что Быстров трудился не один год, не вчера начал думать о Блоке, русских символистах и русской интеллигенции вообще. В его активе книга о Мережковском и Гиппиус (2009), не так давно (в 2011-м) в той же «Прогресс-Плеяде» выходом третьего тома завершилось полное собрание стихотворений Блока, подготовленное Быстровым.
В общем-то не нова, но повернута новыми гранями мысль о неизбежности русской революции, продиктованной всем ходом русской – и мировой – истории. О том, насколько неожиданно, но закономерно и неумолимо лучшие русские умы оказались перед выводами, которых не предрекали: идея Преображения мира обернулась октябрьским переворотом, то есть попала в чужие руки.
Абстракции становились реальностью, фантазия Ницше актуализировалась на русской почве, кабинетные мечтатели в итоге писали для газет. Мыслители, поначалу парившие поверх истории, спланировали на землю.
Имея в виду Андрея Белого, автор говорит о «титанических усилиях гения». Это можно расширить: общий гений русского символизма бился над решением нерешаемых задач. Быстров рассматривает бытование идеи Преображения – во времени, начиная с конца XIX века, а именно: с фигуры Мережковского и соседствующих с ним Минским, Зинаидой Гиппиус, Бальмонтом, Брюсовым, Вяч. Ивановым и т.д. Объявив «начало конца», многие жаждали не только конца истории, но – крушения мироздания, дабы всё и вся радикально обновилось.
Старшие символисты обрели законных наследников – младосимволистов, Белый становится вхож в семью Мережковских, Блока активно поддерживает Гиппиус. Журнал «Новый Путь», Бердяев, Сергей Булгаков, Философов, Перцов, Эллис, Пяст, Чулков («мистический анархизм») – разброс имен велик, материал огромен, и только доминантное вычленение темы – идея Преображения мира – смогло организовать этот материал.
Быстров цитирует статьи, стихи, дневники и записные книжки, личную переписку – словом, все, что выходило из-под тех золотых перьев.
Во второй части исследования автор сосредоточивается на Блоке. Разумеется, в связке с Белым и другими близкими ему лицами. 1900 год был рубежом идеологий, летом 1901-го Блок написал лучшие вещи (2-й раздел) будущей книги «Стихи о Прекрасной Даме», именно тогда в нем совместилось ощущение апокалипсиса и предчувствие Ее прихода. Время летело бешено быстро, и, когда начала расти слава его книги, он уже ушел от нее, очутившись на распутье.
![]() Блок не херувим. Александр Блок. Портрет работы В.Китаева, иллюстрация из книги |
Он обогнал свою книгу, и не случайно: нахлынуло колоссально обильное количество событий – Русско-японская война, революция 1905 года, морок и бред личной жизни, послереволюционное мистическое «похмелье» (Эйхенбаум), невозможность «упразднить вселенную» (Владимир Соловьев), обретение себя в «самом апокалиптическом из народов» (Мережковский).
Идя по этапам блоковской жизни, Быстров особо отмечает важность итальянской поездки и «Итальянских стихов» (1909), пристально рассматривает период кануна войны, 1913 год, и, в целом избегая углубления в разбор стихов, целиком приводит набросок будущего посвящения Гиппиус «Рожденные в года глухие...». В контексте блоковской духовной эволюции это очень интересно.
Личность и наследие Соловьева – отдельная строка в судьбе Блока, о слепом обожании речь не идет, но возвращение к этому источнику на разных участках пути происходит постоянно.
Блок на каждую из русских революций (1905-го, Февраль и Октябрь 1917-го) реагировал восторженно. Восторг быстро иссякал. Жажда «грозного христианства» гасла под напором реальности. В нем были свойства, по-разному поразительные. Поныне берет оторопь от его реакции на гибель «Титаника» (1912) или убийство киевского митрополита (1918). У Быстрова найдем едкий и точный стишок Полякова: «Покорный ласковому взгляду, любуюсь тайной красоты и за церковную ограду бросаю бомбу и цветы». Нет, Блок не херувим. Быстров в заключение цитирует Аверинцева: «...как много самого неподдельного душевного жара вкладывалось в сомнительные блуждания духа».
В разделе «Приложения» дан блистательный ряд имен от Владимира до Сергея Соловьевых: стихи (неравноценные), самим своим существованием опровергающие унылое отрицание символизма, поныне тлеющее в среде людей, лишенных воображения и слуха, – оппонентов той великолепной эпохи русского стихотворства, растянувшейся по датировке представленных вещей от 1875 до 1919 года, и это не предел.
Исследование Быстрова, стилистически по-научному нейтральное, исполнено разнообразной информации о жизни как минимум двух поколений русской интеллигенции в срезе ее духовно-аристократической элиты – символистов.