Классики между завистью и пиететом

Людмила Сараскина. Достоевский.
– М.: Молодая гвардия, 2011. – 826 с.

Пожалуй, труднее всего писать о признанных классиках. Неизбежно оказываешься между двух огней. С одной стороны, выражаясь академическим языком, высокая степень разработанности проблемы. Иными словами, много всего написано, сложно сказать что-то новое. С другой – общественное мнение. Критика любого признанного классика вызывает ассоциации с дешевой писаревщиной, стремлением путем псевдоинтеллектуального скандала самоутвердиться. Есть еще третий аспект. Наверное, самый трудный. Если герой не вызывает ничего, кроме неприятия, то лучше не писать о нем вообще. Автору этих строк пришлось читать несколько монографий – от серьезных академических исследований, привлекающих архивные материалы, до достаточно популярных, сочинители которых с разной степенью удачности скрывали ненависть к своим героям. Ничего, кроме недоумения, это, признаюсь честно, не вызвало. А как писать, если любишь своего героя? Ладно, с негативом все хоть относительно понятно, но как быть, если автор все-таки любит своего героя? Здесь, думается, все упирается в его профессионализм. Суметь писать так, чтобы личные вкусы и чувства оставались вне текста. Новая книга Людмилы Сараскиной именно такова. Автору удалось достичь объективности. Объемистая биография не менее полифонична, чем тексты книги самого Федора Достоевского. В ней есть голоса и в пользу автора «Белых ночей», и против, и нейтральные оценки.

Вот неожиданное свидетельство Льва Толстого: «чрезвычайно умен и настоящий». И в другом месте: «я его так и считал своим другом». А вот вполне ожидаемое свидетельство Владимира Ленина: «архискверный Достоевский». Поэтому удивительно, что в первые годы советской власти все же был официально поставлен памятник писателю. Думается, здесь сказалось злосчастное участие Федора Михайловича в революционном кружке Михаила Петрашевского, о котором он вспоминал как о «грустном, роковом для меня времени». Ироничные языки, памятуя антиреволюционный роман писателя «Бесы» (увы, так и оставшийся неуслышанным пророчеством), говорили, что коммунисты на памятнике должны были бы написать слова: «Достоевскому – от бесов». Впрочем, поклонником идеи буржуазности («слепой плотоядной жажды личного матерьяльного обеспечения») Достоевский тоже никогда не был.

Благодаря многообразию взглядов перед читателем возникает объемный портрет знаменитого писателя. Он виден разными глазами с всевозможных точек зрения. Зачастую вспыльчивый или раздраженный (исследователь подчеркивает его страстность во всем), зачастую умиротворенный. Друг Достоевского доктор Степан Яновский с грустью вспоминал, как «Федор Михайлович┘ сделался каким-то скучным, более раздражительным, более обидчивым и готовым придраться к самым ничтожным мелочам и как-то особенно часто жалующимся на дурноты». А не любившему Достоевского редактору и публицисту Николаю Страхову запомнилась в обращении «большая мягкость». Писатель впадал «иногда в полную кротость. Даже черты лица его носили след этого настроения, и на губах появлялась нежная улыбка».

Сараскиной удалось найти гармоничное соотношение реконструкции биографии и собственно творчества. Читателю становится понятно, что заставило Достоевского написать все те же «Бесы» или «Преступление и наказание», но при этом произведение не сводится только к фактам жизни прозаика. Все-таки эмпирический автор и созданный им текст, наполненный интуициями и внутренними смыслами, не могут быть полностью тождественными. Интересны прижизненные отзывы о произведениях Достоевского. Парадокс, но зачастую умнейшие писатели и мыслители эпохи не понимали его. Так, Михаил Салтыков-Щедрин назвал «Подростка» «просто сумасшедшим» романом. А философ Николай Михайловский всю сложнейшую коллизию «Преступления и наказания» просто не увидел. Нет там колеблющегося человека. Писатель заставил, а герой убил. А ведь Николай Константинович умел тонко чувствовать. Ведь он один из первых в России оценил гений Ницше┘ Не менее интересны и бытовые пристрастия, культура повседневности Достоевского. Сараскина приводит запись, сделанную Анной Григорьевной вскоре после кончины супруга (отсюда некоторая сумбурность текста): «Любил лес┘ любил тульские пряники┘ мед┘ киевское варенье, шоколад (для детей), синий изюм, виноград, пастилу красную и белую палочками, мармелад, а также желе из фруктов┘ Пил красное вино, рюмку водки и перед сладким полрюмки коньяку. Любил очень горячий кофе┘ Если его что-либо очень затрудняло при переправках, то начинал ладонью левой руки сильно ерошить волоса на левом виске, снизу вверх┘ Сидел облокотясь на кресло, положив правую ногу на левую и слегка потрясая ногой, засунув под колени левую руку».

Впрочем, удивительно не то, что писать о Достоевском сложно. Удивительно, что при всем огромнейшем пиетете к писателю (классик!) он так и остается непонятым. Правда, его, возможно, просто не хотят понимать.