Ада Горбачева Михаил Николаев. Виктория Швейцер. Кто был ничем... – М.: Время, 2008. – 496 с.
«Это кошка, это мышка,/ Это лагерь, это вышка,/ Это время тихой сапой/ Убивает маму с папой». Это – из стихотворения Иосифа Бродского «Представление», посвященного человеку, которого называли Михаилом Николаевым. То есть по имени он действительно был Михаил, а по фамилии – неизвестно кто. Время убило маму с папой, но не добило мальчика Мишу, который остался никто, ничто и зовут никак. Фамилию придумали, потому что для учета человека должен же быть какой-то опознавательный знак. Вот его и опознавали сначала как Николаева, потом как зэка номер такой-то, потом снова как Николаева.
Хищное советское время протащило его по всем возможным для гибели пунктам: детдом, в 12 лет завод, ремесленное училище, армия, даже фронт, аресты, тюрьма, лагерь. Непосильный труд с детства. Само собой голод, холод, болезни и одиночество. Многим его современникам доставалось пережить что-то подобное. Ему же досталось все. Он должен был погибнуть, стать бандитом, алкоголиком (первый стакан водки налили в 12 лет). Не стал, как не стал и покорным трудягой.
Жизнь его ломала, но не отупила. Каким-то образом он сумел понять подлинную реальность происходящего. Не понял только реальность опасности протеста, сохранив детскую наивность. Эту наивность, наверно, питало огромное количество проглоченных мальчиком Мишей книг. Их благородные герои призывали к свободе и справедливости. Вот и он принялся на избирательном участке своей воинской части – это в 1950-то году, Сталин еще во всей своей силе и славе! – призывать к отказу от голосования, потому что выборы не настоящие. Первый арест, первый срок. Потом были еще, даже смертный приговор за попытку перейти границу, тоже наивную до чрезвычайности.
Но в книге, составленной по магнитофонным записям рассказов Михаила Николаева его женой, известным литературоведом Викторией Швейцер, об этом ничего нет, только в послесловии. Николаев считал, что о лагерях уже много написано, он же хотел рассказать, как не стал нормальным советским человеком, как не удалось власти выковать из него винтик социалистического общества.
Не удалось скорее всего потому, что он, несомненно, был личностью незаурядной. Тем, кто общался с ним в последние десятилетия его жизни (а многие из них были профессиональными литераторами), трудно было представить, что все его образование – пять классов. Поставленный к станку в 12 лет, он ненавидел физический труд. Сколько себя помнит, любил читать. Отлично учился в школе, недолго только пришлось.
Книга «Кто был ничем┘» охватывает время с середины 1930-х до начала 1950-х. Собственно, это портрет эпохи. Портрет, написанный с благородной простотой. «Я не думаю, что какая бы то ни было книга может что-нибудь изменить в жизни», – замечает Николаев. Может быть, отчасти и из-за скромности интонации автора от его книги трудно оторваться. А вот что писал о ней Иосиф Бродский: «Сочинение совершенно не претенциозное и – поэтому захватывающее. Автор – колоссально симпатичный малый, отсидевший пятнадцать лет, детдомовец, побегушник и т.д., но без всякого понта и настырности. Т.е. не делает на всем этом бизнеса».
Философ Александр Пятигорский, тоже знавший Николаева, назвал его профессионально невезучим человеком. Должно быть, имел в виду, что сложись судьба Михаила Николаева с самого начала по-другому, он бы мог проявить какие-то из своих способностей, потому что был несомненно талантлив. Но сложилась так, как сложилась. И нельзя не признать, что ему везло, притом много раз: не убили на фронте, не убили в лагере, не расстреляли по приговору суда, и вот даже вышла эта книга, которая, хоть и не изменит ничего в жизни, может, заставит читателя задуматься над ней.
