О советской власти и ее вралях

Кто с мечом придет – от меча и погибнет.
Значок работника НКВД. Иллюстрация из книги Д.Кинга «Пропавшие комиссары»

Алексей Павлюков. Ежов: Биография. – М.: Захаров, 2007. – 576 с.

Недавно в Доме национальностей на презентации книги казахской писательницы на сцену выбрался некий дряхлый воитель. Был он полковником или подполковником, роли не играет. Важно одно – к литературе этот убеленный годами старец никакого отношения не имел. Впрочем, сам он так не думал. «Пишите, – пламенно заклинал он публику со сцены. – Пишите о Сталине! Его сейчас некоторые не любят, но это ничего! Пишите о советской власти! Она расстреляла моих родителей, но я все равно ее люблю! Пишите о ней!»

Надо сказать, что автор книги о Николае Ивановиче Ежове выполнил страстный совет полковника практически буквально. Биография Ежова – крутой замес из советской власти, Сталина, разумеется, из Кирова, расстрелов, чисток и прочих милых сердцу выступавшего вещей.

Сам Николай Иванович всецело из этого состоит. Из слов Ахматовой «в страшные годы ежовщины» – как предисловия к «Реквиему», – а также Бутырок, Лубянок и синих лиц в очередях. Из товарищей-палачей, «проваренных в чистках, как соль», из их расстрелов и из собственного расстрела, между прочим. Ну, и как выясняется, из самого махрового вранья.

Врал Николай Иванович, опора и надежда Сталина, густо и много. Начал сызмальства. Сталин впоследствии «выращивал Ежова, как садовник выращивает облюбованное им дерево» (так выразился Фадеев. Не вспомнился ли ему ненароком пушкинский анчар?), но начинать-то надо было самому, пробиваться, так сказать, в люди. Вот и старался Николай Иванович, как мог.

Как мы видим из книги, в анкетах Ежову приходилось указывать события иногда подтасованные, иногда просто выдуманные. К примеру, дату вступления в большевики: дескать, вступил сразу же, в марте 1917 года, потому как шибко разбирался в атмосфере и знал, куда правильный ветер дует. Также пришлось выдумать себе рабочую биографию, славное путиловское прошлое, «родной завод гудит, как улей, рабочий люд к нему идет»┘ С фактами из военного прошлого дело тоже обстояло из рук вон. Пришлось подтасовать.

Тут уж Николай Иванович старался не один, помогали. В частности, корифей советской исторической науки Минц: «Уволенный с завода в числе нескольких сот путиловцев за борьбу против империалистической войны, Ежов был направлен в запасной батальон. Путиловцы в батальоне организовали забастовку┘ Батальон немедленно расформировали, а зачинщиков забастовки бросили в военно-каторжную тюрьму, в штрафной батальон┘» В действительности Ежова никто не гнобил, никаких забастовок он не устраивал. Судя по документам, Николай Иванович был «охотником», то есть добровольцем. На передовой охотник заболел и был отправлен в госпиталь. Как пишет автор, «очень вовремя», поскольку время было пренеприятное и на передовой, как известно, убивают.

Ткется красочный ковер биографии наркома. В 1938 году некий Романовский вспоминал со слезой: «Прослышал я, что есть в Витебске такой слесарь-большевик Ежов, который организует красногвардейские отряды для того, чтобы раз и навсегда прогнать капиталистов. Я туда и записался. Однажды пришел я на сбор отряда, а начальник мне и говорит: «Хочешь, Романовский, Ежова послушать?» – «Хочу – говорю, – товарищ начальник┘»

На бочке стоял человек нашего выгляду, в простой потертой одежде и запросто беседовал с рабочими. По тому, как Ежов говорил, понял я нутром, сердцем, что меньшевики – это та погань, которую надо вышвыривать нам, рабочим, из своих рядов. Впечатление на меня митинг произвел огромное┘»

Впрочем, из других, более достоверных воспоминаний явствует, что способность Николая Ивановича «красно баить» была несколько преувеличена. Оказывается, Ежов говорить не любил. «Его характерной чертой было «меньше слов – больше дела»┘

Но было у Ежова одно качество, «один изгибчик», про который можно было не врать. Ничего здесь не нужно было подтасовывать, потому что ораторские умения, вступление в ряды большевиков – это все для красоты больше, а то, другое, для жизни. Этим «другим» был изумительный «исполнительский фанатизм», за который – до поры до времени – полюбил Ежова товарищ Сталин.

Один из руководителей Ежова так писал об этом дивном качестве: «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным – он все сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный, недостаток: он не умеет останавливаться┘ И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить┘»

«Вовремя остановить» Ежова не получилось. Расследуя убийство Кирова, наблюдая за работой чекистского ведомства, Ежов впал в самый настоящий раж. Он был очень озабочен положением дел в «чрезвычайке», сетовал, что по Ленинграду «из состоящих на учете примерно 50 тысяч осведомителей лишь меньшая часть реально работает, а остальные только числятся таковыми на бумаге». То же рвение проявил Ежов в отношении знаменитых «чисток». К 1938 году Николай Иванович заявил своим подопечным: «Кое-где очистились, поарестовали и успокоились: решили, что у нас теперь все чисто-гладко, все хорошо┘ что уже наш аппарат стал подлинно большевистским аппаратом┘ Нет, товарищи, нам далеко до того, чтобы стать партийным аппаратом, и нам надо почистить свои ряды, не успокаиваясь на достигнутом┘» Спешно был почищен иностранный отдел ГПУ.

Недовычищенные чекисты во главе с Ягодой попытались Николая Ивановича отравить. После тщательных проверок эксперты пришли к выводу, что «на основании предъявленных материалов химического анализа ковра, гардин, обивки мебели и воздуха рабочего кабинета товарища Ежова, а равно и анализа его мочи и характера возникших у него болезненных проявлений, следует считать абсолютно доказанным, что было организовано и выполнено отравление товарища Ежова ртутью через дыхательные пути┘»

Непосредственная же опасность поджидала товарища Ежова вовсе не в отравленном кабинете, а в кабинете вождя. Сталин решил отдалить от себя Николая Ивановича. Сначала посоветовал ему развестись с женой – дескать, троцкистка. Жена вскоре умерла от ужаса, а самого Ежова арестовали. На следствии он снова лгал: о своей шпионской деятельности и террористической работе, заговорах против вождя и прочее в том же духе. На суде же все опроверг.

Надо ли говорить, что эта попытка признаться во лжи ему ничуть не помогла. А просьба Николая Ивановича к советской власти расстрелять «спокойно, без мучений», судя по некоторым данным, едва ли была выполнена.