«Никто не ставит целью создать православную идеологию»

Патриарх Иерусалимский Феофил (справа) оказал важную услугу РПЦ, собрав совещание в Аммане. Фото с сайта www.patriarchia.ru

Международный общественный фонд единства православных народов (МОФЕПН) отмечает четверть века с момента основания. О том, имеет ли сегодня смысл выстраивать международные отношения на основе общности веры, обозревателю «НГР» Милене ФАУСТОВОЙ рассказал президент МОФЕПН профессор Валерий АЛЕКСЕЕВ.

– Валерий Аркадьевич, когда 25 лет назад появился фонд, казалось, что на смену коммунистическому интернационализму может прийти сотрудничество на основе общей веры. Но сейчас, когда православный мир погряз в глубочайших противоречиях, этот проект не кажется утопичным?

– Наш фонд создавался в довольно сложные времена, и тогда мы в меньшей степени преследовали цель некой интернационализации. Нас больше интересовали внутренние проблемы нашего расколотого общества. Ведь тогда, по сути, было драматическое время. Вообще впервые идея о создании подобного фонда или организации появилась где-то в 1992 году. Старого мира уже не было, а новый нарождался с трудом, и ничего позитивного в нем тогда не просматривалось. Я помню, в каком ужасном положении находилась Москва, другие наши культурные и промышленные центры, каким было обнищание народа, его депрессивное состояние. В этой ситуации надо было задуматься о том, чтобы каким-то образом вдохнуть силы в общество, чтобы оно увидело выход из этой ситуации. Понятно, что на идеологии прежнего государства уже ничего невозможно было построить. Поэтому и собралась целая группа ответственно мыслящих людей, которые представляли разные социально-политические силы, но были объединены идеей нравственного оздоровления общества и выстраивания новых ориентиров. И возникла идея создания фонда. Мы к ней довольно близко подошли в 1993 году. Но год оказался очень драматичным. Он начался с апрельского референдума «да–да–нет–да», который практически расколол общество надвое, потом был сложный и неустойчивый в политическом плане летний период, который двигался к драматическому октябрю. Поэтому тогда мы не сумели создать какую-то организацию. Фактически фонд заработал в 1994 году, но юридическое оформление этого процесса завершилось в начале 1995 года, когда в апреле из рук министра юстиции мы получили удостоверение о регистрации фонда – но как российского. Идея о переформатировании фонда в международный возникла позже, когда мы присоединились к Межпарламентской ассамблее православия (МАП). Первое наше отделение появилось в Белоруссии, потом в Болгарии, Украине, Сербии, Черногории, Молдавии и так далее. Основной интерес нашего фонда распространен на два региона – Ближний Восток и Балканы. Но это не значит, что мы замкнулись только на них. Мы работаем и на Кавказе, у нас есть программы в Китае, Западной Европе, Африке и так далее.

– Почему разошлись пути фонда и Межпарламентской ассамблеи православия?

– Когда мы получили предложение от греческой стороны о создании Межпарламентской ассамблеи православия и нашем участии в ней, то это решение Госдуме далось очень нелегко. Целый ряд фракций выступали против этого, они опасались клерикализации политического процесса. Но был достигнут определенный консенсус и принято решение об участии в МАП. Сразу же возник вопрос о том, кто будет платить, поскольку международная организация требует не только уплаты членских взносов, но и много чего сопутствующего. У Госдумы денег на это не было. Поэтому и было принято решение подключить к содействию становления новой организации наш фонд, тем более что цели этих двух организаций, казалось, совпадали. Хотя на самом деле у греков было несколько иное видение целей МАП. К тому времени греки только вошли в состав европейской «семерки». В ЕС полагали, что Греция как родина демократии принесет свой особый колорит и интеграционные процессы в эту европейскую конструкцию. С другой стороны, они уже тогда понимали, что им предстоит достаточно сложная работа по интеграции Восточной Европы, которая, наверное, только за исключением Польши, была в большей степени поствизантийским пространством. И Греция здесь хотела служить неким мостом, в том числе для того, чтобы занять особое место в ЕС, а не быть приживалой. Но стать посредником интеграции восточнохристианского пространства без России было просто невозможно, и поэтому наш фонд им был очень кстати. МАП негласно делилась на две части – прогреческую и ту, которая больше склонялась к славянскому миру. Нам при принятии политических решений было важно иметь возможность консолидировать «славянскую» часть МАП, чтобы выступать с общих позиций. Удалось добиться того, чтобы во главе ассамблеи был все-таки российский депутат, хотя с самого начала было ясно, что организация создавалась под плотным контролем Константинопольского патриарха Варфоломея и обслуживала политические интересы греческой части православного мира. Патриарх Варфоломей в отличие от других глав православных церквей уделял и уделяет МАП большое внимание и активно использует ее в качестве своего политического инструмента. Только из-за того, что мы были вынуждены пойти на компромисс, мы согласились с тем уставом и тем регламентом, которые предложили наши греческие партнеры и которые лично я считаю верхом недемократичности. В уставе было написано, что генеральный секретарь – только греческий депутат, штаб-квартира находится в Греции, всеми финансами распоряжается только Греция и так далее. Какое-то время, пока шел процесс становления, мы с этим мирились, но уже понимали, что эти правила необходимо менять. Фонд взял на себя задачу создания параллельной деятельности, стараясь не выпускать из своей орбиты постсоветское пространство, которое греки хотели увести под свое влияние. Мы также настаивали, чтобы в нашем движении участвовали представители дохалкидонских древневосточных церквей. Нам потребовалось очень долго убеждать греческих партнеров, чтобы в орбиту нашего движения были включены копты. Они этого не хотели делать, потому что в Африке есть своя православная церковь. Создание украинской автокефалии стало последней каплей. Греки так и не позволили МАП, несмотря на настойчивые предложения российской стороны, принять резолюцию ассамблеи с осуждением инициаторов украинского раскола. Несколько раз я и депутат Константин Затулин брали слово по этому вопросу на конференции в 2018 году в Афинах, но греческая сторона наглухо заблокировала наши предложения осудить украинский раскол. В этой ситуации стало ясно, что вряд ли уже мы в фонде сумеем найти с МАП какие-то пути для сотрудничества.

– Что не удалось из первоначально задуманного?

– Никто не преследовал цель заменить коммунистическую идеологию на православную. Вообще мне трудно себе представить, что кто-то может выстроить стройную концепцию некой православной идеологии. Насколько я могу судить, в полном виде эта концепция никогда не удавалась. Ни в византийской парадигме о симфонии церкви и государства, ни у нас в парадигме «Москва – Третий Рим», последнего православного царства, или уваровской триаде «Православие, самодержавие, народность». И уж тем более это трудно сделать сегодня. Поэтому никто этой цели и не ставил. Наша главная цель – продвижение традиционных ценностей и смыслов. Сейчас весь мир сфокусировался на одной проблеме – линией разлома служит традиционная семья. Вся наша премиальная программа посвящена именно поддержке традиционных ценностей. Ведь одной из причин разрушения такой большой и сложной страны, как Советский Союз, была утрата смыслов. Я уверен и всегда говорил, что государство вне идеологии не может существовать. Это будет какая-то корпорация, которая причудливым образом объединяет бизнесменов, политиков и т.д., но это не государство в полном смысле слова. Можно говорить о том, что никакая партийная идеология не может быть общегосударственной, это правильно. Но мы все, как некогда сказал Гоголь, «просолены православием» и рано или поздно ощущаем это.

– Среди лауреатов премии МОФЕПН «За выдающуюся деятельность по укреплению единства православных народов» есть почти все православные патриархи, кроме Константинопольского и Московского. Почему?

– Патриарх Варфоломей очень хотел получить премию и злился на меня за то, что его обходят. Дважды он спрашивал меня о том, по каким критериям мы определяем кандидатов на премию. Я тогда ответил: «Среди всех глав церквей Вы, Ваше святейшество, занимаете первое место не только по диптиху, но и в силу своих личных качеств, но мы вручаем премию в пакете. И для того чтобы обеспечить вам должное сопровождение, мы должны вместе с вами вручить премию, наверное, только президенту США. Но, к сожалению, тот не православный». Патриарх Варфоломей все тогда понял. У нас была идея вручить ему эту премию, но случилась история с эстонской схизмой. И хотя премировать мы начали только спустя года три после этих событий, но осадок остался тяжелый. Ведь патриарх Варфоломей прекрасно знал тогда, что делает, и ударил по самому больному лично патриарха Алексия II, который почти 30 лет был митрополитом Таллинским и Эстонским. Конечно, патриарх Алексий воспринял действия Варфоломея в Эстонии как личный исключительно недружественный выпад. Что касается Московского патриарха, то еще при основании премии было сразу условлено, что премию будут вручать главы РПЦ и фонда. При этом Алексий II поставил условие, что предстоятелям Русской церкви премия вручаться не будет. Патриарх Кирилл согласился с тем, что Московский патриарх награждает, но его самого не награждают.

– Как происходит отбор претендентов на премию? С кем согласовываются кандидатуры? Были ли случаи, когда хотелось наградить кого-нибудь, а в РПЦ этого не одобрили?

– Работа по присуждению премии – очень сложная и кропотливая. У нас всегда есть пакет претендентов. Весь смысл премии заключается именно в этом пакете, потому что таким образом мы стараемся отметить заслуги людей разного социального статуса. У нас есть и спортсмены, и деятели искусства, и главы государств, и главы церквей. При этом обязательно нужно соблюсти, чтобы не было двух кандидатов из одного региона. Это непросто, учитывая, что у нас все-таки очень узкое поле. Во-первых, необходимо определиться с главой церкви. Как правило, фонд предлагает три кандидатуры, мы обсуждаем их вначале с митрополитом Иларионом (Алфеевым), потом с патриархом Кириллом. Ведь патриарх должен пригласить кандидата в Москву, иначе тот не сможет приехать. Однако для того, чтобы определить главу церкви, мы сразу же определяем и вторую номинацию – главы государства. Если они оказываются из одной страны, то необходимо менять какого-нибудь кандидата. С главами государств тоже много сложности. Они приезжают в Россию только в том случае, если их принимает президент Владимир Путин. Если мы не согласуем кандидата с МИДом и администрацией президента, то они не дадут добро на его приезд. Однако если гость в этом году уже был с визитом или его визит запланирован на другие числа текущего года, то он уже не приедет на премию, потому что организовать две встречи за один год с президентом России очень трудно. Нужен очень веский повод. При этом нам надо сохранить конфиденциальность, избежать утечки до окончательного утверждения кандидатов, хотя мы и не секретная организация. Иногда бывает так, что хотелось бы наградить президента той или иной страны, а в МИДе эту кандидатуру могут не утвердить или потом утверждают, но с трудом.

– В прошлом году единственным, кто получил премию, был патриарх Иерусалимский Феофил III. Почему так вышло?

– Мы хотели вручить премию патриарху Феофилу еще несколько лет назад, но приходилось откладывать. Сначала из-за ситуации вокруг Критского всеправославного собора в 2016 году, потом из-за ситуации в Украине и создания ПЦУ. Патриарх Феофил сам отказывался тогда от получения премии, мотивируя это тем, что его «могут не понять». Вообще патриарх Варфоломей очень болезненно относился к тому, что главы автокефальных церквей получали нашу премию. Тем более что Феофил еще и грек. В начале 2019 года мы договорились, что он приедет к нам в мае, также определились к тому времени, кто будет номинирован из глав государств, специально хотели приурочить вручение премии к 9 Мая. Но один из президентов, который должен был приехать, судя по всему, под влиянием Брюсселя побоялся прибыть в Москву. Патриарх Феофил также не смог прибыть в мае, и его приезд надо было переносить на ноябрь. В результате патриарх Феофил стал единственным лауреатом. И это было правильно, потому что он очень хорошо выступил по расколу в Украине, по сути, осудил его, предложив провести Всеправославное совещание в Аммане.

– Поговаривали, что денежную премию патриарху Иерусалимскому дали специально, чтобы он не признал ПЦУ. Действительно ли это так?

– Конечно, нет! Деньги вообще играют в премии не главную роль. Тем более что лауреаты получают не такую уж большую сумму – несколько десятков тысяч долларов. Все наши лауреаты всегда просят не раскрывать сумму, поскольку для них важны не столько деньги, сколько престиж премии. Для президентов разных стран это еще и возможность встретиться с Путиным.

– Каждый год премия составляет одну и ту же сумму?

– Все зависит от экономической ситуации. Мы же не государственный фонд и тем более не церковный. От них мы не получаем ни копейки. Сумма обычно распределяется между кандидатами и зависит от их количества. Слава Богу, пандемия COVID-19 нас не затронула и ни одно наше отделение из-за карантина не пострадало. Другое дело, что пока непонятно, состоится ли награждение премией в этом году. Лауреаты с нашей стороны уже определены, согласованы со святейшим патриархом Кириллом, МИД РФ, но проблема в том, что закрыты страны и мы на дипломатическом уровне даже не можем отправить им приглашение на приезд в Москву. Одно из главных условий нашей премии – ее личное получение в Москве.

– Как вы оцениваете результаты совещания в Аммане, инициированного Феофилом?

– Прежде всего я очень высоко оцениваю мужество патриарха Феофила. Это был очень неожиданный с его стороны шаг – предложить проведение Всеправославного совещания в Аммане. На него в последнее время оказывалось большое давление со стороны греков и американцев, и даже его визит в Москву из-за этого до последнего держался в секрете. Как я уже говорил, патриарх Феофил – не просто предстоятель Иерусалимской церкви, он грек, и своим приездом в Москву и тем более этим предложением он как бы разрушил греческую солидарность по Украине. И мы здесь его представляли как главу матери церквей, то есть вернулись к тому положению, которое когда-то было на заре христианства, когда Иерусалим действительно был матерью церквей. Более того, ведь патриарх Феофил мог просто сделать предложение об Амманском совещании и остановиться на этом. Но он пошел дальше – провел совещание под своим началом. Это сильный ход. Не исключаю, что Феофилу надоел своими амбициями Варфоломей, который одергивает его на каждом шагу. Я полагаю, что даже если бы в Амман приехали представители хотя бы трех церквей, то РПЦ обязательно должна была участвовать в совещании. А в Амман приехали шесть церквей, четыре из которых представляли ее первоиерархи. Это очень хороший результат.

– Самыми преданными друзьями МОФЕПН, как мне кажется, всегда были сербы. Но недавно мы были свидетелями, как сербы признали Дональда Трампа главным гарантом безопасности православных верующих и церковного наследия в Косово. Почему американскому президенту удалось сделать больше, чем российской дипломатии?

– Мы много занимались и сейчас занимаемся косовской проблемой. Косово – это матица Сербской церкви. Моя личная позиция – сербской элите сегодня не надо идти на признание Косово. Сербия сейчас слабая, ее политическая и государственная система неспособна решить пока этот вопрос, и потому его надо отложить для следующих поколений. Но, к сожалению, ветры меняются, и если прежний президент Сербии Томислав Николич, которого, кстати, мы награждали нашей премией, не пошел на хоть какое-то признание Косово, то нынешний президент Александр Вучич все-таки решился. У американцев нашлось больше аргументов, чтобы воздействовать и на правительство Косово, и на правительство Сербии. Вучич оказался при этом в очень сложной ситуации. Потому что сам по себе факт заключения договора о торговом сотрудничестве и развитии экономических связей в присутствии такого высокого гаранта, как президент США, косвенно работает на факт признания Косово со стороны Сербии. И все это прекрасно понимают. И то, что Вучич сыграл как бы в пользу Сербской церкви, сербской идентичности, чтобы сгладить осадок от документа, еще ни о чем не говорит. Я не уверен в том, что Америка сумеет обеспечить эту договоренность. Ведь, по сути, она ничем не скреплена. Там есть подписи косовской и сербской сторон, но нет подписи американцев. А то, что это было в присутствии американского президента, – разве мы мало видели разного рода публичных заявлений, сделанных в присутствии американских президентов? И что? Я считаю, что эти гарантии очень слабые. И самое главное: единственным оппонентом любых политических сил в Сербии, которые выступают за то или иное признание Косова, может быть только Сербская церковь. Сербы всегда нас просили, чтобы Россия поддерживала резолюцию 1244 (резолюция Совета Безопасности ООН от 10 июня 1999 года, определяющая шаги по урегулированию косовского кризиса. – «НГР»). И Россия единственная в Совете Безопасности, кто ее многие годы поддерживает. Теперь же, если сербы идут на соглашение с Косово, мы вправе задаться вопросом, стоит ли России дальше поддерживать эту резолюцию, если самим сербам этого не надо. В геополитическом смысле, я полагаю, нам даже было бы выгоднее отказаться от нее, потому что это нам развязало бы руки и с Абхазией, и с Донбассом, и с Приднестровьем.