Зачем власть обезвреживает Интернет

Большой Брат, кто он сегодня? Фото Reuters, коллаж «НГ»

Во второй декаде мая СМИ и Рунет обсуждали новость о том, что президент России Владимир Путин решил бороться с анонимностью в глобальной Сети и подписал соответствующий указ. Общий тон комментариев сводился к тому, что власть, не решаясь отключить Интернет, ищет способы его контролировать.

В действительности Путин, конечно, не подписывал указ о борьбе с сетевыми анонимами. Его указ носил более общий характер. Он утвердил давно разработанную Советом безопасности «Стратегию развития информационного общества в Российской Федерации на 2017–2030 годы». И в этом документе, в частности, говорится о необходимости «создать новые механизмы партнерства, призванные с участием всех институтов общества выработать систему доверия в сети Интернет, гарантирующую конфиденциальность и личную безопасность пользователей, конфиденциальность их информации и исключающую 

Анонимность – не гарантия свободы. Иллюстрация Depositphotos/PhotoXPress.ru

Троянский конь ЦРУ

Как обеспечить конфиденциальность информации, одновременно исключив анонимность пользователей? Ответ на этот вопрос кажется очевидным: пожертвовав чем-то одним. Пользователь, чтобы чувствовать себе в безопасности, должен находиться под колпаком у государства.

Совбез видит развитие информационного общества в стране примерно так. Всем гражданам нужно обеспечить доступ к глобальной Сети. Они должны иметь возможность записаться в поликлинику, купить железнодорожный билет, оплатить услуги ЖКХ, посмотреть телепередачу или даже получить образование, не отходя от компьютера. Но желательно, чтобы информация, которую граждане получают в Сети, не противоречила государственной политике. Важно, чтобы все криптоалгоритмы и программное обеспечение производились в России. Слово «безопасность» является главным для принятой Стратегии, и речь в первую очередь идет о безопасности от иностранного влияния.

Общественно-политические интернет-сайты время от времени публикуют подборки высказываний президента Владимира Путина о глобальной Сети. Наверное, ключевое его высказывание на эту тему прозвучало на медиафоруме «Общероссийского народного фронта» весной 2014 года. Президент тогда сказал, что «все это (то есть Интернет. – «НГ-политика») возникло как спецпроект ЦРУ США, так и развивается». И любая государственная доктрина или стратегия развития Интернета в России имплицитно содержит в себе эту логику.

За контроль над Сетью выступают преимущественно представители силового, назовем его так, блока во власти. Зачастую это люди, чье прошлое связано с работой в спецслужбах. Их нельзя назвать дремучими ретроградами, которые видят в Интернете исключительно шайтан-машину. При этом у них особая настройка взгляда. Американские спецслужбы, по их мнению, преследуют цель подчинения Вашингтону всего мира, и России в частности. Если специальная служба США, как они считают, запускает какой-то проект, то в нем содержатся скрытые механизмы разрушения суверенной государственности. В естественных условиях эти механизмы начинают работать. Под естественными условиями здесь следует понимать ситуацию, в которой граждан оставляют с Сетью один на один. Задача власти, заботящейся о самосохранении, таким образом, заключается в том, чтобы такой ситуации не допустить.

Хомяк расправил плечи

Троянский конь резвится на интернет-степных просторах.  Иллюстрация Depositphotos/PhotoXPress.ru

Когда у российской власти зародилась подозрительность в отношении Интернета? Думается, у части элиты со спецслужбистским прошлым она существовала изначально. Но возможны несколько уровней подозрительности. Подозрительность в версии light предполагает спокойное наблюдение за явлением. В какой-то момент, как в случае с Интернетом, может даже возникнуть ощущение, что опасения были беспочвенными. Ну, сидят себе сетевые хомячки, качают гигабайты нелегального видео (плохо, но не угрожает государственной безопасности), общаются друг с другом на «олбанском языке», иногда поругивают власть, рейтинг которой за 80%. Все это можно стерпеть, принять, понять и простить.

Но в какой-то момент объект наблюдения начинает вести себя странно. Это вызывает беспокойство. Вероятно, таким звонком для российской власти стали так называемые твиттер-революции. Сначала были беспорядки в Кишиневе в апреле 2009 года и протесты противников Махмуда Ахмадинежада в июне того же года. Недовольные пользовались социальными сетями, и в частности Twitter, для координации своих действий.

Те события не вызвали у российской власти повышенной настороженности, потому что не привели к смене власти. Но все стало гораздо серьезнее, когда началась арабская весна. В Тунисе и Египте власти были свергнуты. Был запущен процесс смены режимов в других арабских странах, в Ливии приведший к кровавой расправе над Муаммаром Каддафи. Затем были протесты на стамбульской площади Таксим. Наконец, случился украинский майдан. 

Это было совсем близко к России. И там тоже фигурировали соцсети и организация протестов при помощи средств Интернета. И высказывание Путина о ЦРУ на медиафоруме прозвучало именно тогда.

Между делом в самой России случился бунт «сетевых хомячков», расправивших плечи. Речь о протестной зиме 2011–2012 годов. Никакой Болотной, никаких белых лент и фактора Алексея Навального в российской политике не случилось бы, если бы у городского среднего класса не было доступа к Интернету и социальным сетям.

Падальщики скорби

Здесь важно сказать о двух особенностях восприятия российской властью (и вообще властью такого типа) общества, граждан. Прежде всего власть признает, что народ может быть недоволен своим положением, уровнем доходов, коррупцией, преступностью, ценами и т.д. Но концептуализировать свое недовольство, систематизировать его, вывести из него необходимость смены правящей элиты общество самостоятельно неспособно. Это внутренне чуждое ему поведение, которое может подсказать только злонамеренная сила извне. Если у человека на выборах украли голос, он может быть этим недоволен и оскорблен. Но если вместо того, чтобы жаловаться наверх, он и ему подобные самоорганизуются и выходят на улицу с требованием менять прогнившую систему, то тут уже действуют «враги России», падальщики человеческой скорби.

Владимир Путин уже на медиафоруме ОНФ в этом году заявил, что «нам не следует критиковать то, что делается в Китае (в сфере Интернета. – «НГ-политика»)», потому что «пойдите, попробуйте поуправлять полутора миллиардами». Это вторая особенность восприятия общества. Управлять означает контролировать. Народ выбирает власть не для того, чтобы она исполняла его осмысленную и четко выраженную волю. Он выбирает власть для того, чтобы она за ним присматривала, а народную волю она знает, понимает и может сформулировать лучше самого народа.

Интернет в режиме свободного функционирования способен разрушить эту идиллию государства и общества. Неконтролируемый поток информации заставляет человека сомневаться в том, что общая интерпретационная матрица верна. Поскольку власть не дает ему новой матрицы, человек начинает искать ее самостоятельно. Общество перестает быть инфантильным, а Интернет, помимо базового сомнения, дает ему средства для самоорганизации.

«Безответственным» поведением в этом контексте становятся уже не только панические сообщения в Twitter о терактах. Безответственным может считаться перепост заметки о том, что высокопоставленный чиновник коррумпирован. Если видеть в Интернете бомбу замедленного действия, подготовленную американскими спецслужбами, то где-то должна быть кнопка, запускающая взрывной механизм. И невозможно предсказать, что послужит такой кнопкой. В Тунисе это было самосожжение торговца фруктами. Бунт может начаться из-за сообщения о злоупотреблении властью со стороны полицейского, украденных голосах на выборах или роскошной недвижимости министра. Интернет облегчает циркуляцию такого рода «опасной» информации.

Мир пузыря

Правящая элита разнородна. Даже у «силовиков» есть дети, чей стиль жизни и образ мыслей можно считать вполне современным. Молодые люди, чьи отцы принадлежат к широкой элите, обнаруживаются в том числе и на акциях протеста. Они, среди прочих, составляют миллионную сетевую аудиторию роликов Навального, который говорит с ними на понятном языке. Это значит, что власть не может попросту нажать на рубильник и запретить Интернет, как это сделал с телевизором в больнице главврач Маргулис в песне Высоцкого. Совершенно очевидно, что картина мира значительной части граждан уже сформирована Интернетом.

Здесь возможны разные варианты контрдействий. Последовательная борьба с анонимностью – одна из них. Власть может использовать «темную» сторону технического прогресса. Интернет, и в особенности социальные сети, стимулирует повышенную открытость, иногда граничащую с нарциссизмом и даже легким эксгибиционизмом. Человек получает возможность собрать и опубликовать большой объем данных о себе, включающих детали биографии, привычки, увлечения, образование, связи, взгляды. Запрет анонимности, по сути, заставляет пользователя готовить досье на самого себя.

Это серьезно облегчает задачу спецслужбам. У них в любой момент готова условная папка на Ивана А. или Петра Б., в которой записаны все ходы, все высказывания, все «лайки», поставленные под оппозиционными публикациями, все выезды за границу и пр. Это позволяет власти действовать на опережение, если она чувствует угрозу (а по мере устаревания режима это чувство становится почти идиосинкразическим).

Другим вариантом действий власти становится закручивание гаек в общественно-политической жизни офлайн. Другими словами, протестная и оппозиционная активность законодательными средствами и правоприменительной практикой загоняется в Интернет. В Facebook, ЖЖ, Twitter, в форумах на сайтах оппозиционных изданий формируются гетто для недовольных.

Условия таких резерваций постепенно сказываются на сознании несогласных и недовольных. Им начинает казаться, например, что «их много». Что народ недоволен властью, положение которой как никогда шаткое. Что настоящая политика – это то, что происходит в сетевом медиапузыре. Например, ссора сторонников Навального с Екатериной Винокуровой – это политика. У несогласных формируется искаженное представление о реальности, благодаря чему власть может их переигрывать. Это случилось, например, перед президентскими выборами 2012 года, когда протестное движение посчитало, что власть уже его боится, но не учло фактор «простого работяги», которого раздражают столичные пижоны.

Наконец, власть может переиграть оппозицию на ее интернет-поле. Можно считать, что медиа (а Интернет – это медиа) формирует сознание, в том числе и критическое. В значительной мере это действительно так. Но гражданин, выходящий в Интернет, не является tabula rasa. У него уже есть определенные взгляды, в том числе и политические. Он фильтрует информацию по принципу доверия и недоверия, исходя из того, что уже привык думать, например, о российской оппозиции. Или премьере Медведеве. Или олигархах. Или Русской православной церкви. Заставить его изменить взгляды может лишь критическая масса информации, а ей еще необходимо скопиться.

Другими словами, власть, разрабатывая стратегии борьбы со свободным Интернетом, недооценивает политические привычки, ею самой воспитанные в управляемом обществе. Многие граждане для самих себя блокируют нежелательную с точки зрения власти информацию лучше Великого китайского файерволла.