Так для чего нам так сегодня необходим плюрализм?

Фото пресс-службы Государственной Думы РФ

Можно выделить два основных аспекта существования российских политических партий: правила игры, по которым строится их деятельность (нормы законодательства о политических партиях, о выборах и т.д.) и текущая политическая повестка функционирования партий (в самом широком понимании – от внутрипартийных дискуссий по вопросам политической стратегии и тактики до подготовки нового поколения лидеров, формирования коалиций поддержки тех или иных партийных инициатив).

Зачастую условия существования партий, правила игры не корреспондируются с содержанием и установками партийных программ. Целеполагание, презентация образов будущего, не говоря уже о приличной предвыборной программе, не выполняются как функции в силу того, что есть институциональное искажение, определенное напряжение, связанное с правилами игры, которые заданы не только законом о партиях, но и Конституцией. Здесь имеется существенная проблема. Есть конституционно гарантированный плюрализм, многопартийность. Но при этом странная преемственность в партийном законодательстве: сначала мы отдаем инициативу политическим силам, а потом сверху идет нажим и «содействие» партийному строительству. В итоге получаем семь десятков партий, которые на выборах превращают конкуренцию в бутафорскую. И количество партий не всегда отражает качество политической дискуссии и тем более уровень представительства интересов общества.

Сейчас мы имеем четыре парламентские партии, но общее количество зарегистрированных партий движется к 80. Дело в том, что политика расширения политического спектра была прервана принятием в 2005 году закона о партиях, который усложнил их регистрацию, повысил проходной барьер и перевел избирательную систему на пропорциональную. Это было продиктовано во многом не соображениями расширения представительности политических сил в законодательных органах власти, а скорее реакцией на трагические события 2004 года (теракт в Беслане), стремлением сформировать более управляемую политическую систему в условиях нарастания угроз безопасности граждан. Так мы прожили до 2011 года, до Болотной площади, а потом вновь произошла коррекция: вернули избирательную систему смешанного типа, отыграли в законе жесткие правила создания и функционирования партий, финансирование их, количество членов в регионах и т.д.

Что получилось в итоге? Техническое задание – плюрализм – не корреспондируется с реализацией планов. А для чего необходим нам плюрализм? Он сам по себе ценен, потому что у нас демократия? Или, может быть, он необходим, чтобы правильно выстроить представительство интересов и условия появления новых лидеров, создать дискуссию? При переходе от старой советской системы с внутрипартийной дискуссией к новой, постсоветской, была иная тенденция – внешне политические процессы выглядели как идеологический отказ от советской формы, от коллегиального руководства во власти. Перешли от Президиума Верховного Совета к институту президента. В неудобной версии – ввели институт вице-президента, от которого потом пришлось отказаться. Одна из составляющих той стратегии была: забыть про однопартийность, ввести плюрализм и либерализовать общественно-политическую среду. Для чего это нужно, мало кто понимал, и само строительство многих новых институтов власти, не только партий, но и разделения ветвей власти, правового государства носило характер вероятностного планирования, но при этом с особым упором на отражение интересов ведущего политического игрока (президента). Эту линию наблюдали западные транзитологи. При всем скептическом отношении к ним некоторые очень трезво говорили о том, что в России и ряде других восточноевропейских стран происходит такая «перестройка корабля в открытом море». Клаус Оффе предложил эту метафору: «Отошли от пристани, понятно, что не хотели возвращаться, но куда плыть, не определились, и больше того: что за корабль нужен для этого плавания?»

Прошедшие 25–30 лет на самом деле не такой уж большой срок. Смены лидеров не произошло, и парламентские партии возглавляют все те же, кто их создавал. Сейчас интересная ситуация: правила игры немного либерализовались, мы видим новые лица в новом составе Госдумы, и не только у ЕР, но во всех фракциях. Пришли беспартийные депутаты, у КПРФ это, к примеру, Сергей Шаргунов. Неизбежность либерализации осознается, и лет через пять–семь качественные изменения внутри партий произойдут.

А вот поворот к обсуждению стратегий, работа с целеполаганием – это другой вопрос. Этого крайне не хватает, и партии не очень стремятся вести эту работу. Никто не мешает затеять дискуссию внутри, но они, по-моему, явно этого не хотят. В основном партии ориентированы на ретроспекцию, на поиск альтернатив в истории, обсуждение острых моментов исторической памяти, поиск «виноватых». В этом году может быть яркий пример такой дискуссии, посвященной юбилею революции 1917 года. Сейчас мы видим условно два лагеря: примиренческий – настроенный мирить «красных» с «белыми» по принципу не раскалывать общество, обеспечить социальный мир и порядок, а это может означать стерильные оценки и мало возможностей для обсуждения острых проблем, связанных с властью и обществом, экономикой. И другой: политические силы будут обсуждать альтернативы большевикам на ином уровне, и этот второй, представляется, будет свободней и интересней. 

Вот уже много лет в рейтинге доверия к политическим институтам партии занимают строчку где-то от пятого места и ниже, и чем дальше, тем ниже. Конечно, институт многопартийности необходим. Как дальше партиям развиваться, если они не могут формировать и контролировать правительство, не ясно. Правительства парламентского доверия в нашей стране до сих пор не было (если не считать короткого опыта кабинета Е.М. Примакова, осень–весна 1998/99).

В российской политике все всегда было очень персонифицированно. Тем не менее любые изменения должны быть соотнесены с сознанием больших групп населения. Если эти изменения идут вразрез с ожиданиями, то возникает существенное неприятие. Если наблюдается совпадение и поддержка уже не только на идеологическом уровне, но и в агитации, пропаганде, то есть шанс что-то выправить. Классические институционалисты говорят, что по мере проведения реформ должна расширяться их социальная база. А у нас по многим направлениям происходит не просто сужение – исчезновение этой базы.