Светлана Гаврилина
Для того чтобы раздавать суп бездомным, нужно все равно получить чиновничье разрешение на добро. Фото Reuters
В 1987 году «Литературная газета» опубликовала статью Даниила Гранина «О милосердии». В числе общественных феноменов перестроечных времен это был один из самых ярких, положивших начало целой серии общественных инициатив в стране. Невероятный резонанс, который вызвала статья известного писателя, по прошествии десятилетий может показаться удивительным.
Начинается она эпизодом: «В прошлом году со мной приключилась беда. Шел я по улице, поскользнулся и упал… Упал неудачно, хуже некуда: лицом о поребрик, сломал себе нос, все лицо разбил, рука выскочила в плече. Было это примерно в семь часов вечера. В центре города, на Кировском проспекте, недалеко от дома, где живу. С большим трудом поднялся – лицо залило кровью, рука повисла плетью».
Дальше – о том, как никто из прохожих не остановился, чтобы помочь; «Значит, пройти мимо, не ввязываться, не тратить времени, сил, «меня это не касается», стало чувством привычным? Раздумывая, с горечью вспоминал этих людей, поначалу злился, обвинял, недоумевал, негодовал, а вот потом стал вспоминать самого себя. И нечто подобное отыскивал и в своем поведении». Гранин размышляет о человеческом равнодушии, задается вопросом, что стало его причиной, вспоминает о войне и других тяжелых моментах советского прошлого, говорит о жестокости и черствости в больницах, обусловленной в том числе тяжелым положением медперсонала. И приходит к выводу: «Думалось о том, что развитие нравственного самосознания общества заставляет пересмотреть то, что когда-то с ходу отвергалось, какие-то формы общественной жизни, которые ныне можно использовать. Такова, например, проблема филантропии. Опыт нашей России, да и западный опыт может быть в этом смысле использован. Принимать частное вспомоществование считается неприличным, чуть ли не унизительным. Образовались как бы условности нашей социалистической морали. Страдать от одиночества – неприлично; одиночество – состояние, несвойственное советскому человеку. Быть несчастным неприлично. Быть бедным – тоже. Между тем одиночество – бедствие не только старых, но и молодых, оно вовсе не случайность, не следствие плохого характера и т.п. Бедность? При этом пожимают плечами, бедных, мол, у нас нет, а если встречаются, то это недосмотр собеса, это государственная забота, которая освобождает нас от ответственности. Между тем ясно, что милосердие – дело сугубо частное. Вот мы учредили Фонд культуры – благородную и нужную организацию. Ведь это тоже филантропия по отношению к памятникам, сокровищам истории и культуры. Фонд культуры – это прекрасно, но почему с такой же деятельностью мы не можем обратиться к людям?»
Через 10 с небольшим лет Даниил Гранин на основе этого текста напишет статью «Потерянное милосердие», добавив рассказ о том, что последовало после публикации 1987 года: «Проблема, очевидно, назрела. Милосердие восприняли как одну из примет перестройки, как возвращение к нормальной жизни. Мое внимание привлекли и оппоненты. Что у них было? Прежде всего утверждение, что советский человек в милосердии не нуждается, милосердие – буржуазное чувство или чувство религиозное, в любом случае – чувство, чуждое нашей действительности. Оно унижает человека... Авторы заявляли, что чувство милосердия – вредный пережиток. К кому милосердие? К врагам отечества? К идейным врагам? А советский человек нуждается не в милосердии, а в заботе о нем. «Автор пишет о нищих. Но где он видел нищих? Социалистическое общество избавило советских людей от нищеты, у нас не может быть нищих, для всех есть работа. А если у нас и есть одинокие, несчастные люди, для них существуют соответствующие учреждения, в которых люди обеспечены. Милосердие унижает советского человека». Такова была самая мягкая критика в мой адрес. Были, конечно, и более злые и грубые обвинения в пособничестве врагам, в том, что начинается наступление, диверсия буржуазной идеологии. В одном коллективном письме меня назвали «агентом влияния». Начались дискуссии. Республиканские и областные газеты перепечатывали статью. Обсуждали на предприятиях. Дело на этом не кончилось. Судьба газетного выступления получила продолжение, и оно определило для меня многое на несколько лет...»
То, что первая в перестроечном СССР благотворительная организация появилась в Ленинграде, обусловлено несколькими факторами (не говоря уже о самой личности Гранина с его авторитетом). Во-первых, сложнейшей социально-экономической обстановкой в самом городе. Численность населения выросла почти до 5 млн, тогда как по Генплану не предполагалось более 4 млн. По ряду социальных показателей мегаполис был на предпоследнем месте в СССР (по больничным койкам 29-е, предпоследнее место среди крупных городов). Треть населения жила в коммуналках. С демографической точки зрения город резко старел, увеличивалось число одиноких людей. Во-вторых, во время перестройки в Ленинграде с большим числом образованных людей, ИТР (в том числе в силу концентрации предприятий ВПК), творческой интеллигенции, студенчества стала формироваться уникальная атмосфера, характеризующаяся возникновением движения так называемых неформалов, которые искали точки приложения в любых сферах – от арт-проектов и экологии до религии и политики. Поэтому практически сразу после выхода гранинской статьи стали появляться предложения немедленно что-то делать. Слово «благотворительность» еще не было реабилитировано, однако явочным порядком работа началась. Стартовало Общество милосердия «Ленинград», позднее получившее название «Невский ангел» и существующее под этим названием по сей день. Возглавили его Даниил Гранин и Владимир Лукьянов, по профессии врач. Застрельщиками нового дела стали неформальные активисты, например движение «Человек» с Виталием Савицким, впоследствии известным в городе христианским демократом и депутатом Госдумы, трагически погибшим в 1995 году.
О том времени Владимир Лукьянов до сих пор рассказывает так, как будто это было только вчера: «Пришли студенты, молодые врачи. Для многих это было ощущение нового мира, точка приложения сил. Особенность того времени заключалась в том, что мы должны были действовать в рамках тогдашних законов, где понятия добровольчества или благотворительности были не прописаны, а деятельность общественных объединений как таковых регламентировалась… постановлением СНК 1932 года». Процесс легитимизации Общества сдвинулся, когда Гранин как член президентского совета вместе с соавтором «Блокадной книги» Алесем Адамовичем оказались на приеме у Михаила Горбачева. Лукьянов, со слов Гранина, говорит, что писатели пытались «пробить» два вопроса, сложный и простой.
Сложным вопросом был запрет на продажу мяса, произведенного на «чернобыльских» территориях. Общество же – просто – разрешили создать. Однако прокрустово ложе законодательства диктовало следующий порядок: в учредителях должно было быть не менее 10 юрлиц (физическим лицам было нельзя), «а понятно, что большинство руководителей юридических лиц не могли не быть членами КПСС, соответственно в подчинении у партийного обкома». Однако из 14 учредителей (творческие союзы, редакции, коллегия адвокатов) большинство подошли к работе не для галочки, а с энтузиазмом.
Другое дело, что ни руководству, ни волонтерам не хватало знаний и квалификации, знакомства с зарубежным опытом. В правление вошло 50 человек, стал формироваться рабочий состав. Люди не выходили из небольшого предоставленного властями помещения сутками – так велик был поток обращений. Тогда же, вспоминает сегодня вместе с «НГ-политикой» Лукьянов, определился социальный портрет типичного добровольца: женщины с высшим, чаще всего инженерным образованием, средних лет, небольшого достатка. Их мотивацией были прежде всего любовь и милосердие. Мотивацией же молодых скорее была (и остается) возможность роста – иногда личностного, а иногда карьерного, ощущение призвания или просто старт в развитии. Определились и основные группы нуждающихся в помощи: прежде всего это одинокие (необязательно по справкам о составе семьи, а фактически) немолодые больные люди. Были установлены контакты с зарубежными организациями. В дальнейшем обществу, как и другим причастным к социальной помощи структурам (официальным и как грибы растущим общественным), пришлось столкнуться со шквалом поступавшего из-за рубежа гуманитарного груза на фоне катастрофического ухудшения экономического положения в стране, нехватки продовольствия. Сотрудницы Общества, сортируя присланные продукты (яркие упаковки, невиданные прежде йогурты, колбасы), случалось, падали в обморок. Без препятствий не обходилось: правовые «рогатки» подстерегали на каждом шагу, начиная от проблем с таможней.
«Невский ангел» (смена названия произошла в том числе в силу возвращения городу исторического имени Санкт-Петербург и актуализации, ассоциируемой с этим символики – например ангела на шпиле Петропавловки – и необходимости адаптации к новым возникающим смыслам деятельности) стал первой ласточкой и в этом качестве пережил ряд этапов в своей жизни – от ухода по ряду причин идеолога общества Даниила Гранина до переориентации на другие задачи. Владимир Лукьянов рассказывает корреспонденту «НГ-политики»: «В свое время мы с Даниилом Александровичем осматривали заброшенное здание у Витебского вокзала. Тогда возникла идея создать на базе Общества большой приют для бездомных. Но появилась и стала эффективно работать «Ночлежка» – и стало ясно, что они вполне могут сами и по-своему заниматься помощью бездомным, что и подтвердила жизнь. Менялись законы, появился закон, уже не СССР, а РФ, об общественных объединениях. Изменилась ситуация – когда мы начинали, не было людей, владеющих имуществом, капиталами, теперь такие люди, причем желающие заниматься благотворительностью, есть».
Однако есть немало и новых подводных камней – с одной стороны, под предлогом благотворительности часто возникает вполне себе бизнес-деятельность по оказанию услуг (как и под видом «гуманитарки» активизировались дельцы в сфере секонд-хенда). С другой стороны, тонка грань между нормальным взаимодействием с госструктурами и неким неотимуровским формализованным движением под эгидой властей.
Возвращаясь к истории, можно вспомнить, что в 1988 году реабилитированное слово «милосердие» было использовано в названии созданного Советского фонда милосердия и здоровья – государственной благотворительной организации. (В 1991 году на этой основе была сформирована самоуправляемая общественная организация Международный фонд милосердия и здоровья, оказывающая поддержку и психологическую помощь ветеранам и инвалидам войны и труда, семьям погибших военнослужащих, одиноким, престарелым и нетрудоспособным гражданам, инвалидам с детства.) Общественный штаб «Милосердие» в том же 1988 году возник в Москве по инициативе комсомольского еженедельника «Собеседник».
В сложные 1990-е годы страна вступила с уже формирующейся платформой для активизации той части общества, которая хочет применить свои силы в помощи самым слабым и обездоленным. По мнению того же Владимира Лукьянова, несмотря на различия между эпохами, есть и аналогии, в частности по-прежнему актуальна и болезненна тема «одиноких не по справкам» пожилых людей, только с учетом современных реалий. Так, недавно Мальтийская служба помощи распространила информацию о 88-летней бывшей учительнице музыки Антонине Захаровне, которая оказалась в приюте после питерской Мариинской больницы: родственники уговорили ее продать квартиру, купили на эти деньги дом в Подмосковье, а ее не прописали. Она поехала к сестре в Орск, но там что-то не сложилось. Сын женщины и вовсе живет в Великобритании, в итоге женщина с катетером и мочеприемником обречена скитаться по ночлежкам. Таких экстремальных случаев в целом мало, но и при наличии прописки с жилплощадью много «невидимых миру слез».
И все же в отличие от конца 1980-х и начала 1990-х четвертая отрасль экономики (как называют благотворительность) уже не на птичьих правах в России. Согласно мировому рейтингу благотворительности, опубликованному в 2016 году международным благотворительным фондом CAF, число россиян, осуществляющих денежные пожертвования в некоммерческие организации (НКО), за год удвоилось (данные по 2015 году) и составило 18% населения.
Санкт-Петербург
