Алексей Малашенко
7 марта 1963 года. Тот самый кадр – не из кино: генсек ЦК КПСС Никита Хрущев (в президиуме справа) выступает с резкой критикой в адрес поэта Андрея Вознесенского (на трибуне) и предлагает ему эмигрировть из страны. Фото © РИА Новости
Отсмотрели телезрители сериал «Таинственная страсть» по мотивам одноименного романа Василия Аксенова. Раскритиковали: Аксенова – за то, что роман плохой, актеров – за то, что слишком похожи на прототипы, режиссера Влада Фурмана – за все. Возможно, так и есть. Но мы с женой смотрели фильм не отрываясь. Потому как было в нем то, что можно назвать магией времени. Пропущенного, проскочившего мимо нас времени, в которое так захотелось заглянуть уже из нынешних лет нашей жизни.
«Недозрелое» мое поколение было малолетними зрителями шестидесятников. Теперь же хочется полюбоваться на отражение пропущенного нами щемящего времени даже в «кривом зеркале» нынешнего кино. Илья Эренбург придумал слово «оттепель». За одно это ему надо сказать спасибо, как Виктору Степановичу Черномырдину за его «хотели как лучше…». Чувствуете смысловую и сущностную схожесть формулировок? Не сбылось, не сбывается.
Эти люди нам не отцы, мы им не дети. Ахмадулина родилась в 37-м, Рождественский и Евтушенко – в 32-м, Вознесенский – в 33-м. Запоздал Высоцкий (1938-й – «час зачатья я помню неточно»). «Поторопился» Окуджава – 1924-й. Выпадают по возрасту несовместимые писатель Солженицын и бард Галич – 1918-й. И совсем динозавр – Эренбург, 1891 года рождения, на целых три года старше самого Хрущева (1894-й).
Мы рождались в конце 40-х – начале 50-х. Сталина застали, в XX съезд только сошли с горшка. Между ними и нами – дистанция историческая. Мы о них слышали от родителей, да и то не от всяких. Когда чуть повзрослели – от голосов. Я читаю газеты «Правда» и «Известия» с 13 лет. Ну и что! Что из них тогда можно было вычитать? В Политехническом музее был только один раз, да и то в 80-е с дочкой.
Так что смотрели не фильм, а время, причем хотелось видеть его таким, каким хотелось его видеть. Кстати, о фильмах. До «Страсти» был другой сериал – «Оттепель» Валерия Тодоровского. Его тоже ругали. Как и в инсценировке аксеновской книги, в ней был свой «нерв». Он нащупывается.
От «Страсти», между прочим, есть и образовательная польза. Посмотрев фильм, народ удивился, а потом стал покупать и читать книги со стихами его персонажей. Приобщили население к литературе и культуре.
Хотя тех же Окуджаву, Высоцкого, Галича (этого меньше) слушают и сейчас. Дети слушают, внуки. Чеченский бард Тимур Муцуруев Высоцкому подражает, пусть даже и упоминает в своих авторских песнях джихад. Вот ведь как аукнулось.
Что это все-таки было – шестидесятничество?
Прообраз горбачевской перестройки, «протоперестройка»? Не знаю. Были ожидания, были надежды на перемены. Забытое и модное некогда выраженьице «глоток свободы». Действительно глоток. Не больше. Это теперь мы прихлебываем свободу целыми рюмками. Сейчас и частная собственность, и «Эхо Москвы», и газеты, которые что только не несут, вот даже эту статью печатают. А нам все мало.
С одной стороны, правильно жалуемся – настоящей-то, скандинавского образца, свободы нет. Но какова точка отсчета? Если от 90-х, то хуже некуда. А если от оттепели? Забыли, что говорил об идеологической борьбе Хрущев на июньском пленуме 1963 года? «Участвующий в работе нашего пленума Семен Михайлович Буденный хорошо знает, что клинок, которым сражается с врагами воин, всегда должен быть в чистоте». Это вам не депутатка Яровая и не министр культуры Мединский. Советский пейзаж был один в один северокорейский.
Шестидесятники были советскими людьми. В то время в СССР других, пожалуй, и не было. Иную власть представляли единицы-отщепенцы, и то только теоретически, 99,999% ничего подобного не представляли вообще. Наверно, о несоветской власти задумывался Аксенов, мама которого впоследствии написала «Крутой маршрут». В фильме несоветскость этого писателя просматривается. Советским человеком был Пастернак, которого поэты обожали. Интересно, читали ли они совсем несоветского Андрея Донатовича Синявского (Абрама Терца), опубликовавшего в конце 1950-х в Париже «О социалистическом реализме»? Много лет спустя Андропов (он работал председателем КГБ) говорил, что против соввласти могут выступать только сумасшедшие. Оттуда и пошли психиатрички.
Были белые мигранты вроде запрещенного Бунина, но те казались канувшим навеки прошлым. После Великой Отечественной появились военнопленные, не захотевшие рисковать и возвращаться на родину. Но сейчас не о них.
Прототипы – у них другие, но близкие по звучанию фамилии – персонажей фильма Тодоровского оставались конформистами. Честными, искренними, не слишком любящими власть, но конформистами. Кто за это бросит в них камень? Элегантный Эренбург, уговаривавший, просивший, умолявший Сталина, сам был сталинистом, ибо не верил в существование здесь иной системы. И это – парижанин, прожженный западник. Пишут, что Эренбург – хамелеон. Но ведь кое-что он-таки сделал. В иных условиях от конформистов толку больше, чем от революционеров. В фильме нашлось место одному «хорошему кагэбэшнику». Актер его неплохо сыграл, особенно улыбку, этакую извиняющуюся. Разве таких не было? Почитайте мемуары Михаила Козакова, где он рассказывает, как один следователь спасал на допросах его мать, говоря ей «Спите, спите (пытали бессонницей), а уж если я на вас матом, то уж простите». Эховец Сергей Бунтман в «Независимой газете» заметил, что «время было такое» – не оправдание. Время было действительно такое, а люди были разными. Оставаться хоть чуточку порядочным в таком времени – самое трудное.
 |
| Первые пластинки Булата (Дориана) Окуджавы выходили на Западе, так что сегодня его могли бы вполне причислить к иностранным агентам. Фото © ТАСС |
Стихи в Политехническом и в прочих либеральных институтских залах читались в эпоху, когда «Новый мир» печатал «Один день Ивана Денисовича» (1962), в Карибский кризис (1962), когда строилась Берлинская стена (1961), во время расстрела в Новочеркасске (1962). Наши поэты об этом знали, но публично не диссидентствовали, просто читали стихи. Стихи-то были классные и… свободные. Они будили общество. Ни выходить на площадь, ни к топору не призывали, а какая-то часть общества задумалась.
Чуть не забыл сказать: эти люди не были меркантильны. Во всяком случае, по сравнению с нынешними авторами. Кажется, пустяк. Да нет, не кажется.
Как определить их место в истории, в культуре? И при царе, и при Сталине, и при Хрущеве поэты были общественным явлением. «Поэт в России больше, чем поэт…» и т.д. В каком-то смысле нынешнее почти отсутствие «больше, чем поэтов» – намек на закат интеллигенции, странного, не европейского, а сугубо национального явления. Интеллигенцию можно считать частью нашей идентичности.
Кто у нас сегодня «классический» интеллигент? На ум вдруг пришли три разнородные фамилии – ну, Райкин, ну, Дондурей, ну, Быков... Конечно, это не все. Да и подход у автора статьи страдает субъективностью. Зато список прежних интеллигентов бесконечен. Феномен-то интеллигенции усох, рассыпался. Или я не прав?
Пушкину было легче
Почему?
Потому что цензором у него был умный царь Николай, сам предложивший поэту таковым (то есть цензором) стать. У Вознесенского и его друзей цензорами выступали коммунистические идеологи, например Суслов М.А. Сегодня – православные активисты, депутаты, пара министров. Они примитивнее, глупее царя, бывшего, замечу, настоящим, а не имитационным, липовым государственником. По нынешним меркам императрица Екатерина, сам Петр – зарубежные агенты. Ату их, ребята, с федеральных телеканалов! Царская власть по советским и нынешним временам была интеллигентна, хотя и по-монархически. Она честной была. Боже, что я пишу?! Коллеги меня заклеймят.
Боялась ли советская власть поэтов? Нет. Она за ними недоглядела, «прозевала». Она им даже удивлялась. Как не удивиться «Антимирам» Вознесенского? «Мой кот, как радиоприемник, зеленым глазом ловит мир». Тут, понимаешь, целина, космос, а этот о коте зеленоглазом. Хрущев относился к новой «могучей кучке» как к непослушным детям, неразумным, нашкодившим, но своим детям. Никита Сергеевич не был иезуитом. Скажу больше: он испытывал перед ними, образованными, комплекс неполноценности, сам признавался в нехватке образования. Почитайте его биографию. Но отсюда его хамство на выставках, на встречах с интеллигенцией, которым он компенсировал свое невежество. В фильме это обстоятельство зафиксировано.
Странной была советская власть. Она всегда понимала: что-то идет не так, нужно что-то переделывать, перестраивать, но только не меняться самой. Отсюда и ленинская НЭП, и попытка косыгинских реформ, и, наконец, перестройка. Нынешняя команда в потребности в реформах тоже чует неладное, но ни ума, ни мужества у верхушки не хватает.
Кто-то заметил, что 60-е окончательно завершились в 1997-м, когда умер Булат Окуджава. Но, может, сейчас, в 2000-е? Мы ведь так и недоосвободились. Это во-первых. Во-вторых, растаяли мечты. Шестидесятничество завершилось разгромом «Нового мира», оккупацией Чехословакии, писательскими процессами, высылкой Солженицына (досье на него собиралось с 1964-го). Что случалось после 90-х, сами видим. Хотя любые сравнения условны. Крым 2014-го – не Прага 1968-го.
Что потом? Ходить в Политехнический музей не будем точно. И все же: опять оттепель? Опять перестройка? Скорее всего. Как пела в те же 60-е незабвенная Майя Кристалинская, «во дворе дотемна крутят ту же пластинку…». В наших исторических «страстях» все, увы, предсказуемо.
