Роза Цветкова
Налаживать коммуникации между группами в обществе должна интеллигенция. А вместо этого она тоже втягивается в бесмысленные споры. Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru
Если сравнить наше общество с большой семьей, у каждого члена которой свои привычки и пристрастия, свой взгляд на происходящее и будущее, то сразу станет очевидным тот диссонанс, если не сказать конфликт, между старшим поколением и молодым, между «верхами» и «низами» в сегодняшней России. О том, почему в российском обществе все сильнее нетерпимость к инакомыслию на любом уровне, будь то политика, культура или образование, и почему человек, настаивающий на своем праве иметь особое, отличное от традиционного мнение, почти автоматически становится изгоем, и его могут уволить с работы, облить зеленкой и даже убить, и как этому противостоять, несмотря на все более усиливающийся прессинг в отношении несогласных, – о некоторых аспектах гражданского несогласия и его последствиях для общества ответственный редактор «НГ-политики» Роза ЦВЕТКОВА побеседовала с социальным педагогом-психологом, публицистом Людмилой ПЕТРАНОВСКОЙ.
– Людмила Владимировна, сегодня в стране такие непростые времена, что люди уже боятся открыто высказываться, спорить о чем-то, особенно если это касается проблем, отношение к которым как бы инспирировано сверху и оттого считается почти незыблемым. Как быстро подобное стало нормой и как долго это может продолжаться?
– Есть такой старый анекдот про психоаналитиков. Утром встречаются два психоаналитика и один другому говорит: «Коллега, сегодня у меня такая оговорочка по Фрейду случилась, хотел дома за завтраком попросить жену соль передать, а вместо этого сказал: «Ты мне, сука, всю жизнь испортила». Это про то, что если в семье табуировано обсуждение важных тем и невозможно говорить о реально важном, то напряжение никуда не девается, тревоги, страхи в какой-то, иногда самый неподходящий момент вдруг прорываются в той или иной форме.
И если мы посмотрим на ситуацию в целом, если возьмем общество как большую группу, то там ровно такие же механизмы. Когда реально невозможно обсуждение по-настоящему важных для общества тем, – а у нас оно невозможно в силу того, что нет свободы слова, потому что есть целый ряд механизмов, которые ее пресекают, – когда людей сажают за посты в соцсетях, за картинки; когда начинается уголовное преследование за слова; когда запрещают спектакли, потому что они чьи-то чувства задели или еще что-то, то понятно, что ни о какой свободе коммуникаций говорить невозможно.
А если перекрыта свобода коммуникации и мы не можем обсуждать реально важные вещи, это почти всегда означает, что впереди у нас большие проблемы. В человеческих сообществах, будь то отдельная семья или большая общественная группа, единственная возможность разрешить эти проблемы – говорить открыто про все. Даже если это сложно, больно, трудно, но все-таки когда что-то обсуждается, то можно что-то делать, менять. В отсутствие этих возможностей напряжение, которое никуда не девается, чувство социальной незащищенности – все это выплескивается по поводу каких-то довольно глупых вопросов. Например, по поводу беби-боксов.
И что интересно, каждый раз выясняется, что никто ничего толком не запрещал, а просто кто-то ляпнул, и понеслось.
Ну и большинство СМИ тоже фактически не могут толково давать аналитику или качественную информацию, они тоже постоянно выполняют некую миссию по заполнению своих страниц скандальными обсуждениями.
И получается такое псевдобурление, которое может быть эмоциональным, потому что чувства очень сильны, но эти чувства вовсе не про беби-боксы. У людей нет ресурса вникнуть, что к чему, у них есть просто одна сплошная мозоль, и любая тема по ней бьет. И дальше людям просто больно, и они начинают вопить, не очень вникая в содержание вопроса. Следом начинаются процессы групповой динамики, когда сразу все и всё делится на своих и чужих. И к своим, и к чужим тут же приписываются проекции – если он из того лагеря, то должен думать про все так, а если из другого – то именно этак, не иначе. И не дай бог кто-то не совпал с этим раскладом: ему могут объяснять, и не всегда спокойно и выдержанно, как он неправ, как им разочарованы и т.д.
Эти процессы, все эти псевдодискуссии, я не знаю, насколько осознанно это осуществляется политтехнологами,или само так выходит, – все это способы все время говорить, чтобы не обсуждать серьезные проблемы. Можно долго ломать копья про роль Ивана Грозного в российской истории, а у нас, весьма вероятно, новое Смутное время на горизонте, но про это говорить невозможно не только потому что запрещено, но и потому, что правда непонятно, что делать с тем тупиком, в который нас всех завели.
– Но ведь так долго продолжаться не может, и многие эксперты сравнивают сегодняшнюю ситуацию с кипящим котлом, с которого в любой момент может сорвать крышку. Недосказанность, неудовлетворенность заведомой неправдой, она ведь и в отдельно взятой семье приводит к открытым конфликтам, а иногда даже к рукоприкладству, к дракам?
– Все семьи находятся в разных ситуациях. Бывают такие, где обострения действительно приводят к каким-то выбросам, а бывает так, что люди десятилетиями живут, бурно ссорясь из-за денег или из-за незакрытого колпачка на зубной пасте, но никогда не приходят к обсуждению того, что их реально беспокоит, что действительно важно. Например, взаимные отношения. Причем ругаются из-за колпачка на пасте с постоянной оговорочкой «ты мне всю жизнь испортил(а)». Это может долго продолжаться, и когда только обнаруживается слабое место, слабое звено, например, начинает очень плохо вести себя ребенок или начинает кто-то болеть, – только тогда обращаются за помощью.
И самое первое и важное, что нужно будет сделать, если в семье обращаются к психологу, – это налаживать коммуникацию, помогать говорить не о тюбике и пасте, а о том, что реально беспокоит, что реально болит. В принципе такую работу в обществе должна выполнять интеллигенция, мыслящие люди, писатели, журналисты. А пока мы часто видим, что представители этой части общества, они тоже с увлечением огромным обсуждают незакрытый тюбик пасты… Потому что страшно обсуждать проблемы содержательно, всем тревожно, никто не понимает, что будет дальше. Поэтому лучше бурно обсудить какой-то повод, это проще, можно сбросить какие-то эмоции депрессивные, на время перевести дух.
– Тем не менее смельчаки находятся. Или недавнее и очень эмоциональное выступление на театральном съезде Константина Райкина – тоже попытка выпустить пар, как вы считаете?
– Всегда находится кто-то, кто начинает говорить. И всегда лучше, если сказать можно словами, а не действиями или симптомами. Тот, кто эмигрирует, тоже ведь говорит. Тот, кто закрывает бизнес. Тот, кто начинает пить. Словами было бы лучше, но вот с этим как раз проблемы. Сложно вести содержательную полемику и все время при этом думать, не заведут ли на тебя уголовное дело за пример или аргумент. И ты даже не можешь предугадать, за что, потому что вся последняя практика – это настолько безумные прецеденты, в них нет никакой логики, это хаос какой-то иррациональный. Но на людей это все влияет. К сожалению, за это время, с начала 2000-х, у нас в принципе снизился уровень всего – и образования, и культуры, и общественных дискуссий. Тенденция некоего отупения, упрощения, уплощения, опошления всего контекста, к сожалению, повлияла на все и на всех, она пронизывает все слои.
– Если вдруг сменится курс идеологический, то все равно чуда не произойдет? Все равно не будет линейного, прямого пути к открытости, которая подразумевает, что важно говорить не только о том, что у нас хорошо, но и о том, что плохо, тоже?
– Не знаю, может быть, кто-то, как это было в 90-е, верит, что на следующий день после того, как не станет КПСС или чего-то или кого-то, то мы сразу же перейдем к европейско-демократическому стандарту счастья. Но так это не работает. Все требует вклада, недостаточно свалить Дзержинского на Лубянке, расслабиться и разойтись по домам. Если у общества нет ресурса на перемены, на перелом, то все потом неминуемо упрется в тот же тупик.
– Получается, все всплески Болотной, какие-то протесты, публичные высказывания публичных людей – это все пока бессмысленно, бесполезно, раз общество не готово или не способно на перезагрузку?
– Во-первых, никто не знает, на что общество готово и к чему способно. У нас нет адекватных способов это узнать в условиях отсутствия свободы высказываний.
Во-вторых, есть же еще вопрос технологий. Например, люди, которые работают председателями избирательных комиссий, которые соблюдают выборные технологии, которые все знают и умеют, у них на участке комар носа не подточит, - и сейчас у них возникает чувство бессмысленности, зачем мы этим занимаемся, если все это – ни о чем, все равно выберут кого надо, но ведь они сохраняют технологии. Которые будет неоткуда вдруг взять, если выборы станут реальными, а делать процесс никто не умеет. А так есть люди, которые в любой момент могут в другой ситуации включить свои ресурсы и научить других тому, что сами знают. Как тот человек, который чистил много лет взлетно-посадочную полосу непонятно зачем, а потом оказалось, что спас людей.
Но это все как чисто политический протест, он, конечно, не имеет смысла, потому что в России нет политики. Следующий этап протеста, который будет, он будет не политическим, он будет социальным, социально-экономическим. Когда людям просто будет не хватать денег на жизнь всерьез, потому что начнут со всех сторон зажимать налогами, штрафами, ценами.
– Ваш диагноз нашему обществу неутешительный?
– Если говорить об обществе как о большой группе, а эта группа дисфункциональна уже давно, то ничего нового здесь не произошло. В каком-то смысле она все-таки сейчас лучше, чем была. Как смотреть, с чем сравнивать? Если со здоровьем, то оно оставляет желать лучшего. А если с тем, что бывало раньше, то, в общем, не так все плохо. Идет какое-то установление, постепенное отделение общества от государства, отделение людей от государства, разочарование в патернализме. Когда-нибудь, наверное, все будет хорошо.
