Леонид Жегалов  |
| Причудливые формы ярко выраженного человеколюбия. Фото Fotolia/PhotoXPress.ru |
На фоне серии терактов в западном мире, да и эксцессов со стороны мигрантов, официальная Россия исподволь подтрунивает над некоторыми обстоятельствами происходящего. Мол, западные сказания о толерантности и гуманизме оказались несостоятельными, оборачиваются против самого Запада. Ну, стало быть, сами виноваты.
Эта насмешка исподтишка над ценностями европейской цивилизации – не отгораживает ли она нас еще больше от того морально-этического мейнстрима, который вообще-то не должен бы быть чужд и России? Не отторгает ли нас от европейского мира, породившего универсальные, опять же не чуждые и нам, представления о таких ценностях, как социальная справедливость, права человека? Гуманизм, наконец.
Это понятие пытались оркестровать по-разному – в зависимости от представлений дирижера о человечности и справедливости.
Пожалуй, самым видным интерпретатором гуманизма был Карл Маркс. Он придал этому слову совсем уж лукавое определение – «реальный». А В.И. Ленин актуализировал марксистское учение. Он дал ход «пролетарскому гуманизму», известному в последующей совдеповской терминологии как «социалистический гуманизм». Это когда признание ценности человека как личности было подменено приматом общества над индивидуумом.
Так что на протяжении лишь новейшей истории человечества слову «гуманизм» сумели предпослать столько уточняющих прилагательных, что каждое новое словосочетание вполне себе вписывалось в конъюнктуру текущего политического момента. Похоже, само по себе, без эпитетов, это понятие серьезно упрямилось любой интерпретации, уводящей в сторону от его изначального смысла – человечность.
Возможно, лучше всех это понял Иммануил Кант. Великий представитель немецкой классической философии сформулировал сущность гуманизма: человек может быть для другого человека только целью с благими намерениями, но не средством. Благо человека есть критерий оценки общественных отношений.
Вот, пожалуй, квинтэссенция европейского гуманизма. Ибо в сознании человечества именно такое словосочетание – европейский гуманизм – отождествляется с сутью гуманизма как философской категории.
Почему именно европейский гуманизм? Потому, что эта система воззрений формировалась в той части планеты, где в силу исторических причин экономический базис оказался наиболее продвинутым. Силы, добившиеся хозяйственного перелома в жизни граждан и их государств, то есть торгово-ремесленное сословие или, если использовать более поздний термин, нарождающаяся буржуазия, угрюмо взирали на усиливавшееся несоответствие между новым экономическим базисом и анахроничной феодальной надстройкой. Они и выступили, по сути, спонсорами новых идейно-культурных воззрений, то есть новой идеологии, которая бы позволила им занять подобающее их экономической роли место в политической надстройке, другими словами – среди властвующей элиты.
Так, пожалуй, начиналось зарождение западного политического класса. В парламенты стали пробиваться буржуа, которые должны были защищаться и от короля, и от феодалов. Они несли в чопорную законодательную публику идеи либерализма, проистекавшие из усиливавшихся в обществе гуманистических воззрений эпохи Возрождения. Таким образом, складывался депутатский корпус, каждый представитель которого и сегодня на генетическом уровне понимает, что занимает кресло для того, чтобы отстаивать определенные этические и корпоративные интересы. В Западной Европе избиратель до недавних пор активно шел к урнам для голосования. Спад активности начался после стабилизации благосостояния. Но не до такой степени, как в России, где благосостояния пока еще нет, а уровень явки избирателей падает удручающими темпами. И такое – в стране, где, по сути, никогда не было парламентаризма…
Россия – часть Европы. Но вряд ли можно утверждать, что и здесь был один из очагов зарождения гуманизма. Хотя бы потому, что на том этапе истории в России еще не сложилось ремесленно-торговое сословие. Не было, стало быть, экономической базы, которая неизбежно порождает либерально-гуманистические воззрения. В этом плане российская эпоха Возрождения – приблизительно в тех же формах, что и на западе континента – наступит позже. Но этот отрыв по времени будет иметь досадные последствия. Когда идеи гуманизма на Западе уже утвердились, когда там предпринимательское сословие уже заняло нишу среди властвующей элиты, в России правил не капитал, а держава. И палица царской охранки обрушивалась на то самое ремесленно-торговое сословие, которому по природе своей было свойственно спонсировать идеи гуманизма и демократии. Предпринимательский класс решал свои задачи иначе. Он знал, кому и сколько нести. Эта печальная традиция изрядно укрепилась в России. Ведь и сейчас мелкий и средний бизнес – согбенный посетитель санитарных, налоговых, пожарных и полицейских контор. Ведь и сейчас на все несообразности ЖКХ у нас знают, кому жаловаться – президенту.
Вот почему Россия до сих пор сталкивается с такими трудностями в формировании гражданского общества. Ибо генетический, что ли, борец за становление такого общества, за гуманистические ценности и демократические институты – мелкий и средний бизнес – задушен административными клещами. Которые его западноевропейским предшественникам удалось разомкнуть еще в Средние века...
Право же, эти императивы цивилизованного государства – очень даже в повестке дня сегодняшней России – страны, где в течение большей части минувшего столетия принципы европейского гуманизма были отвергнуты, заменены «социалистическим гуманизмом» и в результате не государство было для гражданина, а гражданин – для государства. Калининградская могила Канта могла бы стать одним из мест поклонения для тех россиян, кто озаботился идеей построения гражданского общества, ибо там покоится прах гражданина, пришедшего к невероятной по тем временам мысли: человек не может использоваться как средство, им нельзя манипулировать.
Впрочем, можно было бы проявить любовь и к отеческим гробам, ибо идеи гуманизма вдохновляли и российских писателей-публицистов, таких как Герцен, Чернышевский, и классиков русской литературы – Достоевского прежде всего.
Европейский гуманизм с его свободомыслием и жизнелюбием породил такое яркое внешнее выражение радикального либерализма, как фрондерство. И во время французской Фронды, а на Руси и в царскую эпоху, и в советскую – всегда слово «фрондер» носило иронично-уничижительный оттенок. Но по различным причинам. Для французского королевского двора и парижской знати волнения мелких ремесленников середины XVII века были всего лишь возмутительным бунтом, организованным чернью. Дворяне тогда еще не могли знать, что они имели дело с предтечей будущих баррикадных схваток, с прологом усекновения голов у особ королевских кровей.
На Руси головы отсекали и раньше. А вот вольнодумство появилось позже. Для начала российская знать, не без уважительной оглядки на Европу, изобрела опять же европеизированный, а потому вроде бы и безобидный термин – «вольтерьянцы». Тем самым сохранялся культурологический брудершафт с Европой. Все изменилось после Пугачева. Эхо екатерининского «фрондерства не потерплю» умолкло, казалось, после августа 1991 года. Но сейчас вновь слышатся его отголоски.
Фрондерство в советские времена приобретало причудливые формы. В противовес аскетизму обыденной жизни некоторые молодые люди в крупных городах эпатировали прохожих брюками-дудочками, туфлями на толстенной подошве, неизменным отсутствием головного убора в зимнее время (так в Европе!). Совершить «хил по Броду», то есть «прохилять» по главной московской улице (Бродвей, конечно!) в таком виде – это уже был вызов санкционированным нормам поведения в общественном месте. Такие были опаснее нетрезвых граждан (тоже вроде бы осуждавшихся властью). Ибо этих отправляли в вытрезвитель («социально близкие»), а тех – в ближайшее отделение милиции или КГБ («социально чуждые»).
Советские методы работы с фрондерами по своему иезуитскому изяществу не имеют аналогов в смысле чего-то подобного в краях, где фрондерство зародилось. Там с фрондерами, кажется, и вовсе не «работали». В советских условиях фрондерство неизбежно перерастало в нечто, чего западная политическая культура и вовсе не знала, – в диссидентство. В отличие от фрондерства его нельзя было назвать частью советской политической культуры, ибо диссидентство проявляло себя в андерграундных формах. Но фактором советской жизни оно было. Фактором столь существенным, что ни изощренные методы манипулирования диссидентами, ни психушки, ни высылки «инакомыслящих» с одновременным лишением их гражданства, – все это не привело к нейтрализации диссидентства. Наряду с тупиковым экономическим положением и деградацией идеологии диссидентство способствовало развалу системы.
Европейский гуманизм вызвал к жизни и такое актуальное явление современной цивилизации, как толерантность. Оно стало устойчивым и системообразующим компонентом политической культуры в большинстве стран Западной Европы, в США, Индии, других государствах, традиционно причисляемых к цивилизованным. Путь от нетерпимости – сначала религиозной, а затем расовой, культурологической и, наконец, политической – к толерантности человечество проходило непросто. Иной раз этот путь характеризовался причудливыми аберрациями. Парадоксально, например, что в Западной Европе, этом очаге возникновения толерантности, сформировалось такое течение общественной мысли, как марксизм с его центральным постулатом – классовой борьбой. Когда классы противопоставляются друг другу, толерантными остаются лишь усопшие жертвы этой борьбы. Это счастье Западной Европы, что ее гуманистические традиции создавали одновременно нравственные условия и для появления на социальной арене конца XIX века «штрейкбрехеров» рабочего дела. Тех, кого Ленин впоследствии назовет «политическими проститутками». Так в Западной Европе постепенно формировалось социал-демократическое течение, которому и суждено было добиться в этой части континента экономического процветания и социальной стабильности.
Но и в России – и до, и после 1917 года – была одна сфера межчеловеческих отношений, где такой элемент европейской цивилизации, как толерантность, вполне отвечал смыслу этого слова. Исторически российским методом государственного строительства было завоевание новых земель и вовлечение их народов под державный скипетр. Увы, одновременно Россия брала на себя в прошлом веке и иную цивилизаторскую миссию: выступала в роли эдакого вселенского коммунистического мессии. Что оставляло ее один на один против всего цивилизованного мира. А ныне наше задиристое «вставание с колен» – оно не отправляет нас в прежние времена?
Толерантность как продукт европейской гуманистической мысли трансформируется в последние годы в такое явление современной цивилизации, как политкорректность. Знаменитое вольтеровское: «Мне неприемлемы ваши взгляды, но я отдам жизнь за ваше право их высказывать» – вот наиболее радикальная квинтэссенция современной политкорректности. Этот взгляд на взаимоотношения людей и их организаций создает достаточно эффективную нравственную среду для улаживания и межличностных, и политических трений. Российскую политкорректность еще надо «корректировать» – у нас об оппозиционерах принято говорить уничижительно.
В сочетании с традиционным европейским либерализмом политкорректность иной раз принимает там гротескные формы, становясь контрпродуктивной по отношению к тем, кто искренне в нее верит. Для миллионов граждан Франции и Англии политкорректность стала устойчивой верой. Но в наши дни она подвергается деформации. Ибо политики этих стран, которых, как бумерангом, настигают колониальные грехи их предшественников, доводят до абсурда ухаживания за новыми гражданами, переселившимися в бывшую метрополию.
Столь же грустно, когда политкорректный гротеск обретает двойные стандарты. Когда эпатажные интеллектуалы, а то и серьезные политики иной раз уподобляют террористические вылазки боевиков «отчаянной борьбе повстанцев» против легитимного режима. Причудливое понимание цивилизационных процессов! Рыльце в пушку у тех на Западе, кто хлопочет за западные ценности, а на самом деле дискредитирует их. Такой оруэлловский «двуяз» позволяет и Москве оправдывать российские прегрешения.
Но, по-любому, традиционное взаимное тяготение обеих частей континента начало было подкрепляться в России в постсоветские годы ценностной ориентацией, подтверждавшей принципиальную принадлежность страны к общеевропейской цивилизации. Потом опустился шлагбаум. С обеих сторон. У каждой – своя истина.
Из Евангелия известно, что на вопрос Понтия Пилата «Что есть истина?» Иисус Христос не ответил. Спросили бы его: как так получается, что одна восьмая часть суши, принявшая твое учение, идет сейчас вразнобой с остальной христианской Европой? Ответил бы, наверное, библейскими же словами: се есть действо властей предержащих.
