Александр Ципко
Никаких полутонов... Фото Fotolia/PhotoXPress.ru
Те, кто знает историю русской публицистики, поймут, на что я намекаю в названии своей статьи. Да, я буду писать о том же, о чем писали Иван Бунин и Максим Горький во время Гражданской войны. Сегодня, слава богу, нет войны красных и белых, но почему-то агрессии, злобы и даже жестокости столько же, сколько было в то страшное время. Проблема в том, что нынешняя посткрымская Россия убивает не меньше иллюзий и надежд на будущее моей страны, чем убивала революция 1917 года. По крайней мере мне становится ясно, что учение о сознательном, гуманном патриотизме, которое развивали русские мыслители первой половины ХХ века, такая же утопия, как учение Карла Маркса о всесторонней, гармонично развитой личности, я уже не говорю – как учение о коммунизме. Как становится ясно, сознательный патриотизм Николая Бердяева и Ивана Ильина не может стать массовым явлением, охватывающим многие миллионы людей. Сознательный патриотизм предполагает право на позицию, на критику власти, все то, что сегодня воспринимается как проявление в лучшем случае пораженческих настроений. Вопреки предостережениям Ивана Ильина о том, чего нам не надо делать, нынешний патриотизм как раз и дает о себе знать как «слепое, высокомерное чувство», «вырождается и становится злой и хищной страстью – презрительной гордынею, буйной, агрессивной ненавистью». Как и следовало ожидать, подобная любовь к России, вырастающая из национального высокомерия, не просветляет душу человека, а, напротив, что мы наблюдаем сегодня, ведет к ее одичанию, убивает чувство реальности, желание думать о негативных последствиях наших новых побед. И самое главное и трагичное, что подобное национальное высокомерие убивает желание и способность думать о достоинстве тех, кто стал жертвой наших побед. Нынешний патриотизм начисто убил христианское «Не желай другому того, чего себе не желаешь», а может быть, его и никогда у нас не было? Подобная любовь к родине ведет на самом деле не только к дегуманизации сознания многих людей, но и к полному и окончательному расхристианиванию русской души. Мы сегодня, не осознавая того, довершаем дело, начатое безбожной советской властью.
Правда и русский патриотизм несовместимы
В нынешнем посткрымском патриотизме ненависти к врагам куда больше, чем любви к собственной стране. Характерный для русской культуры поиск истины, правды, справедливости сменился поиском врагов, которые воспринимаются как основной и единственный источник наших бед и страданий. И в результате вместо преображения души – рост злобы, агрессии, недоверия ко всему и всем, и даже к самому себе. В нынешней посткрымской России многие, очень многие теряют веру не только в будущее России, но и в самих себя. Правда о причинах крушений и неудач, которую призывал уважать тот же Иван Ильин, правда о тех чертах национального характера, которые мешали и мешают нам стать вровень с современной европейской цивилизацией, становится не только ненужной, но и главным врагом проснувшегося наконец какого-то странного патриотизма. Правда преследуется как плод «русофобии», как грязное очернительство нашей «святой русской души», как диверсия враждебного нам Запада. Соответственно те, кому истина дороже возможности сегодня называться «патриотом», кто рискует сегодня вслух сказать о той страшной цене, которую мы платим за возрожденный «державный блеск» посткрымской России, оттесняются на обочину политической жизни как «пятая колонна» или «агенты ЦРУ».
Парадокс в том, что сегодня, в дни державного блеска России, стать сознательным патриотом в точном научном смысле этого слова, то есть думать о причинах наших неудач и искать наши русские слабости, куда опаснее, чем в славные либеральные 1990-е, когда тебя отлучали от интеллигентности за то, что ты не соглашался с теми, кто учил Россию, что патриотом могут быть только неполноценные люди, которым «некого и нечего любить».
Отлучение от интеллигентности тебе все-таки ничем серьезным не угрожало, хотя лично я в 1990 году за право пропагандировать сознательный патриотизм Николая Бердяева заплатил потерей места на съезде народных депутатов СССР. Но сегодня попытка оценивать жизнь новой России по гуманистической мерке неизвестно чем может обернуться для тебя.
И самое главное, самое опасное, что заставляет меня вспоминать о болезнях России времен Гражданской войны, что в нынешнем патриотизме ненависти к врагам, особенно к своим бывшим «братьям-украинцам», куда больше, чем любви к своему народу. Нынешние патриоты готовы сжечь в огне мирового пожара не только свою родную Россию, но и все человечество, и только во имя того, чтобы еще раз «ударить по морде зарвавшихся американцев».
Люди, называющие себя патриотами и готовые на все, даже на ядерную войну, лишены не только инстинкта самосохранения, но и самой элементарной заботы о своих детях, о будущем семьи. Сегодня, как и в советское время, любви и заботы к своей армии куда больше, чем заботы о возможности создать нормальную, полноценную жизнь для своих детей. Никогда так, как в наши дни, не была видна традиционная слабость нашего русского национального сознания, отсутствия заботы и интереса к жизни вообще как уникальной, неповторимой ценности. Никогда в посткоммунистической России, как сейчас, не проявлялось нынешнее стремление во всем противопоставить ценность государственного суверенитета ценности человеческой жизни. Понятно, что это оттого, что жизнь человеческая сама по себе и человек сам по себе так и не стали у нас ценностью, как у католических и протестантских народов Европы.
Сердцевиной сознательного гуманного патриотизма, который так и не пришел на смену марксизму-ленинизму в нашей якобы посткоммунистической России, все-таки является убеждение, что человек не может быть средством. Кстати, уже у славянофилов, в частности у Ивана Аксакова, выражен, особенно в письмах отцу, протест совестливого русофила против царствования Николая I, при котором державный блеск империи был построен на муках и крови крепостных. А А. Тесле в монографии «Последний из отцов» (издательство «Владимир Даль», Москва, 2015) удалось, на мой взгляд, доказать, что в мировоззрении его героя Ивана Аксакова не было ничего, что не было бы откликом на гуманистические ценности Запада. В этой монографии прекрасно показано, что нет никаких базовых русских ценностей, которые бы не были одновременно ценностями западной христианской цивилизации. Речь идет о ценности свободы, достоинства личности, о ценности человеческой жизни, просвещения и даже о ценности гражданского общества и гражданской активности.
Но очередной парадокс нынешнего посткрымского патриотизма состоит в том, что его идеологи, называя себя славянофилами, вступили в смертельную борьбу со всеми вышеназванными ценностями, и прежде всего с ценностью свободы и прав личности. Все они, не буду называть их фамилий, на самом деле этого недостойны, убеждают с утра до вечера Россию, что она не обретет подлинное достоинство, если не пройдет сразу, целиком через испытания, подобные мукам блокадного Ленинграда. Видит бог, есть что-то изуверское, античеловеческое во всем этом нынешнем посткрымском патриотизме. Проповедь аскетизма, борьбы с «соблазнами сытой жизни» слышны сегодня изо всех щелей нашего единого медийного пространства. К жертвенности призывают простых людей, пенсионеров, которые вынуждены жить на 12 тыс., политики, члены правительства, у которых на лице ничего, кроме довольства удобной, комфортной жизнью, откровенный цинизм какой-то части нашей чиновничьей элиты зашкаливает за все пределы. Министр по туризму, который еще недавно владел коттеджами на Бали, убеждает обедневшую Россию, что море и все эти южные курорты – только во вред русскому человеку. Министр культуры, который вряд ли испытал, что такое бытие «на минимуме материальных благ», советует нашим гражданам забыть о тлетворном Западе и целиком переключиться на старый советский туризм с рюкзаком на плечах по бесконечным просторам России.
И как всегда, цинизм во благо державы соседствует с откровенной ложью во благо той же державной мощи России. Наш спикер парламента принимает гостей из Европы за полных идиотов и говорит им перед телекамерами, что Украина якобы в 1954 году «совершила мирную аннексию русского Крыма». Разве им, этим гостям с Запада, не известно, что в 1954 году не было ни независимой Украины, ни обиженной независимой России, что тогда Хрущев и мысли не мог допустить, что РФ во имя «суверенитета Ельцина от Горбачева» будет разрушать страну, обменивая Крым на право выгнать Горбачева из Кремля. Кстати, ложь сегодня используется для того, чтобы, не дай бог, у русского человека не появилось то, без чего невозможен подлинный патриотизм, то есть чувство личной ответственности за свой политический выбор.
Вот с такого рода патриотизмом мы имеем дело в нынешней посткрымской России. Конфликт с правдой, ложь во имя державного величия, враждебное отношение ко всему, что напоминает о ценностях европейского гуманизма, и прежде всего к свободе, к свободе мысли, страх перед будущим, психология жертвы, осажденной крепости, паранойя поиска врагов, паралич мысли и желания что-то творить, созидать. Терпимости к чужому мнению нет, нет памяти о тех, кто страдал, кто стал жертвой коммунистического великодержавия. Нет понимания, что если мы не можем решить без рек крови и мук человеческих простые школьные задачи модернизации, то, значит, чего-то очень важного не хватает в наших русских мозгах. И самое главное – снова реанимация старого русского «Лес рубят – щепки летят». Я уже не говорю то, о чем все пишут и говорят: какая-то мутная агрессия, злоба, и при этом поразительное самодовольство и пустое, ни на чем не основанное тщеславие.
Россия не способна расстаться с коммунизмом
 |
| Ненависть к врагам и беспрестанные им угрозы, вплоть до ядерной войны, стали неотъемлемым условием любви к Отечеству. Фото Reuters |
Сначала, когда я вынашивал идею этого текста, я исходил из своего прежнего убеждения, что гуманный, сознательный патриотизм не смог утвердиться в посткоммунистической России, ибо крымская эпопея не позволила нам до конца провести декоммунизацию страны. И мы действительно единственная из бывших социалистических стран Европы, которая так и не смогла расстаться с ценностями коммунизма. Я исходил из того, что мы просто из-за своей нерасторопности не сделали то, что можно было при желании, особенно при Ельцине, сделать в короткие сроки. А теперь, когда мы снова превратились в осажденную крепость, понятно, что просто нет условий сделать то, что можно было сделать вчера. Сегодня, когда, по сути, мы вернулись во времена холодной войны, трудно подвергать сомнению все ценности, которые помогли в свое время выжить СССР. Все-таки ценности коллективизма, жертвенности во имя общественных целей сохраняют свое значение и для нынешней России. В советском было много и от общечеловеческого. И потому я понимаю, почему сегодня так трудно вести фронтальное, жесткое наступление на все ценности советской эпохи. В условиях возрождения мобилизационного сознания становится трудно критиковать мобилизационную экономику. Трудно критиковать сегодня Сталина, который теперь уже полностью и окончательно ассоциируется с главной русской победой – победой 1945 года.
Трагедия нынешней ситуации состоит в том, что гуманизм и мобилизационная психология несовместимы. В условиях «осажденной крепости» нет подлинных демократических свобод, которые на самом деле являются условием формирования полноценного, очеловеченного патриотизма.
Еще раз о наследстве Чингисхана
Но я теперь начинаю все больше осознавать, что главным препятствием на пути полного и окончательного преодоления коммунистической идеологии все же является не столько особенность нынешнего момента, сколько особенности нашего русского национального сознания. Я думаю, что главным препятствием на пути преодоления коммунистических ценностей, и прежде всего учения о классовой морали, о том, что во имя победы коммунизма все позволено, является все же наше не вполне развитое христианское сознание. В подлинно христианской стране не только никогда не появился бы Сталин, убивший миллионы людей, но и никогда бы он, этот злодей, не пользовался массовой любовью народа. Об этом стоит подумать нашим многочисленным сталинистам. В нашем православии все-таки нет чего-то главного, нет подлинной любви к ближнему. По этой причине большевики легко развязали братоубийственную войну, по этой причине мы сегодня так и не научимся осуждать вождей большевизма как откровенных преступников. На самом деле гуманизм великой русской культуры абсолютно нетипичен для обычного народного сознания. Простые русские люди, как правило, за редким исключением, не могут дать исчерпывающую моральную оценку историческому деятелю, не могут понять, что человек, совершивший преступление, даже если он руководитель страны, все равно является преступником, несмотря на его личные качества и былые заслуги. У нас нет понимания, что преступление, измена христианскому «не убий», тем более убийство во имя политической корысти, из-за чувства мести, ревности, сразу же переводит любого человека, независимо от его положения, в разряд преступников. А он, нынешний русский человек, обязательно скажет, что нет, нельзя так говорить о Сталине, что надо все высчитывать, соотносить: сколько у него хорошего, сколько у него плохого. Евразийцы говорили, что это в русском человеке дает о себе знать откровенное наследство туранской, монгольской психологии. Несомненно, у тюрков жизнь человеческая ценилась меньше, чем у европейцев, особенно после эпохи Возрождения. Не знаю, но я обратил внимание, что, как правило, люди, принадлежащие к мусульманской культуре, на дух не выносят какую-либо критику Сталина. Исключение только, конечно, чеченцы и ингуши, балкарцы, крымские татары, которые были жертвами его репрессий. Но в целом, на мой взгляд, именно туранское наследство русской психологии, своеобразие нашего православия мешает нам до конца перейти на последовательную христианскую гуманистическую оценку преступности большевистской идеологии, учения о классовой борьбе. Нет на самом деле в современной России места не только для подлинного христианства, для ценностей европейского гуманизма, но даже для нашей родной, великой русской литературы, великой религиозной идеологии начала ХХ века. Ведь совсем не случайно книги о Сталине пользуются, особенно у новой, молодой России, куда большей популярностью чем, к примеру, дневники Толстого, Достоевского.
И я думаю, совсем не случайно Путин в последнее время вдруг коренным образом меняет свое отношение к ценностям коммунизма. Еще недавно, в речи на Бутовском полигоне в 2007 году, он называл эти идеалы коммунизма не только пустыми, но и кровожадными, ибо они были поставлены советской властью «выше основных ценностей – человеческой жизни, ценности прав и свобод человека», были кровожадными, ибо они привели «к трагедии колоссальной – сотни тысяч, миллионы человек погибли». А сейчас Путин признается в якобы своей давней любви к этим якобы «пустым и кровожадным идеалам», сейчас якобы беда России не в коммунистических идеалах, а в Ленине, который якобы не так их воплощал в жизнь. С точки зрения истории марксизма-ленинизма все, что говорит Путин о якобы извращении Лениным идеалов коммунизма, – это полный абсурд, но, наверное, с позиции нынешних настроений – большая политика.
Меня в данном случае не интересует, когда Путин говорил голосом своей внутренней правды – или в 2007 году, или сейчас, во что на самом деле Путин верит и какие мотивы на самом деле движут его поступками и решениями. Такой тайны, как Путин, действительно не было в русской истории: ни дневников, ни статей, ни друзей, с которыми он близок и которые нам могут что-то рассказать о нем как о личности. В глазах этого человека, особенно в последнее время, – откровенное, кричащее одиночество, какая-то откровенная драма власти. У царя были братья и сестры, сановные члены царской семьи, которые могли на равных с ним общаться и что-то ему советовать. У Брежнева, к примеру, были Суслов и Громыко, без совета с которыми он не принимал важных решений. А Путин, как мне кажется, существует один на один со своей страшной ответственностью за судьбы России. Его окружение – силовики – не в счет, ибо на самом деле между военными не может быть равных, доверительных отношений. Подчиненный военный не советует, он только выполняет команду своего командира. Вообще, эпоха Путина, эпоха правления силовиков в истории России, первый раз в истории России принесла очень много и поучительного, и об этом следует думать.
И как только мы отдадим себе отчет, как устроена на самом деле наша современная путинская Россия, Россия, где власть целиком, без остатка принадлежит одному человеку, то мы поймем, что все наши разговоры о воспитании патриотизма имеют очень второстепенное значение в жизни нашей страны. А имеет ли вообще смысл при такого типа политическом устройстве, при нашем традиционном самовластии, когда все целиком и полностью зависит от личных качеств руководителя страны, всерьез заниматься патриотическим воспитанием. Ведь, как мы видим, отношение к Путину не меняется в зависимости от того, какую идеологию он исповедует, как он относится к идеалам коммунизма. Самое главное, мне думается, для подавляющего большинства населения состоит в том, что Путин олицетворяет близкую душе русского человека жесткую, абсолютную, беспрекословную власть, и это, на мой взгляд, куда более важно, чем его личное отношение к Ленину или к Сталину. Надо понимать, что на самом деле сам патриотизм как сознательный выбор человеком своего способа связи со страной тесно связан с той политической культурой, с теми институтами, которых у нас до сих пор нет. При всевластии руководителя страны патриотизм всегда неизбежно будет казенный, будет публичной формой проявления своей лояльности власти. На самом деле тот патриотизм, о котором мечтали русские философы, тот же Николай Бердяев и Иван Ильин, то есть патриотизм, связанный с правом выбора, с правом на сомнение, патриотизм поиска правды, сравнения аргументов, при нашей политической системе никому не нужен. При наших политических традициях и при нашей политической системе сознательный патриот, исповедующий гуманистические ценности, на мой взгляд, или обречен быть диссидентом, или уходить во внутреннюю эмиграцию.
Как выясняется, патриотизм в России несовместим с голосом правды. Подлинный гуманистический патриотизм в России невозможен, ибо мы просто не в состоянии преодолеть аморализм марксистской идеологии. Из-за нашего «евразийства», туранского наследства Чингисхана мы никогда не расстанемся с коммунизмом. При нашем русском традиционном самодержавии патриотизм может быть только казенным, солдатским. У нас никогда не было и, наверное, никогда не будет демократических институтов, и прежде всего разделения властей, без которых у нас никогда не зародится полноценный сознательный патриотизм. Вот такие грустные мысли вызвали у меня нынешние дискуссии о патриотизме как национальной идее.
