Леонид Жегалов
Вполне возможно, что Германия чрезмерным сочувствием к беженцам жаждет искупить свою историческую вину... Фото Reuters
Два общественно значимых события произошли в Европе в начале этого года.
В Германии возмутительные эксцессы, закодированные изначально в благодушном желании бюргеров приютить максимум беженцев, достигли впечатляющего апогея в новогоднюю ночь в Кельне. И к удивлению остального мира, и власть, и бюргеры реагируют по-христиански: не будем драматизировать, это наша послевоенная карма.
В России руководитель одного из значимых субъектов Федерации публично поставил под прицел сограждан, которые думают не так, как федеральный Центр. И к удивлению остального мира, не было властных одергиваний, присущих «властной вертикали», а многие симпатизанты чеченского лидера, они же и ходатаи этой «вертикали», призвали граждан проявить понимание культурного кода народа, которым тот руководит.
Похоже, Рамзан Кадыров грамотно уловил официальный тренд на уничижение внесистемной оппозиции. И в свойственной ему пассионарной манере предельно отрихтованно артикулировал властный запрос. Вот почему со стороны федерального Центра и последовала ожидаемая реакция. То есть никакая. Такой ответ красноречивее слов. Se taсit consent, говорили древние латиняне – раз молчит, значит, согласен.
Однако не следует пренебрегать еще по крайней мере двумя причинами терпеливого и даже благожелательного отношения Центра к экстравагантным политическим эскападам чеченского лидера.
Во-первых, ему удалось установить стабильность в сенситивном районе российского ареала. Да, в какой-то мере Москва стала заложницей этого кадыровского успеха. Вынуждена мириться со спектакулярными демаршами регионального руководителя. Идти на мировую с его странными политическими манерами, не вписывающимися в представление о правовом государстве. Издержки велики. Но, может, они уравновешиваются спокойствием в непростом регионе российского Кавказа и, как следствие, более комфортным самоощущением россиян вообще?
Так уж сложилось в конкретных российских обстоятельствах, что за достигнутый таким путем комфорт надо платить. Притом что часть этого бремени ложится на критиков режима и правозащитников, оппонирование которых Кадырову загоняется вглубь государственной пропагандой.
А во-вторых, нет ли у российской власти, возглавляющей государство–правопреемник Советского Союза, некоего комплекса вины перед чеченским народом? Массовая депортация чеченцев, отзыв с фронта чеченских солдат и офицеров, достойно воевавших и тоже попавших под депортацию, все это, вкупе с издержками двух «чеченских войн», не улетучилось из исторической памяти этого народа. Вот почему он полагает, что вправе рассчитывать на предпочтительное к себе отношение.
И не ошибается. Абсолютно дотационный регион процветает. Окриков федерального Центра по адресу Грозного не слышно. Официальные СМИ благожелательно воспринимают необычные методы правления Кадырова.
 |
| ...так же как и Россия – за депортацию чеченцев в 1944-м? Кадр из фильма «Приказано забыть». 2014 |
Тот, в свою очередь, декларировав приверженность российскому патриотизму, изящно эксплуатирует все три фактора своих взаимоотношений с Москвой. Во-первых, ее признательность за готовность чеченского лидера угадывать и артикулировать настроение лидера национального. Во-вторых, благодарность Центра за спокойствие в республике. И наконец, чувство вины российского государства перед одним из своих народов.
Чувство вины – это нравственное терзание провинившегося. Но искупительный выход из этого состояния происходит, оказывается, по-разному. В случае с Чечней, например, чувство вины канализируется хотя бы непосредственному адресату. А кому адресована реализация чувства вины в нынешней Германии?
ФРГ имеет лишь весьма опосредованное отношение к бесшабашной демократизации ближневосточных и североафриканских стран, что и привело к массовому исходу беженцев. А принимает их она! И не услышать в политическом или медийном пространстве Германии вопроса: а собственно, при чем тут мы? Напротив, гальванизируется послевоенная (да, небезосновательная) мантра об исторической вине нации.
Чувство вины немцев – не нечто наигранное. Жажда искупления грехов, творившихся нацистами, пронизала практически все слои немецкого общества. И надо сказать, что канцлерин Ангела Меркель как раз и выражает это настроение. Ее легендарный слоган: «Мы справимся», возникший на волне миллионного притока беженцев, ею же и приглашенных, есть драматический апогей послевоенного раскаяния немецкой нации. Гипертрофированное подтверждение того, что абсолютное большинство немцев приняло предъявленные поверженной стране либеральные ценности. Актуальное свидетельство произведенного на этой основе пересмотра собственной истории.
Ведь даже оппоненты немецкого лидера внутри правящей коалиции, как, впрочем, и среди оппозиции, не выступают с однозначным «стоп импорту беженцев». Даже после кельнских эксцессов речь идет лишь о совершенствовании технологии их дальнейшего приема.
А скептики, сомневающиеся в правильности такого курса и называющие его апологетов новым словообразованием Gutmensch, нечто вроде «доброхоты», скоренько именуются в либеральном немецком дискурсе «нацистами». В стране, решительно отторгнувшей свое нацистское прошлое, это действует безотказно: срабатывают фобии минувших времен.
Правда, «доброхоты», похоже, не учитывают, что политкорректное замалчивание или умаление противоправных деяний «гостей», как это было, скажем, после кельнских событий, еще больше радикализует так называемых правых радикалов. В нынешнем немецком лексиконе – почти нацистов.
Не такое же настроение, часом, возникает среди некоторых россиян, взирающих на занятную игру федеральных «доброхотов» с инновационным грозненским патриотизмом и на безнаказанные выходки его носителей в удивленной Москве?
