Слишком близки они к федеральной власти

Однопартийное прошлое так и норовит напомнить о себе в настоящем. Фото Reuters

Проблема многопартийности в нашей стране существует и активно обсуждается с тех пор, как исчезла монополия КПСС. И не было, пожалуй, периода, когда российская общественность испытала бы чувство глубокого и полного удовлетворения от сложившейся партийной системы. То слишком мало партий и хочется больше, то слишком много и не пора ли их подсократить. Нет такого чувства и теперь, а накануне предстоящих парламентских выборов случилось очередное обострение интереса к этой проблеме. Хороши ли наши партии, а если нет, то возможно ли сделать лучше, а если возможно, то как?

Три причины стойкого недоверия

Как бы то ни было, отношение наших сограждан к партиям стабильно недоверчивое. Из года в год социологи фиксируют, что наши партии, по мнению опрошенных, далеки от их интересов. Они в наименьшей степени, по сравнению с президентом, правительством РФ, парламентом, региональной и местной властями, пользуются доверием населения. Выглядит парадоксальным, но при падающей популярности «Единой России» все больше наших граждан хотят видеть в стране одну сильную правящую партию (так считали в апреле этого года 27% опрошенных социологами Левада-Центра).

Причин несколько. Первая из них коренится в генезисе, проще говоря, в происхождении наших партий. Формирование партийной структуры в России происходило иным путем, нежели в странах Запада и в России на рубеже XIX и XX веков. Принципиальное отличие состояло в иных, как говорят физики, начальных и граничных условиях. Западные партийные системы формировались главным образом естественным, эволюционным путем, с нуля, через кружки и объединения единомышленников, на хорошо структурированном социальном основании, в условиях государственной независимости. В России же конца XX столетия процесс партийного строительства начинался в условиях однопартийной организации власти, размытой социальной структуры и связанных с ней социально-классовых противоречий, под ощутимым влиянием стран Запада. Формальное сходство этих процессов, отмечаемое некоторыми авторами, не должно вводить в заблуждение. Возникшая в итоге партийная структура во многом искусственна, а противопоставление левые–правые в значительной степени подменяется в общественном сознании (впрочем, не впервые в истории) противоположностью «почвенники»–«западники». Искусственное происхождение предопределяет неустойчивость партийной структуры, а отождествление правых идей с прозападной ориентацией – изначальное отторжение значительной частью населения партий правой и праволиберальной ориентации.

Для понимания второй причины следует обратиться уже к генезису не только наших партий, но и демократии в целом. Подписание Беловежского соглашения и его реализация стали фактором, влияние которого на формирование новой партийной структуры пока недооценивается. «Развод» произошел вопреки мнению населения Советского Союза, недвусмысленно сформулированному буквально накануне, в марте 1991 года на референдуме. Вне зависимости от отношения к СССР и самой процедуре референдума столь явное пренебрежение результатами голосования не могло не усилить политическую апатию, отчуждение от власти основной части российского населения, и без того свойственные его ментальности. Это стало дополнительным неблагоприятным обстоятельством, затруднявшим политическую самоорганизацию.

Завершением этого этапа формирования партийной структуры России стал 1993 год, когда борьба по поводу идеологических ценностей вылилась в противостояние законодательной и исполнительной ветвей власти, достигшее апогея в октябре. Взятие «демократами» здания парламента военным штурмом, ценой кровопролития не могло не произвести неблагоприятного впечатления на общественное сознание и не усилить дополнительно степень отчуждения населения от политики вообще и от демократических ценностей в частности. Урок, преподнесенный Борисом Ельциным, был усвоен и руководством наиболее влиятельной левой силы, КПРФ, умерившим свои политические амбиции и взявшим курс на «встраивание» в формирующуюся политическую систему. Не могли не усвоить этого урока и другие претенденты на лавры лидеров оппозиционных партий, вне зависимости от политической ориентации: уж очень высокой оказалась цена активного политического участия на стороне оппозиции. 

Тем более что и Владимир Путин, пришедший на смену Ельцину, не дал ни малейшего повода усомниться в решимости отстаивать свои позиции.

Третью причину недоверия к партиям и устойчивости сложившейся партийной системы, которую принято называть многопартийной с одной доминирующей партией, следует искать в общей ситуации, которая дала толчок ее возникновению. Уже во второй половине 90-х годов еще не сложившаяся партийная система испытывает глубокий кризис, выразившийся прежде всего в устойчивом падении доверия к ним со стороны избирателей, фиксируемом многими социологическими исследованиями. Например, в 1997 году, по данным ВЦИОМа, лишь каждый сотый опрошенный заявлял о полном доверии к российским партиям, каждый двадцать пятый – о доверии «в известной мере», в то время как недоверие высказали 76% опрошенных. Социально-экономическая нестабильность конца 90-х, падение курса рубля в три раза в результате дефолта в 1998 году, массовое разорение мелких предпринимателей, банковский коллапс, витавшее в воздухе ощущение возможности распада страны окончательно подорвали доверие к демократическим и рыночным механизмам. Общественное мнение обратилось в сторону сил, способных навести порядок.

Разобраться в идеологическом разнообразии политических образований не под силу даже самым продвинутым избирателям. Фото Fotolia/PhotoXPress.ru

По итогам выборов 1999 года мало кто обратил внимание на то, что партии оказались в Думе в меньшинстве. Победили номенклатурные объединения «Единство» и «Отечество – Вся Россия», сформировавшие вместе с одномандатниками две одноименные фракции и две депутатские группы («Народный депутат» и «Регионы России») общей численностью 235 человек. По сравнению с Думой предшествующего созыва число депутатов от номенклатуры (фракция «Наш дом Россия» плюс группа «Российские регионы») выросло более чем вдвое и составило большинство депутатских мест. Это была первая явная демонстрация недоверия избирателя к партиям в традиционном смысле слова, ознаменовавшая глубокий кризис еще не сформировавшейся партийной системы. А результаты президентских выборов 2000 года, на которых победил выходец из КГБ Путин, убедили окончательно: общество, отождествившее российскую модель демократии с хаосом, вручило власти мандат на установление порядка с опорой на административный ресурс. Этот своеобразный общественный договор «порядок в обмен на демократию» действует и по сей день, и пока власть его выполняет, изменений в отношении к демократии и оппозиционным партиям вряд ли следует ожидать.

Почему «Единая Россия» на вершине партпирамиды

Есть и четвертая причина, позволяющая «Единой России» столь долгое время удерживать лидерство. Дело тут не только в административном ресурсе, но и в ее специфической политической стратегии. Отказавшись от присущей традиционным партиям роли социального представительства, то есть ориентации на интересы определенных социальных слоев, она с самого начала позиционировала себя, с одной стороны, как партия, ориентированная на поддержку власти, или партия власти, а с другой – как catch-all party, то есть партия всего народа, иначе такие партии называют «хватай всех» или более благозвучно «универсальные партии». Не имея, по сути дела, ясной программы, она перехватывает лозунги левых и действует в интересах правых. Сложнее всего приходится правым партиям, поскольку крупный бизнес делает ставку не на их беспомощные партии, а на влиятельную «Единую Россию», обеспечивающую для него вполне комфортное законодательство: рыночная реформа ЖКХ, перевод высшего образования и науки на рыночные рельсы, плоская шкала налогов, поддержка крупных корпораций – во всем мире партия, реализующая подобного рода политику, считалась бы крайне правой. С другой стороны, оказываемая ею поддержка социально незащищенных слоев выбивает почву из-под ног у левых партий, КПРФ и «Справедливой России». К тому же политика последних настолько беззуба и непоследовательна, что лишь происшедшее в последнее время резкое ухудшение материального положения традиционно левого электората несколько усилило их позиции в некоторых регионах на последних выборах.

Но дело не только в универсализме «Единой России». Фактически «Единая Россия» как партия власти с самого начала являлась одновременно и так называемой картельной партией, то есть партией, функционирующей при поддержке государства. А к середине нулевых совокупность четырех системных партий образовала то, что называют картельной партийной системой – совокупностью партий, ориентированных прежде всего на государство, которая функционирует подобно олигополистическому рынку, для которого характерно отсутствие конкуренции. А это неизбежно ведет, с одной стороны, к монополизации совокупностью этих партий электорального пространства, а с другой – к утрате интереса к партиям и их деятельности (в том числе на выборах) со стороны населения.

В оправдание наших политиков следует отметить, что картельные партии отнюдь не являются нашим доморощенным изобретением. В этом они старательно следуют западным образцам, где возникновение олигополистического политического рынка сами западные эксперты относят к середине 1970-х годов. Там тоже в значительной степени партии утрачивают связь с избирателями и перестают ориентироваться на электоральный спрос, отдавая предпочтение сговору друг с другом ради закрепления за собой господства на политическом пространстве.

Принято относить успех подобного рода не безвредных для общества конструкций на счет имеющихся у них возможностей консолидировать ресурсы и пользоваться привилегиями в отношениях с государством. Но дело, думается, не только в этом. И здесь мы сталкиваемся с еще одной, пятой причиной сложившегося у нас положения. Она кроется в особенностях информационного общества, или общества постмодерна, которое несет с собой не только преимущества, но и вызовы, которых нельзя не учитывать. Один из таких вызовов – информационное отчуждение личности.

Особенностью личности постмодерна, открытому для избыточной информации, становится неглубокое проникновение в суть происходящего, в том числе в политической сфере. Реальный мир все больше вытесняется разрастающимся миром искусственных образований, симулякров социального бытия. В меру обладания материальным и административным ресурсом одна из сторон политического противоборства получает преимущество в формировании информационной «повестки дня», содержательном наполнении информационных потоков, в масштабах информационного воздействия. А это, в свою очередь, порождает возможность навязывать индивидуальному и массовому сознанию виртуальные сущности, не имеющие прообраза в реальном мире. Информационное отчуждение предстает, таким образом, как отчуждение информационного пространства от реального мира, как отчуждение человека от объективной информации и, как следствие, его отчуждение от самой реальности.

В начале 2000-х многие у нас и на Западе безуспешно искали ответ на вопрос Who is Putin? Многие ли могут ответить на него сегодня? А Who is Navalny, Who is Yavlinsky, What is KPRF? Всё, что знают большинство избирателей, – это симулякры, поставляемые нам в изобилии через средства массовой информации и Интернет. Да и сам среднестатистический избиратель, погрузившийся с головой в Интернет и живущий среди виртуальных смыслов, утрачивает частично связь с миром реальных смыслов. Тогда кто сам он и за что голосует?

В результате утрачивают смысл механизмы представительной демократии, который состоит в том, что избиратель голосует за кандидата или партию, представляющие его интересы. Использование этих механизмов все более становится средством манипулирования. Утрачивают эффективность созданные и оправдавшие себя институты и механизмы политической обратной связи, обеспечивавшие в последние десятилетия эффективность западных демократий, в том числе и политические партии. Нарастающее блокирование каналов политической обратной связи влечет за собой накопление ошибок государственного управления, становится фактором снижения его эффективности. В свою очередь, политическая элита частично погружается в мир ею же порождаемых иллюзий, утрачивает чувство реальности.

В последние десятилетия в западной литературе по проблемам партийного строительства возникла дискуссия, связанная со снижением роли партий вообще и их роли как института социального представительства в частности. В этом контексте трактуют нередко и рост политической апатии в России, рассматривая его как проявление мировой тенденции. Не вдаваясь в обсуждение причин процессов, происходящих в Европе и США, следует, однако, отметить несомненное: в России совершенно иная ситуация. Во-первых, у нас процесс партийного строительства впал в состояние глубочайшего кризиса, практически не начавшись. Во-вторых, в отличие от стран Запада в России существует крайнее имущественное неравенство, которое не может не порождать конфликта в политической сфере. И в-третьих, в России в отличие от стран Запада не снижается уровень дискуссии по поводу противоположных больших идеологических ценностей (коммунизм–капитализм). В такой ситуации отсутствие партий как института социального представительства чревато накоплением потенциала опасного социального противостояния.

Не придумано пока другого института, помимо партий, через который социальная напряженность делегируется в политическую сферу, где локализуется и снимается посредством политического компромисса между властью и оппозицией. Отсутствие партий, функционирующих в качестве институтов политического опосредования, предоставляет власти приятное удобство, вытекающее из отсутствия реальной оппозиции. Но удобство это является недолговременным и кажущимся: вне механизма обратной связи на смену политической напряженности приходит напряженность социальная, и тогда власть рискует столкнуться с оппозицией в лице самого общества. Здесь, думается, один из главных уроков цветных революций.

Есть ли выход?

Вряд ли «демократии симулякров» можно противопоставить что-либо помимо механизмов непосредственного, минуя Интернет и СМИ, политического участия граждан. Это делает принципиально важными развитие форм прямого общественного контроля, перенос центра принятия решений по возможности на максимально низкий, муниципальный уровень управленческой иерархии. Не с того, думается, начался у нас и продолжается процесс партийного строительства. Фокус внимания существующих и новых партий сосредоточен там, где ставки выше, – на федеральном уровне власти. И получается, что слишком уж «далеки они от народа» и слишком близки к федеральной власти. Не может демократия, как и свобода, быть дарована сверху.

Реальная демократия может вырасти только снизу, с муниципального уровня, где органы власти решают реальные, затрагивающие каждого проблемы граждан и где труднее вводить простых людей в заблуждение бесконечными обещаниями и объяснениями их невыполнения. При условии, конечно, что у местного самоуправления будут полномочия и средства для решения этих проблем.