Леонид Жегалов За полтора десятка лет до того, как лексикон россиян пополнился легендарным «мочить в сортире», в их вокабуляр вошло будоражащее слово – «перестройка».
Тогда, 30 лет тому назад, в 1985-м, этот процесс воспринимался по-разному. Партноменклатура заняла выжидательную позицию: зачем разжимать скрепы Системы? Граждане же завороженно приникали к телевизору – во! Еще одного секретаря обкома убрали. А те из граждан, кто ощущал себя детьми хрущевской оттепели, с надеждой воспрянули: дело идет к прекращению брежневской гальванизации Сталина и к возврату десталинизации.
Даже во время зачтения юбилейного доклада к 70-летию Октябрьской революции «Октябрь и перестройка – революция продолжается» многим казалось, что Михаил Сергеевич Горбачев лукаво подмигивал. Мол, речь не о той революции. А о той, что взломает устои Системы.
«Новое политическое мышление», провозглашенное новым генсеком, воспринималось как отказ от интерпретации доктрины «мирного сосуществования» как «иной формы классовой борьбы на международной арене». Да просто мирное сосуществование! Взаимодействие с остальным миром на основе общечеловеческих ценностей.
Люди снова прониклись оптимизмом – как и три десятка лет до того, после ХХ съезда КПСС, декларировавшего в 1956 году отказ от сталинизма. С восторгом была воспринята такая экзотика, как выборы директоров предприятий. Ну и, конечно, всех граждан, издерганных ненавязчивым советским сервисом и изнурительными поисками мало-мальски приличного ширпотреба, окрылило разрешение мелкого частного предпринимательства.
И все же гражданам, имевшим непростой опыт общения с собственным государством, не верилось, что гласность позволит им переместить обсуждение проблем страны из своих кухонь в публичное пространство. Люди во многих учреждениях предпочитали не распространяться о прочитанных ночью «Детях Арбата» и передавали этот легально изданный роман из рук в руки коллегам, прикладывая при этом палец к губам. Вопрос о лояльности Системе с повестки дня не снимался.
Не снимался потому, что в перестроечные годы о горбачевском окружении – «прорабах перестройки» – говорили разное. Обыватель говорил: советская власть им дала все, чего им еще нужно? Обывателю не верилось, что взрыв души может быть выше горки продуктов в спецбуфете.
А из среды партноменклатуры был запушен в общественный оборот такой дискурс: Горбачев и его окружение – «оборотни». Мол, таились «эти перевертыши» до поры до времени.
Но по-настоящему зловещим был термин, откованный в недрах все еще всесильного КГБ: «агент влияния». Вот слоган, понятный миллионам граждан, столкнувшимся с материальными и бытовыми тяготами перестроечных лет! Вот кто зачинатель процессов, рушивших могучую империю!
До трансформации этого термина в ныне актуализированный – «пятая колонна» – оставалось еще три десятка лет. Но совсем немного лет прошло после гонений против «инакомыслящих» и скандальных высылок. Правда, вернули из внутренней ссылки «смутьяна» Сахарова, но его освистывали.
Так что граждане проявляли привычную социальную осмотрительность. А партийцы низшего и среднего звена – тем более. Они знали, что, согласно ленинскому положению о субъективных условиях революции, во главе революционных преобразований становятся как раз выходцы из правящего сословия. В тогдашней стране – это выходцы из партийно-государственной верхушки. Они, как учил Ленин, получили должное образование, хорошо информированы, знают свое сословие изнутри. Так что в случае с Горбачевым и его окружением все вроде в порядке. Но ведь КГБ – тоже часть правящего сословия. Не так ли? А первые секретари на местах? В обоих случаях – налицо неодобрительное отношение к перестройке. Секретари обкомов саботируют спускавшиеся сверху директивы. Так что многие граждане выжидали. Как выжидала, впрочем, и партноменклатура. Что для судеб перестройки было важнее. Ибо партийная «вертикаль власти» не срабатывала.
В результате инерция застойного совпартийного мышления организационно формировала лагерь оппонентов перестройки. Оттуда был брошен пробный шар: легендарная статья безвестной ленинградской преподавательницы «Не могу молчать». Мол, надо сплоченно выступить против разрушителей устоев. Призыв поляризовал общество. В тогдашних условиях это был, по сути, референдум, итоги которого отнюдь не бесспорно были в пользу «охранителей». Но те не без оснований посчитали, что и этого достаточно. Августовский путч 1991 года показал, что они исходили все-таки из ложного посыла. Бывшему советскому диссиденту Александру Зиновьеву, склонившемуся позже к позиции «охранителей», пришлось признать: стоило бы полумиллиону человек выбежать к Белому дому, они снесли бы все голыми руками, но – не выбежали.
Выбежали другие, поставившие окончательный крест на совдеповском прошлом своей страны. Так горбачевская перестройка все-таки результировала в расставание с прежней эпохой.
Были ли Горбачев и его окружение «агентами влияния»? Горбачевская команда готовила почву для реформирования страны. По правилам игры их деятельность не была столь же спектакулярной, как, скажем, выступление группы диссидентов на Красной площади в 1968 году, вслед за вторжением советских войск в Чехословакию. Но, облеченные властью, они делали, пожалуй, больше, чем их единомышленники из внесистемной оппозиции. Спор о том, чья лепта значительнее, идет среди правозщитников и по сей день. В любом случае и те, и другие виртуально аккомпанировали друг другу и образовывали некий негласный тандем, неизбежно порождавшийся самой Системой.
Так что «легальные кроты» в горбачевской команде – такие, скажем, как «прораб перестройки» Александр Яковлев, – были скорее всего «агентами влияния». Так считает, например, экс-директор ФСБ Сергей Степашин. Уже будучи главой Счетной палаты, провозгласившей слоган «Вместо контроля за умами – контроль за финансами», он констатировал в сборнике по случаю 80-летия Александра Яковлева, что тот был агентом – агентом россиян, испытывавших горечь за незадачливую судьбу отечества. Протестовавших против несоответствия между нравственными ценностями россиян и навязываемой им государственной идеологией. Выступавших за разумно устроенное отечество. За реализацию истинной российской мечты – мечты о справедливости, которая и есть национальная идея.
Похоже, эти идейные взгляды, имевшие исключительно «домашний» генезис, подпитывали генсека-новатора и управляли автором перестройки в его романтическом начинании.
