Виталий Коротич: «Нужно учиться спорить, не видя в оппоненте врага»

Избегая острых вопросов, сворачивая общественные дискуссии, мы рискуем будущим страны. Иллюстрация Fotolia/PhotoXPress.ru

Перестройка была такой лихорадочной попыткой изменить свою жизнь. Мы пытались в кои-то веки построить искренние отношения с государством. Задать вопросы, за которые при Сталине сажали или расстреливали. Найти честные ответы из-за любви к своей стране, желания сделать ее лучше. Когда в журнале «Огонек» мы начали задавать все эти вопросы, то тираж вырос в 10 раз. То есть люди пытались искать правду вместе с нами.

Сейчас откровенные отношения с государством закончились. Вдруг выяснилось, что многие вопросы снова задавать не положено. Существует только одна и единственно верная точка зрения. Ее транслирует власть. А остальные мнения – ложные. Мы почти полностью отказались от выборов. Голосуем по спискам неизвестно за кого. Вокруг страны якобы сонмище врагов, которые не дремлют. Сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей мы стали отклоняться от цели построить демократическую страну. Для меня это – признак краха перестройки. И я не знаю, кто в этом виноват. Наверное, все мы.

За увлекательной борьбой со всем миром и при старых песнях о главном перестали звучать неудобные вопросы к собственной власти. Как зубная боль – клоунада с бывшим министром обороны и его дамой. Как в рот воды набрал говорливый парламент, который готов обсуждать что угодно, даже длину юбок у женщин в Чечне. А поинтересоваться ведь есть чем. Например, каким образом директор мебельного магазина вдруг занял пост министра обороны? Почему его визави-подследственная находилась не в тюрьме, а в шикарной 12-комнатной квартире? Почему до сих пор не обследован на предмет соответствия военный прокурор, который потребовал условного срока для девицы, укравшей даже не миллионы, а миллиарды? А ведь что-то мне подсказывает: в отношении прапорщика, стащившего, допустим, ящик тушенки с армейского склада, Фемида оказалась бы куда более суровой.

И в связи с этим я подумал: почему я должен верить, что меня способна защитить армия, которой не позволено бороться с коррупцией в собственных рядах? Это тоже вопрос, который не был задан. Как и те вечные, что были актуальны еще в перестроечные времена. У нас до сих пор существуют дома, в которых живут высшие чиновники: они получают квартиры, построенные за государственный счет. У нас больше, чем у кого-либо в мире, служебных автомобилей. При всех примитивностях нынешних украинских перестроек у них в каждом министерстве оставили по одному автомобилю, остальные чиновники ездят в метро, и ничего с ними не случается. А в России сейчас сотни тысяч казенных автомобилей, которые за счет бюджета катают своих чиновных хозяев. Можно упомянуть и о том, что у нас существует отдельная система здравоохранения для чиновников, нигде в мире нет такой. Даже в Польше в военном госпитале предусмотрено всего несколько специальных мест – для президента, премьер-министра и двух вице-премьеров, и все. В США только президент и вице-президент обслуживаются госпиталем ВМС, остальные ходят в обычные поликлиники. У нас этого – лишить огромную чиновную армию ее спецпривилегий – нет даже в планах. Вспомните, какой шум поднялся, когда выяснилось, что для них, для чиновников, существует своя бесплатная система обеспечения лекарственными препаратами. А мигалки? Как ни борись с ними, они появляются словно грибы после дождя. Но ничего, эти вопросы мало волнуют наших законодателей.

Никто не спрашивает, кто научил гордых и склонных к отделению от своей страны шахтеров управлять танками и системами залпового огня. Никто не заинтересовался, где же они взяли эти системы. А ведь это серьезнейшие темы для парламентских слушаний и широкой общественной дискуссии.

Вместо этого глашатаи с телевизионных экранов призывают к ненависти. Не по-журналистски злобно пытаются умалить достоинство целых народов. В связи с этим вспоминаю, как я советовал Горбачеву выступить с инициативой нового документа в духе Хельсинкского акта. Об осуждении стран, выбирающих агрессивную и уничижительную риторику в отношении других народов, идеологий, религий и т.д. Таким образом мы могли бы избежать этой эпидемии ненависти, которая обуяла сегодня Россию и Украину.

По результату перестройки граждане оказались в проигрыше, победило чиновничество. Оно стало еще могущественней, чем при советской власти. Настоящие хозяева жизни, они катаются на казенных автомобилях, за счет бюджета получают квартиры в элитных домах, лечатся в спецсанаториях и больницах. В отличие от стран Восточной Европы, где после падения просоветских режимов к управлению пришли новые люди, у нас старая элита перетекла из системы в систему неприкосновенной. За редким исключением, во всех бывших республиках первые секретари ЦК стали национальными лидерами. А первый секретарь Свердловского обкома вдруг оказался большим «демократом», чем первый секретарь Ставропольского обкома… Потом появился преемник. Но в демократических обществах преемников не бывает…

Перестройку обвиняют в том, что она задавала много вопросов. Но, не задавая вопросов, мы будем загонять болезнь вовнутрь. Избегая острых вопросов, сворачивая общественную дискуссию, мы очень рискуем. Не будет оппозиции, борьбы мнений – все общество станет глупее. Я много общался с академиком Сахаровым и думаю, что он был одним из самых отчаянных вопрошальщиков в нашей стране. У нас было их несколько – бесстрашных на фоне огромного количества молчавших… Следует помнить их пример. Нам надо учиться спорить, не видя в своем оппоненте врага. Мыслить шире и отгонять от себя причуды ненависти. Я надеюсь, что нам все-таки доведется пойти по новому пути. Если мы хотим жить в обновленном мире, в новой Европе, то нам надо принимать правила игры, по которым строится мир. Для того, чтобы очередная перестройка, в которую я все-таки верю, не превратилась в ложь.