Россия проигрывает в споре цивилизаций

Россияне все еще верят в былое величие страны. Фото Reuters

Эксперт Госдепа США времен Рональда Рейгана Томас Каразерс как-то заметил, что импульс по экспорту демократии, исходящий из Вашингтона, искренен, но неудачен. Там, где влияние Америки сильно, налицо систематические провалы, а там, где слабо, демонстрируются успехи в процессе демократизации.

Этот парадокс применим, правда, с большими оговорками, и к стратегическим инициативам Российской Федерации. Последние 15 лет демонстрируют не столько ее прогресс, сколько разительное расхождение между декларируемыми целями и реальными результатами. При том что за предыдущие 10 этих стратегических направлений не было вовсе.

Похитители идей

Стратегия, как правило, всегда облекается в какую-то идеологию. Действия США носят миссионерский характер – пресловутый экспорт демократии. Но американцы никогда не скрывали и рыночного экспансионизма. Отметим хотя бы обращение Барака Обамы к конгрессу в 2013-м: «Вы должны обеспечить, чтобы ни одна иностранная компания не получала преимущество перед американскими производителями, когда речь идет о доступе на финансовые или новые рынки, подобные России. Наши рабочие  – наиболее производительные на Земле, если условия равны, – Америка будет побеждать».

Эта идеология лидерства – производная от американской мечты. В противовес – Китай. Абсолютно все его правители занимались тем, что «восстанавливали былое величие Срединного государства». Таким образом, страна, по меткому замечанию Генри Киссинджера, существовала всегда. Став руководителем КПК, Си Цзиньпин, по словам одного из ведущих экспертов по Китаю Сергея Цыплакова, провозгласил ориентиром «китайскую мечту», претворившуюся бы в «возрождение великой китайской нации». В нынешнем расцвете Поднебесной обнаруживают себя тысячи лет культуры.

Что же противопоставляет Россия западному рыночному экспансионизму и восточной культуре (равно как и западной культуре и восточному рыночному экспансионизму)?

Национальной идеи в России нет. Ее можно было бы обнаружить в «русском мире» – это словосочетание в 2006-м Владимир Путин рекомендовал употреблять почаще. Прошло девять лет, и его чаще употребляют на юго-востоке Украины, чем в самой России. Да, идея, очевидно, была дана на откуп Церкви, но сформирована она так и не была. Одно дело, если президент, ставя стратегические задачи, облекает их в оболочку этой наднациональной идеи, и несколько иное – если патриарх размышляет о духовном единстве.

При том что русский мир значительно уступает по всем параграфам советскому, его потенциал крайне высок – около 300 млн человек. Определенные системообразующие процессы начаты: формируются представительства за рубежом, в страну привлекаются иностранные студенты, язык пропагандируется. Но это не стратегия, а тактика, пусть в правительстве и считают иначе.

Стратегии небезопасности

Или вот любопытный пример из области науки. США тратят на инновационный проект «Геном человека» 3,8 млрд долл. В экономику им возвращается около 800 млрд. «Инвестировать в великие идеи», – сказал как-то Барак Обама. Россия: Виктор Вексельберг полтора года назад говорил, что на «Сколково» до 2020 года уйдет 500 млрд руб., из них госсредств – 136 млрд. Интегральный вклад в экономику страны составит 213 млрд. Неплохо, но вряд ли сравнимо с американским аналогом. Нанотехнологии оказались слишком малы, чтобы их разглядеть.

То ли дело Национальный центр управления обороной России, по компьютерным мощностям в три-четыре раза превосходящий американский Пентагон. Добавим: в мире не знают Yandex, в мире знают автомат Калашникова. И в этом, кажется, кредо России, которое лучше всех сформулировал Александр III Миротворец: у империи есть лишь два союзника – армия и флот. Все остальные – дай им только повод – ополчатся против нас. Причем это касалось внешнеполитических дел. Или нет?

Став де-факто первым лицом Китая, Дэн Сяопин в свое время вырвал страну из камеры идеологической обработки (куда ее поместил Мао Цзэдун) в суровую реальность и поставил людей перед фактом: по образованию, науке и технологиям Китай отстал на 20 лет. В следующие 20 лет эта проблема была решена.

Стратегической целью в образовательной сфере России стал ЕГЭ. Казалось, это было прогрессивной реформой. На выходе его правила едва ли не ежегодно пересматриваются.  Схожие проблемы сейчас испытывает и образование в США. Более того – одним из доводов в пользу ЕГЭ были его общие корни с выпускными экзаменами на Западе. И если этот довод действительно являлся одним из весомых при анализе, то использование подобного опыта в стране, где не работает ни западная, ни восточная модели, выглядит по меньшей мере странным.

Или, скажем, уровень коррупции, согласно независимым исследованиям, непременно растущий в России. И это несмотря на все антикоррупционные комиссии, законодательные нововведения и прочее. Для сравнения – опыт Китая. По словам Цыплакова, «за период после XVIII съезда КПК и до середины октября 2014 года по делам, связанным с коррупцией, были привлечены к ответственности несколько сотен тысяч членов партии». Китай, конечно, страна густонаселенная, можно сослаться на численный перевес в госаппарате, но при любых пропорциях и последствиях нельзя не признать, что действуют китайские власти с большей эффектностью и, судя по всему, эффективностью.

В России же попытки обуздать безудержное разрастание госаппарата долгое время прочно забывались едва ли не сразу же после того, как предпринимались. Хотя сейчас, в условиях внезапно наступившего безденежья, кажется, что-то начинает продвигаться в лучшую сторону.

Вместо долгосрочной стратегии – тактика: реагирование на меняющиеся условия, порой успешное, чаще – не очень. И, конечно, в сверхцентрализованной стране нельзя обойтись без ручного режима управления. Который руководству страны, вероятно, уже начинает надоедать. «Вы что, с ума сошли, что ли?» – негодование президента Владимира Путина, высказанное членам правительства, попустительски относящимся к отмене электричек в нескольких десятках областей, чем-то походило на пиар («хороший царь» против «плохих бояр»). Но кто знает, может, эмоции главы государства были искренними, причем вызванными не только проколом кабинета министров, но и тем фактом, что исправлять ситуацию приходится ему самому.

Нехватку стратегического видения российские руководители компенсируют удивительной силы задним умом. Недавняя самообличительная речь в Давосе первого вице-премьера Игоря Шувалова, в которой он весьма убедительно разбил итоги в том числе собственной политики времен кризиса 2008 года – тому яркий пример.

Ложка меда в бочке нефти

Есть и свои положительные стороны. Модернизация Вооруженных сил – несмотря на чудовищные скандалы, коррупцию и т.д. – все-таки действительно идет полным ходом. Этому в немалой степени способствует переливание средств из бюджета. Конечно, все познается в сравнении. Допустим, война в Южной Осетии и операция в Крыму (в которой, как признается уже официально, были в той или иной степени задействованы войска РФ) – примеры, не слишком показательные с точки зрения уровня сил, противостоящих российским военным. Но если сравнивать нынешнее состояние наших армии и флота, скажем, с тем, что было в 90-е, да и нулевые – прогресс налицо.

Другой пример – борьба с бедностью, заявленная властями лет десять назад одним из приоритетов. Как заявляют чиновники, за время нахождения Владимира Путина у власти количество бедных снизилось в 2,7 раза. Их по-прежнему миллионы – но тенденция роста доходов населения существовала реально. И то, что мы сейчас вспоминаем нулевые, при всех их недостатках, как тучные годы, – показательно.

Еще один пример – российская дипломатия, которая в последние годы становится все более последовательной, твердой, понятной. В конце концов, за внешнеполитические решения государства уже не стыдно. Сейчас много дискуссий о российской линии в отношении Украины. Однако, во-первых, до этого был (и уже подзабылся) сирийский кризис августа–сентября 2013 года. Тогда усилия Москвы сыграли без преувеличения главную роль в недопущении американского вмешательства в гражданскую войну, раздирающую арабское государство. То, к каким последствиям такое вмешательство могло привести, объяснять не надо. А во-вторых, в том же украинском вопросе мы ведем себя куда мягче, сдержанней, чем могли бы. Учитывая, например, что Украина – это, вне всякого сомнения, геополитическая «красная черта», перейти которую никому не позволит ни один из хозяев Кремля, хоть минимально понимающий национальные интересы России.

Эти национальные интересы очевидно дают необходимый идеологический простор для стратегических маневров. Скажем, Мао Цзэдун, размышляя о нелегком положении Китая в конкуренции СССР и США, обратился к концепции «трех миров». Тут важно не путать эту теорию с западным аналогом. Первый мир, согласно китайской концепции – это сами супердержавы. Второй – их союзники. Третий – так называемое движение неприсоединения, включавшего и Китай. Истинная сила при этом принадлежала именно третьему миру: эта идеология развязала Поднебесной руки в дипломатических играх, позволив вести дела со всеми сторонами и заложив основы для становления супердержавы. Кто знает, быть может, именно привычки, выработанные реакционной политикой России, помогли ей разобраться в непростой и реактивно меняющейся ситуации в Сирии – принадлежащей третьему миру. 

Проблема же долгосрочного проектирования, видимо, заключается в том, что достижения России становятся следствием ее главного недостатка – сырьевой зависимости: именно она позволила государству иметь достаточно денег для того, чтобы усовершенствовать армию, снизить количество бедных и тверже стоять на ногах в общении с внешним миром. Прием «заливания деньгами» – похоже, едва ли не единственный, что имеется в стратегическом арсенале российского руководства.

В риторике и действиях власти порой обнаруживает себя и труднообъяснимый оптимизм. Не избежал его и президент Владимир Путин. На декабрьской пресс-конференции, в разгар экономической паники, он, говоря о перспективах развития ситуации, раза три повторил одну и ту же мысль: сама жизнь в условиях низкой цены на энергоносители заставит экономику диверсифицироваться, «сняться» с пресловутой «нефтяной иглы», найти другие источники роста. Старая добрая «невидимая рука рынка», продвигаемая, видимо, экономическими советниками главы государства, показалась тогда как никогда явной. Но, может, дело еще и в сугубо психологической, подсознательной вере в то, что «все будет хорошо». Хотя это было бы совсем печально.

Плохие идеи всегда кому-то выгодны?

Американский обозреватель и экономист Пол Кругман как-то заметил, что «плохие идеи процветают по той причине, что они выгодны могущественным группировкам». Это в большей степени применимо к теориям заговора, чем к российским реалиям, где, видимо, плохие идеи процветают по причине непродуманности, а то и хуже – глупости. Скажем, Стратегию-2020 пришлось переписывать, потому что первый вариант был закончен в кризисном 2008-м, и нет оснований полагать, что этого не придется делать еще раз – в условиях нынешнего кризиса.

На Россию, очевидно, давит груз советского величия, что само по себе опасно. По инерции мы относим себя к супердержаве, стремясь сохранить все атрибуты, главным из которых видим силу. Величие становится непреодолимой преградой на пути к демократии. США – уже далеко не образец демократии; демократическая страна не может быть великой, о чем более полутора столетий назад писал Алексис де Токвиль. Но что в США, что в Китае пытаются соблюсти баланс между демократией и величием. Мы же этого не делаем. Сказывается инерция.

Инерция – это стремление работать с «золотым миллиардом», снизив внимание к третьему миру, который более чем активно осваивается Китаем (достаточно посмотреть на их контакты с Африкой). Идеализированная страна без идеи, обладающая наибольшими территориями на Земле – и с приростом населения на 0,2% в год. А ведь к 2020-му естественный прирост в любом случае начнет падать, а компенсироваться он будет за счет миграционного прироста. В лучшем случае нас станет больше на пять миллионов человек. В худшем – меньше на столько же. В любом случае возможность межэтнических конфликтов никто не отменял, а той скрепы, которой в свое время являлась советская идеология, сейчас нет.

России явно не хватает опыта и изобретательности. Даже строим еще так, чтобы было не жалко сносить или сжигать при отступлении. Не обращаем внимания на очевидные плюсы: в православии видим прежде всего Церковь и каноны, а не традиции сострадания, которые можно было бы противопоставить протестантской этике и духу капитализма и с ними пойти против бедности, социального расслоения и прискорбной демографической ситуации.

Отсутствие идеи, наконец, выражается в том, что человек стремится оставить в истории себя, а не возвысить страну. Ведь в конечном итоге получается так, что стратегии и традиции властей остаются не более чем популистскими приемами, потому как цели не достигаются. Это было так и во времена Михаила Горбачева, и Бориса Ельцина – остается и сейчас. И люди с той же степенью доверия голосуют. Наверное, наша демократия просто еще находится в слишком юном возрасте (всего два с половиной десятка лет). Не хватает не положительного импульса, а его грамотного выполнения.