Российские «острова невезения»

Российские СМИ проявляют мало интереса к профсоюзному движению в стране. График составлен Павлом Романенко по данным, предоставленным «Медиалогией»

Есть такой псевдозакон природы – «эффект сотой обезьяны». Представим, что на энном количестве островов живет пара тысяч мартышек. Едят они фрукты, часть которых находят в песке («Острова невезения» – почти как в песне). Одна обезьянка вдруг начинает мыть их. Потом еще одна. Затем третья. Достигается «критическая масса» – 100 мартышек. Неожиданно все приматы на каждом из энного числа островов поголовно начинают мыть фрукты перед употреблением их в пищу.

Это что называется «миф опровергнутый». Для нашей темы он, впрочем, действительно важен, что бы исследователи приматов ни говорили. (Меньше всего в дальнейшем хотелось бы кого-нибудь обидеть подобным сравнением, просто фактура такова, что закон действительно называется «эффект сотой обезьяны».)

Пик общественного протеста в России за последние 10 лет, согласно медиаисследованию, предсказуемо пришелся на конец 2011 – начало 2012 годов. Это митинги за честные выборы. По крайней мере такова была их идея. А вот какие интересы двигали людьми, из публикаций остается неясным.

И это очень важно. Сколько рассерженных горожан может собрать протестное движение? 100 тыс., от силы  150 тыс. человек. И только в столице. Для западного христианского мира с его полицентричной структурой  города как точки притяжения это нормально. И это действительно серьезная политическая сила. Российская православная (своеобразная по всем меркам) культура столетиями развивалась в деревнях. Когда туда в начале XIX века пришли французы со своими либерально-буржуазными идеями, их попросту не поняли. Как не поняли и своих же народников в конце XIX века.

Социальные трансформации XX века сыграли свою роль, но сути дела не изменили. Мы не жители городов. Во всяком случае, не типичные. Возвращаясь к теме первого абзаца: какова критическая масса рассерженных горожан? 100–150 тыс. человек в столице – это не тот авангард, за которым следуют десятки миллионов. Максимум миллион-два.  Очевидно, что расчет на многочисленность по факту эфемерного среднего класса – коренное заблуждение оппозиции. Интересы горожанина обыгрываются, но не получают подтверждения в общей идее.

24 августа 1998 года. После отставки правительства его руководители, проведя задушевные беседы с членами аппарата, решают, что называется, пойти в народ. Как раз под боком, в палаточном городке на Горбатом мосту, уже который день бастуют шахтеры. Пара безработных политиков предлагает им выпить. Труженики шахт воспринимают попытку алкогольного панибратства как оскорбление. Популистов изгоняют. По легенде вслед им летит: «Я не то, что водку пить с ними не буду – с… на одном гектаре не стану!»

Комментарии излишни... Фото Петра Ковалева/Интерпресс/ТАСС

Вот где скрывается истинный парадокс. Интересы рассерженного горожанина более-менее защищены им самим, ведь он обеспечен. Ему даже не столько не нравится идея великой России, сколько наскучили бессмертные боги политического олимпа. Да и самим богам избалованная креативная прослойка общества, казалось бы, не слишком интересна. Они благоволят  (на словах) другим. Тем же шахтерам. Да и вообще  трудящимся. В этом без проблем считывается культурный код России, наследницы СССР. Рабочим идеи власти нравятся. Они не столько даже понимают, сколько чувствуют их. Да и власть об их интересах,  опять же на словах, заботится.

Что получается в итоге? Довольный в общем-то жизнью средний класс, которому не нравятся какие-то общие вещи, выходит на улицы. Это происходит в стране, где уйма людей живет за чертой бедности, и эти люди уверены в том, что их интересы защищены властью. Они довольны общей идеей. Полное опровержение слов Макса Вебера, писавшего, что интересы, а не идеи, господствуют над духом людей.

2005 год – акции протеста бюджетников. Профсоюзы учителей требуют увеличения зарплаты – правительство не исполняет поручения президента. 2005–2006 годы – конфликт авиакомпаний и профсоюза летного состава России. 2007 год – рабочие завода Ford во Всеволжске требуют повышения зарплаты и дополнительных соцгарантий – 1700 из 2300 сотрудников на сутки останавливают производство. Требования выполнены, а профсоюзные лидеры в следующем году решают добиваться ежегодной индексации зарплаты. Налоговики вдруг заинтересовываются финансовой деятельностью профсоюза – и это вскорости после забастовок ценой в 100 млн долл. Вопросы возникают не только к Межрегиональному профсоюзу работников автомобильной промышленности (МПРА), объединяющему пять ячеек, но и к сочувствующим ему другим профессиональным объединениям. Конец 2009-го – рабочие того же завода Ford обращаются в прокуратуру и Рострудинспекцию: руководство предприятия подписало приказ о переходе на 4-дневную рабочую неделю – при росте продаж автомобилей сами трудящиеся теряют до трети зарплаты. 2010 год – очередная итальянская (предупредительная) забастовка во Всеволжске. 2013 год – ученые РАН протестуют по поводу реформирования академии.

Это все  частности. Из этих фрагментов складывается впечатление: да, рабочие чем-то недовольны, живется им не очень-то хорошо. Но они могут свои права отстаивать. А вот в какое-то движение все это не выливается. Масштаб местный, хотя инструмент давления – мощнейший. (Еще бы, где это видано – им на уступки идут!)

Но самое интересное, пожалуй, произошло в 2008 году. Партия власти, опасаясь социальных неурядиц после кризиса, решила создать профсоюз офисных работников. Эдакий маневр на случай беспорядков. Сами клерки его, кстати, оценили – инициатива грозила стать популярной. Новая организация могла собрать до миллиона человек. (Отсюда, кстати, мы взяли и число оппозиционного арьергарда.) Но проект заморозили. Говорят, по личной просьбе несменяемого вот уже более 20 лет главы Федерации независимых профсоюзов России (ФНПР) Михаила Шмакова. Тот не желал появления конкурентов. И в «Единой России» ему пошли навстречу. Хотя курировал вопрос с профсоюзами для условных банкиров тогда еще депутат Владимир Мединский. «НГ» писала, что ФНПР доживает последние годы в качестве безальтернативной федерации профсоюзов. Мол, структура неповоротлива, конкуренты дышат в спину. Это оказалось не так.

Тут еще важно понимать, что такое ФНПР. Организация насчитывает около 25 млн членов. О ее независимости говорить сложно: за все время своего существования она не провела ни одной масштабной демонстрации, защищавшей интересы рабочих. Это как гарантия неповторения шахтерских стачек 89-го. Как мощнейший электоральный ресурс, на раз-два пресекший неловкие попытки образовавшихся в 2006-м эсэров вмешаться в его деятельность. Притом что Сергей Миронов тогда был спикером Совета Федерации. Вот интересно, случился бы 2011-й, реализуй Мединский свою инициативу?

ФНПР – это красная нить медиаистории профсоюзов. Но в отличие от небольших независимых организаций, все материалы, касающиеся федерации, начинаются со слов «согласилась с инициативой властей». Не очень похоже на обязательный институт (чуть ли не основу) гражданского общества.

А кому еще лоббировать интересы рабочих – отстаивать зарплату, соцгарантии, организовывать отдых? Можно было бы подумать, что найдется политическая сила, но всем понятно, что КПРФ уже много лет испытывает проблемы с идеологией. Вместо отстаивания интересов так называемого пролетариата риторика коммунистов приблизилась к типично путинскому выражению «Россия должна быть великой». Возможно, в структуре власти есть ответственные за тему профсоюзов. Например, в Госдуме этот вопрос курировал Андрей Исаев, но он  (кстати, первый зампред ФНПР) скорее занимается вопросами пропаганды и идеологии в рамках деятельности в генсовете «Единой России» (опять же – идея сильнее интересов).

Альтернативное независимое профсоюзное движение, в свою очередь, испытывает ряд непреодолимых сложностей. В России, и это еще одна ее отличительная черта, сложнее всего не идти против власти, а идти параллельно ее курсу. Силы окажутся неравны. Вот и профсоюзы лишены ярких федеральных лидеров. Скажем, председатель межрегионального профсоюза «Рабочая ассоциация» Алексей Этманов, организовывавший забастовки на заводе во Всеволжске, – фигура очень интересная, но местного масштаба.

А если разобраться: кто такой, в сущности, Алексей Навальный? Это своеобразный виртуальный лидер профсоюза клерков. Вот только он сам, наверное, этого не понимает: его политическая модель завязана на идее противопоставления народа власти, когда он с куда большей эффективностью для себя мог бы выражать интересы среднего класса. Когда он кричит в толпу «Власть – это вы!», он вряд ли понимает смысл этого.

Еще один вопрос – сугубо идеологический. Интеллектуальная элита, как правило, вопрос рабочих игнорирует. Это на Западе есть, скажем, анархо-синдикалист Ноам Чомски, заявляющий, что предприятия должны находиться в собственности рабочих. У нас же экс-анархо-синдикалист Андрей Исаев курирует опять же идеологические вопросы, но на подобные заявления, разумеется, скуп.

Или, скажем, говоря об Общественной палате – что мы имеем в виду? Государственный орган, выражающий общественное мнение. Это еще один парадокс. На фоне забивания гвоздей в гроб правозащитного движения единственным средством общественного контроля остается механизм, работающий на провластном двигателе. Пытается ли он разобраться в той же ФНПР? Конечно нет – хотя бы потому, что в общественные палаты входят члены аффилированных с властью профсоюзов, расширяющих базу поддержки Кремля.

Да и вообще тему профсоюзов у нас не особо любят. Даже на языковом уровне это звучит как пережиток советского прошлого, предшественника той же ФНПР – Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов. Если в стране что и поменялось, то объединений рабочих это не коснулось. Ими даже руководит прежняя советская номенклатура.

Что же до протестов 2011–2012-х, то это движение экономически обеспеченных, но политически разочарованных горожан-рационалистов. Для оставшихся же существует, и тут мы опять возвращаемся к Веберу, мистика и таинство. Другими словами – религия. Им не нужен коллективный орган протеста, выражающий в негодовании радость единения, им нужна личность-исповедник. В страдании есть повторение, а повторение – это постоянство, требуемое народу.

Вот и альтернативные профсоюзы идут на сделки с властью. Их руководители организуют партии, ищут контакты с КПРФ (безрезультатно), идут к эсэрам (как тот же Этманов), входят в Общественную палату. В общем, профсоюзная активность идет на спад, хотя левые силы остаются уязвимой частью общества. Со временем, быть может, таинство и мистика отойдут в тень при растущем авторитете интеллектуального городского рационализма. А незаметный протест достигнет «критической массы».

И тогда – ничего. Как мы и говорили – это псевдозакон, опровергнутый миф. Нужно работать на каждом из «островов невезения». Впрочем, их обитатели со временем всему могут научиться и сами.