В ожидании Карамзиных и Сахаровых

Гражданский пафос депутатских спичей Андрея Дмитриевича Сахарова был не всегда понятен власти, но деваться было некуда – приходилось слушать. Фото Игоря Зотина, Валерия Христофорова/ТАСС

Любопытный парадокс эпохи Владимира Путина: чем жестче становится внутриполитический курс власти, тем громче она же сама говорит о необходимости прислушиваться к мнению общественности. Классический пример – создание 10 лет назад Общественной палаты РФ. Тогда, в 2004–2005 годах, отмена выборов губернаторов и ужесточение правил регистрации политических партий, которые привели к сокращению политической конкуренции и централизации политической власти, были отчасти сбалансированы «пряником» в виде новой структуры. Она призвана (вроде бы) аккумулировать инициативы снизу и служить хоть каким-то альтернативным инструментом влияния на принятие тех или иных решений. У наблюдаемого в последние годы очередного «подмораживания» России тоже есть похожая фишка – общественный контроль, закон, который с довольно большой помпой был принят в прошлом году.

Среди запретов обязательны лишь политические

Забота власти об обеспечении влияния общества на себя выглядит весьма двусмысленно на фоне решений, принимаемых руководством страны. Порой кажется, что нет ни одной сферы социальной жизни, куда депутаты и чиновники не залезли бы со своими запретами, ограничениями, наказаниями, желанием слегка облегчить кошельки граждан и в целом все и вся зарегулировать.

Повод для недовольства действительно имеют многие. В одном только прошлом году (а началась запретительная лихорадка, разумеется, гораздо раньше) полностью заработал антитабачный закон, блогеров заставили регистрироваться и соблюдать требования, предъявляемые журналистам, общественным и политическим активистам ужесточили (вплоть до тюремных сроков) наказания за неоднократные нарушения на митингах. Часть СМИ коснулись ограничения на рекламу (летом прошлого года депутаты сначала запретили размещать рекламу на платных телеканалах, но уже в конце года, правда, передумали) и иностранные инвестиции (доля зарубежных акционеров в российских изданиях уже не может превышать 20%). Партиям прикрыли некоторые возможности для сбора средств и ввели новые наказания за финансовые нарушения, а НКО теперь будут принудительно попадать в список иностранных агентов. Всем гражданам России в их совокупности сузили возможность избирать мэров.

Каждая по отдельности из этих новаций вроде бы не столь значима. Однако в целом они укладываются в общий ограничительный уклон современного нормотворчества и вполне характеризуют менталитет нынешних властей предержащих. При этом показательно, что общество остается индифферентным к нововведениям. Согласно опросам общественного мнения, граждане вполне согласны с ограничениями на продажу алкоголя и использование обсценной лексики, хотя сами, как показывают те же опросы, все так же пьют и матерятся. Дополняется картина ужесточением политической риторики: выражения «пятая колонна» и «национал-предатели» уже настолько вошли в обиход, что потеряли прежнее обличительное значение, превратившись сугубо в штампы.

В то же время жесткость внутреннего курса периодически пересматривается. И вот уже, несмотря на прежние заботы власти о духовном и физическом здоровье общества, на киноэкранах снова могут начать нецензурно ругаться, да и водка должна подешеветь. Впрочем, и без этих послаблений все запреты пока вполне терпимы. Дело то ли в том, что суровость российских законов, согласно расхожему выражению, компенсируется необязательностью их исполнения, то ли в недоработанности самих инициатив.

Или же, возможно, эта недоработанность умышленная. Многие избыточные запреты, несмотря на свою провокационность, явно превентивны: возникает ощущение, что они приняты «с запасом», «на всякий случай» (который может и не произойти). Характерный пример – та же регистрация блогеров. Октябрь 2014 года – в реестре Роскомнадзора значатся 52 блогера. Ноябрь того же года – более 130. Прогресс, конечно, налицо, но вряд ли это достоверное отображение количества популярных в стране блогеров.

И – да, тебе больше не поставят в кафе пепельницу на стол, но подымить на железнодорожной платформе или возле метро уже можно с минимальной угрозой нарваться на штраф. Купить спиртное ночью в маленьких магазинчиках, повально переквалифицировавшихся в «закусочные» или вовсе наплевавших на закон, тоже не проблема. А ставшие уже элементарными навыки пользования Интернетом позволят при желании посмотреть сайт из числа запрещенных.

С политической стороной вопроса дело обстоит сложнее. Едва только были приняты поправки в Гражданский кодекс, осложняющие и без того непростую жизнь общественных организаций, как Минюст подал иск о ликвидации российской правозащитной организации «Мемориал». Пока что обошлось – в иске было отказано, но ситуация симптоматичная. К тому же, судя по всему, у ведомства остаются претензии к международному «Мемориалу».

Правоприменительная практика в политических моментах вообще вызывает недоумение. Подозрительно-экстремистскими становятся даже невинная табличка Je suis Charlie или украинский флаг. Спору нет, из-за событий в Украине жовто-блакитная расцветка может вызвать, мягко говоря, неоднозначные эмоции, но это все-таки официальная символика соседнего государства. Маразм, конечно, но, с другой стороны, он пока касается весьма немногочисленного количества граждан, а подавляющему большинству – по столь же большому счету – наплевать.

Бессмысленное наследие советской эпохи

Примечательно другое. Если в новациях, регулирующих общественную жизнь, власть чаще всего выбирает между вариантом просто жестким и вариантом очень жестким, то, ограничивая саму себя, проявляет характерную мягкость. Общественный контроль, о котором так много говорят в последнее время, – яркий тому пример. Собственно, термин «контроль» к этому институту не вполне подходит. Можно говорить скорее о мониторинге и рекомендациях, о праве наблюдать и давать советы, к которым власть может прислушаться. А может и не прислушаться.

Сама формулировка «общественный контроль» перекликается с названием его предшественника – «народного контроля» времен СССР.  Сравнения тут могут быть довольно условны, но в определенных моментах эти два института действительно отчасти похожи. Прежде всего своей парадоксальностью: контроль над властью по факту контролируется самой властью.

С нормами законов не считаются даже те, кто должен следить за их соблюдением. Фото PhotoXPress.ru

Конечно, в советские времена иначе и быть не могло. Поэтому выражения, используемые в Положении об органах народного контроля в СССР, не вызывают удивления. Как гласит документ, «в органах народного контроля сочетается государственный контроль с общественным контролем». Задачами являются в том числе «проверка исполнения директив Партии и Правительства» и помощь в их реализации. Работа происходит «под руководством Партии и Правительства», а сами органы «выступают их активными помощниками в повседневной деятельности по воспитанию кадров в духе высокой организованности и дисциплины».

Параллели с общественным контролем в РФ, разумеется, не дословные, но по своей сути довольно существенные. Достаточно сказать, что субъектами общественного контроля в России по закону могут выступать только общественные палаты страны и ее регионов, а также советы при органах власти – то есть структуры, формируемые практически полностью самой властью. Которая – что важно – отсекает от участия в них оппозиционно настроенные организации. Понятно, что ожидать от таких структур неприятных для власти вопросов не приходится. И неудивительно, что больше всего на теме общественного контроля пиарится Общероссийский народный фронт (ОНФ), лучше всех знающий, кого можно критиковать. А кого – нельзя.

Вторая аналогия возникает, если посмотреть на результаты работы. Народный контроль в СССР был по большому счету совершенно бесполезной, ни на что не влияющей вещью. Да, в короткий период правления Юрия Андропова это был по-своему действенный механизм. На проходных предприятий появились дамы пожилого возраста, следящие за тем, чтобы трудящиеся соблюдали рабочий график. Те же дамы, зачастую в сопровождении милиции, устраивали рейды по магазинам, кинотеатрам и прочим общественным местам, отлавливая вместе с прогульщиками представителей творческих профессий. Улицы Москвы в будни стали безлюдными: производительность труда, может, не слишком повысилась, но по крайней мере граждане находились на рабочих местах. При Иосифе Сталине контроль снизу тоже существовал, но то было совсем специфическое время. В остальном же общество было лишено механизмов саморегуляции и влияния на власть, а те механизмы, что были, являлись скорее имитацией.

Не больше толка пока что и от общественного контроля. Примечательно, что в законе о нем нет ни слова об ответственности чиновников за воспрепятствование работе общественников, а ведь ни одна законодательная новация не может по-настоящему работать без санкций за ее неисполнение.

Хотя то, что называют общественным контролем в России, таковым, по сути, не является, определенная польза в нем все же есть. Общественные палаты и советы обеспечивают власти хоть какую-то «обратную связь» с обществом и встраивают в системную политику некоторые инициативы снизу. Однако о независимом общественном контроле говорить, конечно же, не приходится.

России нужны «старцы», 

а не общественники?

На самом деле проблема не в том, что реально никакого общественного контроля над властью нет и не предвидится, – политическая система пока что худо-бедно работает, а насчет ее перспектив могут быть самые разные мнения. Проблема, как представляется, в том, что власть, по-прежнему ничем не ограниченная и весьма слабо восприимчивая к критике, может начать допускать совсем уж серьезные ошибки, которые рано или поздно станут фатальными – для общества и страны. Для самой власти, в конце концов.

Впрочем, сетовать на это бессмысленно. Стоит признать, что сделать так, как на Западе, где за каждым шагом власти следит не только общественность, но и такие вполне реально действующие (в отличие от России) политические институты, как оппозиция, парламентский контроль и т.п., у нас не получится. Это, по-видимому, объективная данность. Хорошо же это, плохо или нормально – рассуждать неинтересно.

Остается уповать на то, что те самые фатальные ошибки власти не сделают. Общественные палаты и советы в этом вряд ли помогут, но у них может быть реальная альтернатива, укорененная, кстати говоря, в русской культуре, – частные лица, которые благодаря своему уму и авторитету способны заставить политических лидеров не только выслушать, но и принять неприятную им точку зрения.

Таковым при Александре I был Николай Карамзин. О его влиянии на императора можно говорить долго. Характерный пример: царь делится сомнениями, давать ли Польше Конституцию. Давать, без колебаний отвечает Карамзин, – и у поляков появляется свой Основной закон. Еще более примечательный эпизод: император загорелся идеей передать той же Польше украинские и белорусские земли. Карамзин срочно пишет записку, в которой остужает пыл правителя Российской империи. Результат – сохранение статус-кво. (Можно лишь жалеть, что личности подобного масштаба и влияния на государственного лидера не оказалось в свое время при Никите Хрущеве, недальновидно и в чем-то волюнтаристски передавшего Крым Украинской ССР.)

Конечно, у любого подобного консультанта есть свои недостатки. Тот же Карамзин скорее всего был чересчур консервативен – это тот случай, когда реформаторство парадоксальным образом приобретает, по меткому выражению Константина Леонтьева, определение «ретроградное». Однако тут важна сама модель, в которой у советника есть возможность без опаски подвергнуть критике планы и действия первого лица государства, а тот, что самое важное, к этой критике прислушивается.

Склонность к почитанию моральных авторитетов – вообще особенность русской культуры, не только и даже не столько политической; взять хотя бы Андрея Сахарова, который уважаем больше, чем любая из нынешних правозащитных организаций. Как точно подмечает академик Юрий Пивоваров, эта особенность проистекает из православной традиции старчества (занимательно, что многих прежних «властителей дум» – Федора Достоевского, Льва Толстого, Александра Солженицына – роднила со старцами даже такая деталь внешности, как густая борода).

Фигур такого уровня сейчас не видно. Мы можем догадываться, что Владимир Путин советуется с Алексеем Кудриным по экономическим вопросам и с безусловным уважением относится к Евгению Примакову, однако первый на «старца» никак не тянет, а второй и не стремится им быть. Появятся ли они – вопрос спорный, но потребность в них ощущается все больше. В конце концов не будет большим преувеличением сказать, что один Карамзин (ну или Михаил Сперанский, как либерал, встроенный в политическую систему, – как кому больше нравится) может принести пользы для страны больше, чем все общественные палаты и советы, вместе взятые.