Сажать – не сажать

«Электронный браслет» пока еще не стал действительным средством ограничения свободы. Фото Елены Нагорных/ТАСС

«Ни один ветер не является попутным кораблю, который не знает, куда плыть». Это изречение как нельзя более справедливо для современного уголовного и уголовно-исполнительного законодательств. С тем добавлением, что на палубе дрейфующего корабля тем не менее идет активная работа: кто-то поднимает паруса, кто-то пилит мачты, кто-то, толкая и ссорясь, красит в разный цвет надстройки.

За время существования Уголовного кодекса России (с 1996 года) было принято 150 (сто пятьдесят!) федеральных законов, вносящих в него изменения и дополнения, причем понятно, что каждый касался далеко не одной статьи. В области уголовно-исполнительного права таких федеральных законов было принято вдвое меньше – 75, но и статей в УИК меньше в два раза. Общим местом стала критика большинства законодательных новелл в нереалистичности, в отсутствии какого-либо научного обоснования, рассогласованности и нежизнеспособности. Кроме того, обычно принято сетовать на то, что в Государственной думе мало юристов, в особенности – профессионалов в области уголовного права.

Но неужели передовые ткачихи и сельские механизаторы, деятели искусства в Верховном Совете РСФСР обладали более высоким профессиональным правосознанием? Тем не менее для непредвзятого юриста со стажем, к числу которых автор относит и себя, очевидна разница между качеством советских уголовных законов (при всей их идеологической ангажированности) и современной продукцией «взбесившегося принтера». Во многом потому, что советский законодатель все же неизмеримо уважительнее относился к мнению профессионального сообщества (не путать с интересами отдельных ведомств).

Избыточность криминализации очевидна. Вспомним, к примеру, пресловутые статьи 1591–1596 УК, которые, по дальнейшей логике законодателя, должны в будущем привести к появлению аналогичных норм типа «кража в автобусе», «кража в подъезде». Или попробуйте на практике применить ст. 141.1 УК, которая в тексте закона занимает почти две страницы в силу ее предельной казуистичности.

Столь же очевидна избыточность пенализации, причем как по конкретным нормам УК, так и в части системы наказаний. Ну как, к примеру, с позиций науки уголовного права можно объяснить студенту, что покушение (или даже приготовление) к посредничеству во взяточничестве (ч. 5 ст. 291.1 УК) наказывается строже самого посредничества (ч. 1 ст. 291)? Разве не ясно законодателю, что увеличение максимального срока лишения свободы до 35 лет ставит такого осужденного в худшее положение, нежели осужденного пожизненно: если применение условно-досрочного освобождения при пожизненном заключении возможно по истечении 25 лет, то необходимые три четверти срока при 35-летнем заключении составят 26 лет, а при четырех пятых – 28 лет? Разве нужно объяснять, что лишение права занимать определенные должности сроком на 20 лет фактически будет означать лишение на этот же срок права занимать должности на государственной службе, в суде, прокуратуре, в полиции для всех близких родственников осужденного?

Серьезной проблемой остается сокращение тюремного населения. Ныне, как известно, оно снижается, но темпы снижения существенно замедлились. Сейчас в исправительных учреждениях находится примерно 550 тыс. человек, что, по расчетам криминологов, составляет 460 на 100 тыс. населения и ставит Россию уже не на первое, как это было в 2001 году, а на восьмое место в мире. Однако, по тем же данным, в расчете на взрослое трудоспособное население эта цифра составляет 950, а среди трудоспособных мужчин пресловутый «коэффициент судимости» доходит до 1800. То есть примерно двое из ста находятся за решеткой. Притом что средние сроки лишения свободы в России составляют 4–5 лет, а на Западе – 4–5 месяцев. И если к реальному лишению свободы в Западной Европе приговаривают 10–12% осужденных, то в России – 27%. Это, конечно, не 45–55% в СССР и не 35–37% в 90-е годы, но все же очень много.

Можно, конечно, объяснить это разницей в преступности, что отчасти верно, но представим себе весы Фемиды. На одной чаше – доводы в пользу виновного, на другой – против. Но эти весы можно интерпретировать и по-другому, в плоскости «сажать – не сажать». Таков на деле алгоритм профессионального мышления судей при доказанности вины подсудимого.

Что государство может использовать «противовесом» тюрьме? Насколько этот противовес будет эффективным? Правильно ли воспримут его и общество, и сам осужденный? На первый взгляд все в порядке. В установленной УК системе наказаний из 13 – 8 не связаны с лишением свободы. Не забудем и про условное осуждение.

На деле не все так благостно. Начнем со штрафа, который в западных странах служит основной альтернативой лишению свободы.

В современной России штраф как уголовное наказание менялся многократно. Сейчас его пределы как вида наказания впечатляюще широки: от 5 тыс. до 500 млн руб., по статистике к штрафу стабильно осуждается 12–13% всех виновных. Тем не менее реальная его исполнимость невысока. Из всех назначенных штрафов своевременно уплачивается не более трети. Из оставшихся лишь около половины удается взыскать принудительно в полном объеме. Чрезмерно запутанные уголовно-правовые последствия неуплаты штрафа не позволяют надеяться на его эффективность. В особенности в кризисных социально-экономических условиях. Введение в действие Закона «О банкротстве физических лиц» сделает взыскание штрафов еще более проблематичным.

В 2003 году в России, несмотря на протесты авторитетных ученых, была отменена такая мера наказания, как конфискация. Возврат ее в УК произошел тремя годами позже, но уже в виде так называемой иной меры уголовно-правового характера. Что в «осадке»? Если до 2003 года приговоры с конфискацией исчислялись десятками тысяч, то ныне ежегодно по всей России не более 500–700. Оставим в стороне вопрос «cuiprodest?» Рискну тем не менее предположить, что отмена конфискации как наказания в 2003 году наряду с иными причинами в конечном счете обошлась России в 50 млрд евро (известное решение Гаагского арбитража по «делу ЮКОСа»).

Замысловатые метаморфозы претерпело в России ограничение свободы. Вначале предусмотренное с отбыванием в исправительных центрах, оно так и не было введено в действие за неимением оных и поэтому поначалу отсрочено, а потом, в 2010 году, коренным образом изменено. Ныне оно более всего напоминает разновидность условного осуждения и фактически конкурирует именно с ним, а не с лишением свободы: на протяжении последних лет повышение доли осужденных к ограничению свободы сопровождается снижением доли осужденных условно. Притом что ограничение свободы по содержанию, порядку назначения и исполнения – несравненно более сложная и затратная мера. Вспомним до сих пор не завершенные дела, связанные с «электронными браслетами». Понятно, что ограничение свободы в его нынешнем виде не представляет собой сколько-нибудь значимого «противовеса» лишению свободы, а лишь перераспределяет тех, кто и так не попал бы за решетку.

Что касается принудительных работ, то его неоднократные отсрочки (последняя уже до 2017 года) скорее всего приведут к его отмене. Пока же это наказание наряду с арестом, условно говоря, можно именовать «виртуальным».

Примерно 8–10% осужденных в последние годы приговариваются к исправительным работам. В советское время эта доля доходила до 25%. В этой части законодатель также трижды принимал прямо противоположные решения. Вначале ограничил круг осужденных, имеющих основное место работы. Потом – напротив, – не имеющих места работы вовсе. Наконец в 2011 году вернулся к обоим вариантам, как это и было в УК РСФСР.

На более широкое применение исправительных работ едва ли можно надеяться, но и отказываться от него, как это предлагают некоторые «реформаторы», нет оснований. В особенности если, подумав, объединить в рамках одного наказания – исправительных работ – существующие ныне исправработы и бесплатные обязательные работы. Ведь исправительные работы также обязательны, а обязательные, как и всякое наказание (см. ст. 43 УК), – преследуют цель исправления. В итоге получим исправительные работы трех видов: а) по месту работы, б) в иных местах, в) бесплатные исправительные работы, которые ныне именуются «обязательными». Это позволит гораздо более гибко реагировать на изменение экономической конъюнктуры, определяющей в том числе количество и качество рабочих мест в тех или иных регионах.

Такое наказание могло бы в итоге составить более весомую конкуренцию лишению свободы, в особенности если пойти по пути некоторого ужесточения его содержания, а именно – существенно увеличить продолжительность бесплатных исправработ (ныне – обязательных работ) в часах.

Здесь, как ни парадоксально, повышение репрессивности конкретного наказания будет способствовать усилению его «конкурентного преимущества» перед лишением свободы и тем самым в конечном счете способствовать дальнейшей гуманизации судебной практики.

Если же говорить о лишении свободы, то, во-первых, едва ли нам нужно столько его видов, сколько ныне предусматривает УК. Фактически их четыре: лишение свободы на определенный срок, пожизненное лишение свободы, арест и дисциплинарная воинская часть.

Последнее представляется явным анахронизмом (во всяком случае в мирное время), противоречащим ряду международных норм. В частности, Европейским тюремным правилам, которые запрещают возлагать исполнение лишения свободы на «военные власти».

Арест (20-летие несуществования которого мы скоро будем отмечать) также следует исключить из системы наказаний. Должно быть все же ясно, что никаких средств на строительство сети «арестных домов» в обозримом будущем не появится.

Нет никаких весомых оснований продолжать считать самостоятельным видом лишение свободы пожизненно. Это было в какой-то мере оправданно, когда в начале фактического неприменения смертной казни пожизненное лишение свободы выступало исключительной мерой наказания и его самостоятельность подчеркивала эту исключительность.

Наконец, учитывая опыт прошлых лет и фактическое положение дел, следовало бы в конце концов вывести из числа мест лишения свободы колонии поселения, поскольку они и де-юре, и де-факто лишены такого признака последнего, как изоляция и охрана. Таких учреждений у нас сегодня 129, где отбывает наказание чуть более 7% (40 тыс.) осужденных. Помимо снижения статистики числа заключенных это позволит практически реализовать идею «исправительных центров» как «промежуточных» между свободой и несвободой. Учитывая сказанное ранее об искусственном характере ограничения свободы в версии 2010 года, его можно безболезненно отменить. А наличие исправительных центров позволит реализовать это наказание в версии 1996 года. Либо переименовав «принудительные работы» в «ограничение свободы», поскольку, как следует из ст. 37 Конституции, в России «принудительный труд запрещен».