Леонид Жегалов
Посол США Аверелл Гарриман (слева) видел Сталина «человеком невысокого роста, избегавшим прямого взгляда собеседника и мучительно медлившим с ответами». Фото 1945 года
Затейливые изгибы трактовки собственной истории, предлагаемые время от времени российскому обществу, ошеломляют многих сограждан. И – озадачивают наших зарубежных партнеров. Недоумение тех и других началось не сегодня, когда реанимируется дискуссия вокруг названия города на Волге.
В годы, когда этот город назывался Сталинград и стал символом необратимого поворота во Второй мировой войне, послом США в Москве был Аверелл Гарриман. «Владелец заводов, газет, пароходов» – так это, кажется, у советского поэта. Это – и о Гарримане. Но знаковой фигурой стал не поэтому.
В войну и после он регулярно встречался со Иосифом Сталиным. Посылал Франклину Рузвельту депеши о моральной обстановке в СССР. В 1959 году, через три года после XX съезда КПСС, декларировавшего отказ от сталинизма и мирное сосуществование государств с различными социальными системами, советское руководство организовало Гарриману шестинедельную поездку по СССР, где он был принят Никитой Сергеевичем Хрущевым и ведущими представителями его окружения, после чего издал нашумевшую тогда книгу «Мир с Россией?». В ней видный деятель нескольких американских администраций и тогдашний губернатор штата Нью-Йорк как бы в ответ на хрущевскую идею мирного сосуществования выдвинул альтернативы «соревновательного мирного сосуществования» своей страны с СССР, принятую Госдепом США. Имелось в виду: Америка должна «подтянуться» в областях, где русские добились успехов и бросают ей вызов – в образовании, науке, космосе, здравоохранении.
Словом, накануне 25-летия Победы, отмечавшегося в 1970 году, Гарриман был для автора этих строк – в ту пору корреспондента ТАСС в Вашингтоне – самым желанным персонажем для интервью.
Говорю собеседнику: мы к победе шли вместе, что вы хотели бы передать советскому народу? Отвечает: почтение перед непревзойденными мужеством и жертвенностью. Это хорошо показано в вашем последнем фильме, сделанном по случаю.
Тут надо пояснить, что значит «по случаю». «Совэкспортфильму» удалось накануне годовщины изящно продвинуть на американские экраны военную киноэпопею Юрия Озерова «Освобождение».
Гарриман продолжает: в этом фильме впервые после XX съезда произведена масштабная и весьма апологетичная реанимация Сталина – как у вас говорили, вдохновителя и организатора всех русских побед. Такую риторику он, Гарриман, хорошо усвоил еще в Москве. Мол, в хрущевскую оттепель в России появлялись фильмы иного свойства: «Летят журавли», «Баллада о солдате». Там граждане вашей страны вдруг узнали, что победа делалась не именно Сталиным. Как это было показано в 1949 году в знаменитой пафосной кинофальшивке «Падение Берлина», где генералиссимус в день водружения знамени над Рейхстагом выступает у этого здания в ослепительно белом кителе перед красноармейцами. Тогда как русский лидер, вспоминает собеседник, прибыл в поверженную Германию в июле – на Потсдамскую конферецию антигитлеровской коалиции, где решались вопросы послевоенного обустройства Европы и где он, Гарриман, к слову, был советником президента США Гарри Трумэна.
Кстати, продолжал экс-посол, грузинский актер Михаил Геловани, исполнивший в том фильме роль Сталина, изобразил вождя уж очень монументально. На самом деле перед ним, Гарриманом, на аудиенциях в Кремле был человек невысокого роста, избегавший прямого взгляда собеседника и мучительно медливший с ответами. Но, мол, и у них в США президента Рузвельта тоже не очень-то показывали в коляске: война требовала предъявлять народу атлантов.
Возвращаясь к теме упомянутых им либеральных советских фильмов, собеседник продолжил свою мысль. Мол, победа делалась не именно Сталиным, а простыми русскими «джи-ай». Некоторые из которых, не утрачивая убежденности в конечной победе, совершали подвиг в силу обстоятельств, как в «Балладе о солдате». Дескать, такая трактовка человечна, как, впрочем, очеловечивалась и советская система после XX съезда.
Но у Хрущева, заметил мне тогда собеседник, были под боком и «хардлайнеры» с неизбывной тоской по «затягиванию гаек». Они яростно проэксплуатировали в 1960 году достойный сожаления инцидент с Пауэрсом, пилотировавшим самолет-разведчик над советской территорией, и тем самым добились срыва ответного визита президента Эйзенхауэра в СССР. Изощренно стравливали Хрущева с советской интеллигенцией – чего стоит его посещение выставки художников в Манеже в 1962 году. Он, Гарриман, не знает, из тактических ли соображений или же по убеждению Хрущев стал тогда делать ставку на отличившихся производственников и фермеров, выдвигая из них, «соли земли русской», неожиданных кандидатов на лидерские должности. А саботаж «хардлайнерами» присуждения премии Солженицыну за «Один день Ивана Денисовича» – не тогда ли начались поиски пятой колонны?
«Ну, какая пятая колонна!» – сам же Гарриман и воскликнул. Миновало уже, считай, 20 лет после войны. Советский Союз приобрел у своих западных границ целый кордон государств-сателлитов. И Америка, кстати, пусть и с оговорками, но с пониманием отнеслась в Потсдаме к настойчивому требованию Сталина об именно такой диспозиции в послевоенной Европе: его слова о недопустимости возрождения довоенного «санитарного кордона», служившего, мол, трансграничным мостом для агрессии против России, не были лишены оснований. Хотя замена одного «кордона» на другой означала, по словам Гарримана, начало коммунизации Европы.
Словом, Россия могла быть удовлетворена своим положением в мире. И дескать, в этих условиях поиски пятой колонны могли означать одно: система стала давать сбой. Утратив внешнего врага в лице нацизма, Россия начала поиски врага внутреннего. А раз он – пятая колонна, то у него, по определению, есть внешние спонсоры – Америка, конечно же. Мол, хотели добиться за счет мнимой американской угрозы моральной мобилизации народа, сбитого с толку начавшейся десталинизацией, отвлечь его от несбывшихся послевоенных ожиданий, оправдать «затягивание гаек». Дескать, именно тогда возникло противоречие между отнюдь не антиамериканскими настроениями массового русского человека и внешнеполитической практикой русского руководства. Гарриман во время поездки по СССР общался с простыми русскими людьми. На строительстве Братской ГЭС, например, молодые рабочие высказывались за отношения с США «как во время войны» и долго не отпускали гостя – вплоть до того, что приподняли задние колеса его автомашины. Уже тогда, мне сегодня вспоминается, по мнению человека, не понаслышке знающего о стране советской, расхождения между воззрениями в Кремле и в обществе могли стать одной из причин «затягивания гаек».
Хотя сам он, Гарриман, считал, что ужесточения допустимы и даже необходимы, например, в сфере наведения дисциплины при использовании государственного бюджета и публичной собственности. Там, как ему известно из СМИ, у России не все в порядке: расточительство, несоответствие между выделенными ассигнованиями и конечным результатом. С этим и он сталкивался у себя в Америке, будучи губернатором. Кстати, в статусе посла США он, Гарриман, совместно с советским учреждением, выполнявшим функции счетной палаты, проверял правильность использования ленд-лиза, объем которого за годы войны, по его данным, составил 11 млрд долл. Никаких нарушений. Как, впрочем, и с американской стороны. Контроль над финансами всегда предпочтительнее контроля за умами.
Но именно второе стало превалировать в последующие годы. А после Хрущева и вовсе стало устойчивым трендом с признаками ресталинизации. В 1970 году Аверелл Гарриман в беседе признавался, что не удивится, если городу на Волге вернут имя Сталина. Дескать, восстановление исторической топонимики понравится зарубежным военным ветеранам, не осведомленным о деспотизме Сталина. Возможно даже, что это понравится и многим советским гражданам. Почему? Потому что после революционных событий XX съезда правящая партия не сумела предложить деморализованной нации сколь-либо привлекательных слоганов. Но возвращение в общественное сознание позитивного образа Сталина, как и возможные топонимические упражнения с Волгоградом – отнюдь не безобидные экзерсисы. Они, подчеркнул Гарриман, могут стать устойчивым вектором движения от символической топонимики к реальной практике.
Разумеется, тогда в Москву ушло лишь поздравление Гарримана, его воспоминания об американо-советском боевом братстве и пожелания успехов советскому народу. Его размышления о возможной ресталинизации показались тогда абстрактными и лишенными перспектив.
России не нужны пророки не в собственном отечестве. Но примечательные новеллы в предлагаемой сегодня обществу идеологической повестке дня, похоже, актуализируют записи давних лет.
...При прощании экс-посол, только что вернувшийся из Парижа, где возглавлял делегацию США на переговорах с представителями Ханоя о прекращении войны во Вьетнаме, вспомнил такой московский эпизод. Как-то он признался Сталину, что вообще-то он впервые посетил Россию без визы и даже без паспорта. Встретив недоуменный взгляд Сталина, гость поторопился пояснить, что это произошло еще до революции. Когда восьмилетний Аверелл сопровождал отца в деловой поездке по Аляске, они ненароком оказались на российском побережье, где с восторгом были встречены сибирскими эскимосами. В ответ Сталин вроде как бы пошутил, что сегодня такие шутки с властью не пройдут.
