Роза Цветкова
Иногда и бронетранспортер – дом родной. Пусть неудобно, но зато тепло и безопасно.
Фото с сайта www.bbc.co.uk
У журналиста Аркадия БАБЧЕНКО в Facebook помимо почти 5 тыс. друзей более 40 тыс. подписчиков. По сути, последняя цифра – это тираж достаточно приличной газеты. Так что военный репортер Бабченко, сейчас работающий под Славянском, де-факто, а, согласно недавно принятым поправкам в закон о СМИ, касающимся блогеров, теперь уже и де-юре – сам себе СМИ. Он этого не отрицает и мечтает о расширении своей читательской аудитории. Ведь между Аркадием и его подписчиками сложились вполне неформальные отношения: если материал журналиста его читателям нравится, они голосуют рублем. Сумма – на усмотрение жертвователя. «НГ-политика» в лице Розы ЦВЕТКОВОЙ настырно допытывалась у Аркадия Бабченко, каково это – быть журналистом, действительно не зависимым от редакции, зарплаты и посредников.
– Аркадий, решение стать журналистом-одиночкой пришло как-то вдруг, в силу какого-нибудь конфликта с редакцией?
– Не вдруг. Дело в том, что качественная авторская журналистика в современной России спросом практически не пользуется. Средства массовой информации перестали исполнять роль средств именно информации и, в соответствии с законами природы, которая не терпит пустоты, взяли на себя не свойственные им функции партий. Читатели теперь выбирают СМИ не по качеству предоставляемого им продукта, а по соответствию его политической направленности своим взглядам. Например, читатели «Завтра» никогда не подпишутся на «Новую», даже если бы там публиковался сам Хемингуэй. Равно как и наоборот.
– Но так было всегда, пожалуй…
– Да, только если писать о том, что ты думаешь на самом деле, и так, как ты видишь мир в реальности, то вероятность публикации текста через редакцию, в данном случае неважно какого издания, снижается в разы, а в отдельных случаях и вовсе стремится к нулю. Если честно, мне надоело подбирать правильные слова. Надоело подстраиваться под видение мира редактором. Надоело изворачиваться через три ноги, чтобы написать о какой-нибудь банальщине, вместо того, чтобы просто, понятно, но качественно писать о действительно интересных и важных вещах.
– И ты ушел в никуда?
– Я стал работать сам на себя, по схеме, которая работает уже во всем мире. Вкратце это выглядит так: «Я пишу, что вижу, вы платите, сколько считаете нужным». То есть я пишу свои тексты максимально объективно, без оглядки на редакционную политику, делюсь своими мыслями и соображениями вне зависимости от формата, а те, кто это прочитал и кому это понравилось, может оценить мой журналистский труд суммой, которую сочтет для себя возможной. Журналистика в России сейчас находится в таком двойном состоянии, когда, с одной стороны, ее задавили практически полностью, почти ничего не осталось, но при этом те, кого еще не задавили, они в общем-то могут писать все, что хочешь. Потому что цена слова в стране сейчас нивелирована напрочь. Можно, например, написать, что некто, облеченный высокой властью, украл огромные деньги, миллиарды со всеми документами, печатями, сканами и видеозаписью – эффект все равно будет нулевой. Потому что никто это расследовать не будет, никаких последствий это носить не будет, ведь власть уже настолько за облаками живет, так забронзовела и стала такой авторитарной, что ей информация СМИ по большому счету уже не страшна. Ну пишут что-то там журналюги, ну пускай себе тявкают… Правда, безразличие это действует до той поры, пока ты не затрагиваешь чьих-то личных интересов или же чьих-то слишком больших авторитетов – тогда на тебя, может так случиться, либо арматурка случайно упадет, либо изданию, где ты работаешь, навредят, разбомбят или еще что-нибудь. Такое, на мой взгляд, состояние российской журналистики сейчас.
– При самостоятельной работе, в одиночку, все эти риски сохраняются, если не сказать – усугубляются.
– Согласен, что в этом плане в штате, конечно, проще, особенно если ты работаешь в большом европейском информагентстве, где тебя обеспечивают, например бронежилетом, каской и страховкой. Суточные, командировочные, оплата гостиниц и такси – в этом смысле, финансовом прежде всего, проще, когда ты где-то работаешь. В моем случае оплата за труд срабатывает, если есть достаточно большое количество подписчиков, когда набирается их критическая масса.
И сегодня вообще не важно, пишешь ли ты для какого-то издания или в своем собственном блоге, важно присутствовать в информационном поле, информационной среде. Потому что сейчас можно написать один коротенький твит, и он расходится по всем информагентствам. Если ты имеешь свое собственное мнение и стал ньюсмейкером, то тебе уже не надо специально писать в какое-то конкретное издание, твою новость и так перепостят, и не однажды. Может, в техническом смысле оно легче, когда ты где-то в штате работаешь, потому что там тебе и билет купят, и у тебя целая редакция есть, куда ты можешь позвонить в случае чего, и кто-то за тебя может договориться, что-то посоветовать, поспособствовать. А здесь ты полностью один, но зато ты независим, зато ты полностью свободен: хочешь – делаешь, не хочешь – ты никому ничего не должен и от тебя никто ничего не ждет, ты принадлежишь только себе.
– Ты, судя по всему, все же принадлежишь своим читателям, ведь от их количества зависит твое благополучие.
– Если бы у меня была нужда только лишь в огромном количестве подписчиков – постил бы себе всякую чернуху вроде того, как нафотографировать в Донецке груды разорванного человеческого мяса, и пожалуйста – все это везде разойдется. Дело в том, что интересует не только количество читателей, оно, конечно, интересует, потому что от этого действительно напрямую зависит мой заработок, но я при этом еще формирую своего читателя сам. У меня есть качество своего читателя – это человек моего круга общения, и там нет гопоты или каких-то диванных вояк, сомнительных патриотов. Все это время, около двух лет, я, в общем-то, и взращивал своего читателя и площадку, на которой мы общаемся.
Что меня больше всего радует – это то, что вот эта моя журналистика без посредников, это даже не только и не столько журналистика, но еще и поиск своих, поиск единомышленников. Образно говоря, здесь, в онлайне, у меня есть та Россия, в которой я хотел бы жить и которой я хотел бы, чтоб она была в реальности. То гражданское общество, которое я хотел бы видеть, вот оно – это мои читатели, люди думающие, интересующиеся, желающие получать информацию, чтобы ее осмысливать, анализировать и делать из этого выводы.
– Сколько у тебя сейчас подписчиков или, как ты считаешь, единомышленников?
– На Facebook у меня больше 45 тысяч, в Живом Журнале – за 10 тысяч, но с каких-то пор я перестал за ЖЖ следить – еще пару лет назад это было лучшее информационное агентство, где, заходя, можно было сразу знать всю картину дня, теперь это пространство превратилось в полную помойку, там еще, конечно, остались адекватные люди, но на общем информационном поле он уже не очень. И в Twitter – около 10 тысяч.
– Как ты относишься к тому, что как блогер с такой обширной аудиторией ты теперь должен будешь зарегистрировать свой статус как СМИ, что ты должен сам хранить информацию своих подписчиков и отвечать за их мнение?
– Я делаю то, что я считаю нужным, а они пусть делают, что хотят.
– То есть ты готов, что тебя могут в какой-то момент заблокировать?
– Ну пускай блокируют, а что я могу сделать в такой ситуации? Я пока делаю то, что могу делать.
– Позволь достаточно нескромный вопрос: какая часть от такого действительно впечатляющего количества подписчиков реагируют на твое журналистское творчество?
– Раз от раза не зависит. Конечно, майдан или война – это оплачивается, в общем, хорошо, и довольно большое количество людей переводят деньги. В основном по 100–150 рублей, хотя однажды был единовременный перевод в 15 тысяч. Если же начинаешь о чем-то другом писать…
– О кошечках, например?
– Ну не то чтобы о кошечках, просто война, революции, экстремальные ситуации всегда интересны, они всегда привлекают внимание. Я вообще-то не верю в журналистскую разноплановость, что можно на войну послать какую-нибудь начинающую девочку и все будет нормально. Ничего подобного, военная журналистика – это такая же узконаправленная, узкоспециализированная профессия, здесь так же, как и в экономике, к примеру, нужно многое знать и уметь в этих знаниях ориентироваться. Я очень сильно не доверяю людям, которые одинаково хорошо разбираются в картинах Дали и пулепробиваемости бронежилета. Основная задача военного журналиста – это не сделать репортаж, а вернуться домой живым. Еще нужно уметь с людьми сходиться, уметь с ними разговаривать, одеться так, чтобы никого не раздражать, понимать, о чем говорят военные, разбираться в оружии, чтобы не написать какую-нибудь глупость, что можно делать, а чего нельзя делать. Лично у меня это армия, война и, в последнее время так получилось, общественно-политическая жизнь российская – все наши революции, Болотные и т.д. Но когда совсем ничего не происходит или уж совсем не хочется о чем-нибудь таком писать, у меня есть миниатюры, рассказы о Чечне, о войне, где я был. Так что даже если сейчас наступит абсолютный вакуум и ничего не будет происходить, и у нас вдруг начнется Швейцария, мне еще лет на пять хватит материала, чтобы писать и писать.
– Ты считаешь, за такой журналистикой будущее?
– Журналистика, она, конечно же, не умрет, и печатные издания – они тоже не умрут, потому что всегда найдут своего читателя. Мне в метро, например, интереснее читать газету или же в ванной полежать с журналом, чем с ноутбуком, это понятно. А это направление – оно тоже уже есть, во всем мире оно уже бурно развивается. В том, чем сейчас занимаюсь я, есть один огромный минус: здесь совершенно невозможно схалтурить. Тут голосуют рублем только за качественные тексты, то есть нужно вывернуться наизнанку, чтобы сделать хороший репортаж, только тогда начинают капать какие-то денежки, если этого нет – то денег нет.
– Знаю, что твои книги переведены на 16 языков, ты известен не только в России, получается?
– Насколько я знаю, в 22 странах мои книги были переведены. Еще у меня есть премия британского клуба Frontline, которой я очень горжусь. Есть такая организация – Сообщество военных журналистов, ей уже больше 100 лет, и награждают там именно за военные репортажи. Меня наградили за репортаж из Грузии в 2008 году, и теперь я пожизненный почетный член этого клуба, и в Лондоне висит моя позолоченная именная табличка. Из граждан России таких регалий на данный момент удостоены двое: я и Анна Политковская – получается, из живых – я единственный. Это одна из самых высоких моих наград, я очень ценю ее.
– На что ты готов пойти, чтобы добыть необходимую информацию?
– Если речь идет о добывании информации, то если тебя зовут, ты обязан впрыгнуть в танк, в машину и поехать с ними, даже если у них в багажнике лежат пулемет, трупы и они будут по дороге стрелять, убивать. Это твоя работа, ты должен это делать. Ограничения: не брать в руки оружие, его нельзя брать в руки ни при каком раскладе. Нельзя помогать ни одной из сторон – ни информационно, ни как-то еще. Это если речь идет о добывании информации. Если иметь в виду ситуацию с журналистами из Lifenews, то, не берясь никого судить, могу одно сказать: если Украина хочет стать демократическим европейским государством, она должна прийти к одному-единственному выводу: любая журналистская деятельность лежит вне уголовного преследования, любая!
– Где ты сейчас?
– Под Славянском.
