Куда сядем?

Ст. 37 Конституции РФ гласит: «Принудительный труд запрещен».
Фото Reuters

Да простит меня читатель за невольный каламбур, но первая часть заголовка навеяна вовсе не расхожей сентенцией «от сумы да от тюрьмы не зарекайся». Вспомнилось давнее выступление писателя В.Распутина на Съезде советов СССР: «Взлететь то взлетели, а куда садиться – не знаем».

Копейск. Очередной вскрывшийся нарыв на теме отечественной пенитенциарной системы. Досадно. Жаль пострадавших. Разумеется, такие инциденты не возникают на пустом месте, ровно так же, как и бунт матросов на броненосце «Потемкин». Однако, наблюдая на телеэкране на взывающие к справедливости побитые физиономии накаченных алкоголем самозваных правозащитников, тоже становится как-то неуютно. Ведь «уши» организованного криминала в подобных ситуациях торчат достаточно явственно.

Весьма заманчиво преподнести выступление осужденных в Копейске как синдром успеха или провала проводимой реформы уголовно-исполнительной системы (как возмущение обреченных противников или как недоработки сторонников). Но задумываясь над этим, все увереннее приходишь к выводу: Копейск и реформа – совершенно разные плоскости российского тюремного бытия. С одной стороны, статистически ничего вроде бы особо страшного не произошло: тюремные бунты по разным причинам то и дело вспыхивают во многих, в том числе развитых странах. С другой – такой разрыв явно не к чести реформы пенитенциарной системы, поэтому «за державу обидно».

Как же провозглашенные в Концепции благородные цели «повысить эффективность УИС до уровня европейских стандартов», «сократить рецидив преступлений», «гуманизировать условия содержания» заключенных? Чтобы эти лозунги стали явью, надо хотя бы адекватно понимать, что они означают. Иначе они останутся заклинаниями, прикрытием совершенно иных, латентных задач. Каких? Вспомним старый бюрократический анекдот. Уходящий чиновник оставляет преемнику три запечатанных конверта. Их тот должен по очереди вскрывать, если будет терпеть фиаско. Первый с запиской – «вали все на меня». Второй – «затевай реформу». Третий – «готовь три конверта». Известно, что одним из аргументов оставления на посту экс-директора ФСИН в 2011 году был таков: он, дескать, начал широкомасштабную тюремную реформу, и следует дать ему возможность ее завершить. Надо полагать – до 2020 года.

Вернемся к обозначенным в Концепции целям. Основная среди них – вторая. Прочие – скорее условия и критерии ее достижения. Как гласят Минимальные стандартные правила обращения с заключенными (ст. 58), «целью и оправданием приговора к тюремному заключению или вообще к лишению свободы является защита общества и предотвращения угрожающих обществу преступлений».

Тем не менее отцы реформы, сиречь авторы Концепции вовсе не заморачивались конкретной проблемой, которая требовала провозглашенных в ней радикальных решений. Например, о том, чтобы за короткий срок за счет внутренних резервов (!) построить в России свыше 400 тюрем, отвечающих европейским стандартам. При всем при том, что квадратный метр такой тюрьмы стоит в пять-шесть раз дороже квадратного метра благоустроенной квартиры экономкласса.

Если основная задача уголовно-исполнительной системы – сокращение повторных преступлений отбывших наказание, то в Концепции должны обнаруживаться по крайней мере общие сведения о существующем рецидиве. Однако ими ведомство не располагает, несмотря на наличие в структуре ФСИН целого научно-исследовательского института.

Еще в 80-е годы прошлого века система общегосударственного учета рецидива была разрушена. Выборочные социологические исследования, проведенные в 2010 году в Сибири сотрудниками Томского университета, дают об этом некоторое, впрочем, далеко не полное представление. Так, в течение трех лет совершают новое преступление в среднем более половины мужчин, освобожденных из колоний общего режима, и около трети – из колоний строгого режима. В конце 70-х годов прошлого века в СССР эта цифра была в 2–2,5 раза меньше.

Широко пропагандируемой ведомственной инновацией в стимулировании «пригодных к социализации» осужденных в последние годы стали так называемые социальные лифты. Опыт их внедрения противоречив. Ведомственная печать, выступления отдельных аккредитованных во ФСИН журналистов, официальные сайты демонстрируют победное шествие этой инновации. Практика рисует иную картину: реализация социальных лифтов, в сущности, свелась к созданию для части осужденных особо улучшенных и даже комфортных условий проживания, объективно способствуя появлению «коррупционных ниш» и побуждая руководство учреждений соревноваться перед начальством в уровне «удобств» для осужденных, в противоречии с принципом справедливости, порождая в обществе искаженные представления о наказании в виде лишения свободы.

Жизнь давно убедила: если бюрократии поручить ее же реформирование, бюрократии станет больше. О справедливости этого тезиса свидетельствует и целый ряд прочих, мягко говоря, неоднозначных «инноваций». Например, введение нового наказания в виде ограничения свободы, конкурирующего с условным осуждением, весьма обременительного для уголовно-исполнительных инспекций, но так и не ставшего сколько-нибудь весомой альтернативой реальному лишению свободы. А провозглашенная «революция» в технических средствах охраны исправительных учреждений сопровождалась рядом коррупционных скандалов при их приемке и обслуживании, увольнением многих сотрудников, возбуждением уголовных дел.

Чего стоит спонтанная отмена ст. 111 УИК РФ, означавшая ликвидацию всех видов самодеятельных организаций осужденных. Ее последствия также, мягко говоря, весьма неоднозначны. Особенно в наших учреждениях, до сей поры сохраняющих преимущественно лагерный облик. Во всяком случае, судя по интернет-блогам, криминальные авторитеты это решение горячо поддержали.

Особо следует сказать о принудительных работах. Ст. 37 Конституции РФ гласит: «Принудительный труд запрещен». Аналогичное положение содержится в ратифицированном еще Советским Союзом Международном пакте о гражданских политических правах, в ратифицированной Россией Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод.

Ситуация с принудительными работами – вообще за гранью здравого смысла. В 1996 году при принятии УК и УИК РФ предполагалось исполнять наказание в виде ограничения свободы в исправительных центрах, организованных по образу и подобию существовавших в советское время спецкомендатур, где под надзором содержались так называемые химики. Спецкомендатуры ликвидированы в 1993 году, прежде всего по экономическим причинам. Невозможность строительства исправительных центров и отсутствие возможностей массового привлечения осужденных к труду создало дилемму: либо реорганизовать в исправительные центры существующие колонии-поселения (со сходным режимом), либо отказаться от исправительных центров вовсе. Спустя 14 лет законодатель принял второй вариант, и ограничение свободы в версии 2010 года – совершенно иное наказание, неоправданно конкурирующее с условным осуждением и довольно редкое на практике (в 2010 году – 0,9% осужденных, в 2011-м – 1,5%).

Тем не менее спустя год идея исправительных центров была реанимирована применительно к принудительным работам. Только наш законодатель умудрился дважды наступить на одни и те же грабли, ни одного исправительного центра как самостоятельного учреждения до сих пор не построено. Результат: наказание в виде принудительных работ, видимо, будет вновь отсрочено, и опять, «до создания необходимых условий», то есть окончательно превратившись в «виртуальное».

Говорят, не ошибается тот, кто ничего не делает. Судя по последствиям некоторых «ошибок» нынешних тюремных реформаторов, невольно отмечаешь: лучше бы они ничего не делали. Но на очереди – новые прожекты. Строительство тюрем на мусорных свалках (что помимо прочего идет вразрез с международными стандартами, верность которым – атрибут Концепции). Передача всего тюремного здраво-охранения гражданским службам на основе аутсорсинга (при том что свыше 100 колоний для отдаленных поселков в тайге являются градообразующими предприятиями и именно колонийские медики обслуживают их население). Проект о новой военизированной некой «отвечающей стандартам» службе пробации с неясными целями и функциями, но с подробно прописанными условиями службы, надбавками, специальными званиями (от лейтенанта до генерала пробации). Уже сам факт появления такого непродуманного проекта внес сумятицу в ряды сотрудников уголовно-исполнительных инспекций, способствуя оттоку квалифицированных кадров в полицию, на пенсию и т.д.).

Нежелание ведомства хотя бы минимально учитывать научные данные проявилось и в игнорировании авторами Концепции результатов переписи осужденных 2009 года. Амбициозный дилетантизм на фоне плохо скрываемого раздражения «яйцеголовыми умниками» (дословное выражение) в значительной степени привел к снижению влияния ведомственной науки, к отходу от тесного сотрудничества с ФСИН представителей ряда традиционно авторитетных отечественных научных школ, международных организаций.

Узкое место Концепции состоит и в том, что она так и не принята сколько-нибудь значимой частью российского социума, как пенитенциарного, так и более широкого. Пока так и не сложилось никаких социальных, профессиональных групп, которые могли бы выступать мотором, движущей силой провозглашенной реформы. Концепция так и не стала предметом некоего общественного согласия. Система фактически не приобрела союзников и среди иных правоохранительных органов: ведь за годы реализации Концепции ни один из подготовленных ФСИН «радикальных» законопроектов так и не прошел межведомственные согласования. Большинство их заблудилось в коридорах власти. Попытки ведомства самого себя реформировать – это, в сущности, попытки Мюнхгаузена вытащить себя за волосы из болота. Впрочем, ему-то это удалось…

Извечный русский вопрос: что делать? Не берусь судить обо всем. Во всяком случае, надо прекратить «бюрократические судороги», выдавая очередные начальственные прожекты за судьбоносные решения. Как это практикуется на военных фронтах, провести рекогносцировку сил и средств, понять в конце концов причины неудач. Скорректировать задачи до уровня достижимых и определить новую «дорожную карту».

Начать все же говорить правду. В том числе себе, обществу и начальству. Обратиться к обществу и государству в лице уголовно-исполнительной системы с социальным заказом и исключить случаи спонтанного изменения уголовного закона по принципу «утром в газете – вечером в куплете». Создать основу для выработки перспективной, реальной, взвешенной уголовной политики.

Реорганизовать общественные наблюдательные комиссии. Одновременно с повышением требований к «чистоте» их рядов дать им реальные контрольные полномочия. В нынешнем их виде они здесь даже на треть не дотягивают до наблюдательных комиссий советских времен.

Отказаться от курса на глобальную «тюрьмизацию» как нереального экономически, необоснованного криминологически, чреватого нарушениями прав осужденных и затрудняющего их ресоциализацию. Здесь более перспективны «гибридные», или «мультирежимные», учреждения.

Разработать и реализовать общественно-государственную целевую программу обеспечения трудовой занятости осужденных в местах лишения свободы для подготовки квалифицированных рабочих кадров для дефицитных специальностей экономики. Она могла бы стать примером взаимовыгодного и эффективного партнерства власти, социально ответственного бизнеса и гражданского общества.

Создать в исправительных учреждениях интегративную «прогрессивную» систему отбывания наказания, когда бы важнейшим позитивным стимулом стала не преимущественно «сытная пайка», а квалифицированная рабочая профессия, конкурентная на рынке труда.

Разумеется, для этого необходимы и политическая воля, и комплексная ревизия уголовно-исполнительного законодательства в тесной увязке с уголовным, скорейшее принятие нового закона об уголовно-исполнительной системе. К слову, последний, так же как и Уголовно-исполнительный кодекс, должен помимо прочего основываться на принципе гуманизма.