Роман Лункин
В отсутствие настоящей политики не обойтись без острой церковной приправы.
Фото Reuters
Интерес к политике, избавление от гражданской апатии последних 10–15 лет проявляется в России в опосредованной знаковой форме. Прежде всего потому, что политическое разделение в обществе не приобрело характера общенациональной дискуссии о судьбах страны. На уровне федеральных СМИ, Церкви, Госдумы не говорят о том, что Россия в действительности стоит на перепутье, о том, какой должна быть власть, оставшаяся без легитимных выборов после декабря 2011 года. Споров вокруг развития государства как такового фактически нет. Важнейшие законопроекты, ставшие законами, широко не обсуждались, хотя от механизма выборов в регионах, от развития независимых общественных организаций, от того, насколько свободно себя ощущают критики власти (которых можно представить клеветниками) и устроители шествий и демонстраций, зависит ближайшее будущее страны. В этой ситуации граждане призывают на помощь те символы и институты, которые они знают.
Внешне идейный раскол общества и жаркие споры проходят по нравственной и религиозной линии. Политические взгляды оказались в какой-то степени не интересны и лишены практического смысла без острой церковной приправы. Только дело Pussy Riot было разобрано общественностью до мелочей, именно оно стало реальной политикой, символом самоопределения активных граждан, в стране, где иной политики еще мало. При этом почва для противостояния верующих и неверующих в постсоветской России, по существу, отсутствует – в 1990-е годы абсолютное большинство граждан либо прямо стали верующими, либо уже стесняются называть себя атеистами, православие же стало символом традиции и патриотизма, принадлежности к России.
Достаточно перечислить поводы для расколов, которые предлагаются в массмедиа и церковными деятелями. Разве можно себе представить, что на самом деле есть раскол на православных и неправославных, если даже основные оппозиционеры и деятели интеллигенции известны как люди верующие, некоторые даже воцерковленные. Разделения на христиан и противников христианства также нет – сами девушки, танцевавшие в храме, и их сторонники обращаются к Евангелию, готовы молиться и просить прощения у верующих. Безусловно, нет влиятельных общественных сил, которые бы прямо поддерживали безнравственные поступки вандалов, художников, Pussy Riot, кого бы то ни было.
Общество как никогда открыто по отношению к православию и Церкви, оно готово прислушиваться к церковным деятелям намного внимательнее, чем это было раньше.
Дореволюционная привычка воспринимать РПЦ только как символ мертвой традиции переросла в диссидентский интерес к вере в советские годы, а в ельцинское время вылилась в православный бум, когда православие вернулось в сознание каждого гражданина (о вере, о церковной жизни, об участии в приходской активности большинство, конечно, почти ничего не знают). Однако это был только первый шаг к Церкви как к гражданскому институту; второй шаг – это превращение РПЦ в живой организм, где могут найти вдохновение и прибежище люди самых разных взглядов.
В обществе, где никто ни на что не влияет, но, как показала либеральная эйфория на излете медведевской «передышки» перед Путиным, хочет влиять, граждане оказались крайне заинтересованы хотя бы в каком-то воздействии на свою Церковь. Кто бы ни стоял за акцией участниц панк-молебна, она сделала роль православия ключевой, а простых задач с помощью этого скандала решить не удалось: дискредитация РПЦ сомнительна (рейтинги доверия Церкви и Патриарха все равно высоки), православие, наоборот, стало повседневным вопросом для обсуждения, а выгода власти от этого тем более сомнительна: кроме, конечно, постепенного слияния понятий «кощунство» и «оппозиция».
Привыкнув воспринимать православие как одну из своих идейно-политических опор, общество фактически требует от РПЦ, чтобы она также участвовала в строительстве российской нации, в воспитании гражданских ценностей, в мобилизации страны к новому «российскому чуду». Если отбросить шелуху споров вокруг отдельных слов, скандалов вокруг квартир и часов, то окажется, что общество требует от Церкви примерно того же, что и от светской власти: открытости, честности, скромности, определенного милосердия. И оппозиционерам, и людям вполне консервативным, но настроенным демократически, ясно, что от Путина, Медведева, от тандемов или триумвиратов будущего ничего не потребуешь и обратной связи не получишь. Яркая попытка выйти на связь в декабре, феврале и марте провалилась.
═ Церковные деятели зачем-то провоцируют критиков Церкви к более противоправной позиции. Фото РИА Новости |
В то же время Церковь в определенном смысле осталась последним прибежищем мыслящей части общества на фоне разрозненной, бессистемной (судя по отсутствию жесткого плана действий) оппозиции и глухой, богатой власти чиновников, которые пока слишком осторожны, чтобы довести страну до революции. От этого происходит и болезненное восприятие лояльности (часто преувеличенной) деятелей РПЦ по отношению к путинской власти.
Патриарх Кирилл во многом сам способствовал тому, что процесс политизации и идеологического размежевания в РПЦ и около нее стал более быстрым, а поляризация мнений – необратимой.
Интеллигенция, активные граждане, которые на самом деле и являются обществом, всерьез, а не как игру восприняли слова главы РПЦ о необходимости гражданской активности, об ответственности православия за судьбу страны, о том, что в Церкви – люди разных партий и движений, как и слова Медведева о свободе.
Однако содержательного гражданского диалога, нового консенсуса общества на основе православия, к которому, судя по опросам, все поголовно относятся с уважением, сразу не получилось. Именно поэтому обсуждаются не церковные проблемы, а абсурдное обвинительное заключение участницам панк-молебна, радикальные акции эпатажных групп (Femen), «геростратов», которые пользуются моментом, срубают кресты и устраивают перформансы у храмов, на стенах церквей. На другом полюсе – православные погромщики музеев, театральных постановок, православные дружинники. Примечательно, что церковные деятели не спешат отмежевываться от православных патриотов, даже напротив – провоцируют критиков Церкви к более антиправославной позиции (которая и сейчас пока крайне маргинальна). Это и первые заявления протоиерея Всеволода Чаплина по панк-молебну, и слова протоиерея Дмитрия Смирнова о том, что убивают людей под влиянием защиты Pussy Riot, и слова архимандрита Тихона (Шевкунова), что девушки из панк-группы – настоящие шахидки. Нет нужды говорить, что обществу все равно, кто считается, а кто не считается официальным спикером патриархии и каковы их отношения между собой. Все это – голос РПЦ, который звучит громко и делает демократическое движение с его призывами к соблюдению закона, а не правил Вселенских соборов «антиправославным».
Религиозно-политический раскол общества вместо диалога означает провал для элиты страны, ее безответственность. Церковная элита, от которой часть общества хотела получить моральные критерии, касающиеся выборов и демократии, побоялась встать чуть дальше от власти, заявив, что честность – лучшая политика, а суд не должен быть очевидно неправедным даже для «кощунниц». Элита не только не встала над спорами, думая о сложности и единстве столь многообразной и многополярной России, но и наделала массу резких заявлений, как обиженный ребенок.
Тем не менее РПЦ – это не столько московский аппарат, сколько институт, развивающийся в разных регионах по-разному, со множеством социально активных приходов, монастырей, епархий. В них многое зависит от личности архиерея, священника. Ошибки элиты будут исправляться на местах этой новой элитой, которая, возможно, и не занимает высоких постов, но не боится общаться с гражданами, прихожанами, чувствует их нужды, вступает в сложный диалог с теми, кто просто называет себя православным и предъявляет Церкви претензии, идет в наблюдатели на выборах, также с сомнением относится к «Единой России» и т.д. Открытое социальное православие, судя по опыту общения автора с рядовыми священниками в епархиях, уже и сейчас показывает глупость разговоров о расколе общества и «антицерковных кампаниях», которые только мешают, к примеру, молодежной миссии.
Демократизация Церкви как более мобильной и принципиальной иной структуры, чем система светской бюрократии, идет фактически рука об руку с мобилизацией гражданского общества. И несмотря на восприятие демократии как угрозы, о чем не раз говорили Патриарх Кирилл и другие деятели РПЦ, церковной элите придется меняться даже быстрее, чем светской, так как от нее ждут намного большего (да и сам Патриарх Кирилл не захочет быть последним в деле гражданского возрождения России). В любом случае изменения уже идут, но медленно: принуждение элиты к диалогу – это трудный путь в государстве, где чиновники настроены на застой, а церковная иерархия ищет раскол.
