Застой нам только снится

Сегодня ясно, что понятие «застой» неприменимо к брежневской эпохе по той простой причине, что застой невозможен, когда система не имеет возможности для развития. Надо в конце концов понять, что политические и экономические системы, которые воплощаются в жизнь при помощи насилия и сохраняются при помощи различного рода запретов и ограничений, не способны развиваться. Или возврат к сталинщине, или движение к гибели системы – вот реальный выбор эпохи Брежнева. Иного нам не было дано.

В рамках нашей советской системы, используя административный фактор, мобилизационные идеологии, государственное принуждение и т.д., можно было достичь внушительных успехов в индустриальном развитии, в культурном преобразовании общественной жизни. Но подобная система разваливается, если наряду с ней сосуществует в той или иной форме частный капиталистический сектор, крестьянское индивидуальное производство, частная промышленность и т.д. Стоило Горбачеву отменить цензуру, уголовное преследование за антисоветские высказывания – рухнула и марксистско-ленинская идеология, и вместе с ней – идеологическая легитимность советского строя.

И только благодаря пониманию того, что на самом деле тоталитарные системы не могут стагнировать, мы можем оценить уникальность и значение брежневской эпохи в истории России. Это была эпоха эпоха ускоренного распада и так называемого советского образа жизни, и советской идеологии, и советской административно-командной системы. И начался этот распад не в силу личных особенностей Брежнева, а в силу наступившей усталости всей политической системы, и прежде всего в силу моральной усталости ее карательных органов. После разоблачений Хрущева уже нельзя было использовать ГУЛАГ и «шарашки» для технологических прорывов. Когда умирают мобилизационные и карательные ресурсы системы, ее спасение находят в старых, апробированных историей, некоммунистических стимулах к труду.

Надо понимать, что начало нынешней революции индивидуализма было положено еще в брежневскую эпоху. Но рядом с правом на частную жизнь, и это одна из существенных особенностей брежневской эпохи, появилось почти узаконенное право на воровство государственной, общественной собственности.

Не забывайте, брежневская эпоха – это эпоха так называемых несунов, эпоха рабочих и крестьян, которые добавляли к своей зарплате все то, что можно вынести со своих предприятий. На этой основе в стране и начала развиваться теневая экономика, появился второй, нелегальный рынок.

Сам видел, как муж моей родственницы, председатель колхоза под Одессой, закладывал в багажник «Волги» секретаря обкома партии два бутыля красного вина, несколько туш гусей и несколько кусков мяса только что разделанного кабанчика.

Так что в эпоху Брежнева никакого застоя не было. На самом деле за годы его правления произошла полномасштабная эрозия всей экономической системы, произошло постепенное саморазрушение и советского образа жизни, и советского образа мыслей, произошла реабилитация так называемого буржуазного образа жизни. И здесь проявились глубинные противоречия всей брежневской эпохи.

В реальной жизни происходила, как и в странах Восточной Европы – Польше, Венгрии, – ускоренная реставрация всех атрибутов докоммунистического образа жизни и мыслей, а на уровне официоза, официальной идеологии, напротив, победу одерживал марксистско-ленинский догматизм. Особенно догматизм в идеологии, охранительский догматизм начал набирать силу после событий Пражской весны. Эпоха Брежнева после 1968 года – это еще борьба с «шиковщиной», с отступлением от «классового подхода в морали», в чем, в частности, обвиняли лично меня.

Вот такое противоречие. С одной стороны – реабилитация права на частную мысль, даже на свободу мысли, на право быть умным человеком с независимым мышлением, свидетельством чему фильм Ромма «9 дней одного года», а с другой стороны – сохранение введенного еще большевиками государственного крепостничества, железного занавеса, сохранение всех страхов осажденной крепости. И все это – в условиях стремительного роста научной гуманитарной интеллигенции, стремительного роста образования.

И, на мой взгляд, это глубинное противоречие брежневской эпохи, противоречие между реабилитацией буржуазного индивидуализма в быту и старой советской системой запретов, сохранение выездных комиссий, спецхранов, цензуры и поставило на повестку дня то, что Горбачев назвал «политикой гласности». Страна не могла дальше жить и развиваться без демонтажа советской, по своей природе полицейской системы. И не будь Горбачева, рано или поздно на его месте появился бы другой Генеральный секретарь, которого бы соблазнили лавры освободителя советской интеллигенции. Во времена Хрущева хотели малого – только устранения сталинщины, гарантий на жизнь без тюрьмы.

В эпоху Брежнева как раз и появилась, по крайней мере у подавляющей части интеллигенции, тоска о свободной, демократической жизни, как на Западе. И здесь глубинное противоречие этой эпохи. По-старому, по-советски наиболее образованная и думающая часть общества уже жить не могла. Но жизнь по-другому, без железного занавеса, без цензуры, руководящей роли КПСС, без политического сыска, без административно-командной системы, о чем мечтали перестройщики, означала смерть и советской системы и СССР.