Александр Ципко
Чтобы уверенно идти в светлое будущее, надо решительно избавиться от темных страхов прошлого.
Кадр из фильма "Пыль"
Психопатия «красных гвоздик»
Зачем мы все – интеллигенция и так называемые простые советские люди – так страстно желали другой, несоветской жизни, так легко отказались от того, что Михаил Горбачев называл «социалистическим выбором» нашего народа? Зачем? Очередной русский абсурд! На самом деле, как сейчас выясняется, к другой, несоветской жизни мы оказались не готовы ни душой, ни умом. Сейчас, через без малого 20 лет после распада СССР, для подавляющей части российского народа, и российской интеллигенции в частности – и старой, и новой, все самое ценное и значимое все же заключено именно в семидесятилетней советской истории и в ее достижениях. Своими мыслями, чувствами в массе мы так и остались в поле притяжения и советской идеологии, и советской пропаганды.
Наши соседи – поляки, чехи, немцы ГДР – уходили от «развитого социализма» для того, чтобы вернуться в свою собственную, полноценную национальную историю, вернуться на протоптанную десятками предшествующих поколений европейскую дорогу. Мы же с утра до вечера с наслаждением смотрим старые советские фильмы, где подпольщики-революционеры ведут свой неравный бой с царскими жандармами, где лихие красноармейцы шашками рубят кадетов и юнкеров. Мы до сих пор даже в официальных выступлениях с гордостью говорим о Ленинграде не как о столице Российской империи, а как о городе «трех славных революций». Если дело революции – это славное, благородное дело, то зачем вы, господа, разрушили его детище, созданное Лениным и Сталиным первое социалистическое государство на земле. Вся героика российской истории сегодня свелась к героике борьбы с фашистскими захватчиками. Эта героика достойна памяти и уважения, но все же нельзя сводить все богатство русских побед и русского мужества к победе в одной из многих войн. Мыслей и чувств о будущем у нас нет. Это медицинский факт. А российское дореволюционное прошлое после нашей якобы антикоммунистической революции стало для нас еще дальше, чем оно было в эпоху развитого социализма. В мое сталинское детство, как это ни покажется странным, куда больше говорилось, ставилось фильмов о достижениях дореволюционной царской России, об открытиях Попова и Менделеева, о победах Суворова, Ушакова, Нахимова, чем сейчас, в эпоху ускоренного строительства капитализма. Сейчас с утра до вечера, со всех экранов мы ведем рассказ о победах Сталина и продолжаем настаивать на том, что только сталинскими методами, через неисчислимые победы, через горы трупов мы умеем двигаться к победам.
Самое интересное состоит в том, что сейчас, почти через 20 лет после распада советской системы, на телевидении куда больше и куда более странно, чем в советское время, «говорящие головы» вещают нам о достоинствах «социалистического выбора» или «красного проекта». Тогда, в советское время, даже в 60-е, я уже не говорю о 70-х – начале 80-х, интеллигентному, совестливому человеку было как-то стыдно вслух, на людях говорить о несомненных преимуществах социализма над капитализмом, о том, что железный занавес является благом. А сейчас один популярный телеведущий с восторгом говорит об освободительной миссии Красной армии под руководством Льва Троцкого, другой популярный телеведущий с таким же восторгом говорит о созданной Сталиным мировой социалистической системе. Еще более усердствуют в пропаганде сталинизма и красной идеи вновь обращенные государственники. К примеру, Михаил Юрьев без тени стыда и смущения даже на страницах якобы респектабельных «Известий» доказывает, что без изоляции от загнивающего Запада, без возвращения к сталинским страхам мы не выживем. Коммунизма и в мыслях и в чувствах – правда, не в реальной жизни – у нас куда больше, чем во времена Брежнева. Конечно прекрасно, когда расцветают все идеологии. Это действительно достижение демократии. Но почему-то у нас в стране, якобы порвавшей с коммунистическим прошлым, ярче всех цветут ядовитые цветы марксистского морализма. Когда «красных гвоздик» так много, почему-то на душе становится жутко.
Власть без преемства
Конечно, находятся и у нас смельчаки, которые идут против коммунистических ветров и пытаются напомнить, что социализм – это не только ДнепроГЭС, Сталинград и Гагарин, но и громадные, невосполнимые человеческие и культурные утраты. И правда, ведь на самом деле о будущем мы говорим мало, ибо нет никаких гарантий, что после семидесяти лет коммунистического эксперимента Россия и россияне смогут вернуться к нормальной жизни, создать полноценную демократию и конкурентоспособную экономику, стать частью европейской христианской цивилизации. Наверное, от утраты этой веры в себя, в нашу способность жить и творить, как все европейские народы, и возникла нынешняя, новая и одновременно старая мода на особый русский путь. Но все же не могу не вспомнить, что еще восемь лет назад и в обществе, и у новой властной элиты сохранялась вера, что мы в состоянии расстаться с пустыми коммунистическими идеалами и стать на дорогу европейской цивилизации. На заре своей пропагандистской молодости таким смельчаком и оптимистом был Владимир Путин, настаивающий на том, что коммунистический маршрут «был тупиковым», что в советское время мы не только многое приобрели, но и многое потеряли. Интересно, что наш новый президент Дмитрий Медведев, который якобы является гарантом нашей победы над коммунистической системой, нигде и никогда, насколько я помню, не выразил свое личное отношение ни к Октябрю, ни к коммунистической идеологии, ни к нашему семидесятилетнему коммунистическому эксперименту. Он старается остаться над схваткой белых и красных.
Абсурдность всей нашей идеологической ситуации состоит в том, что ведет борьбу с наследием коммунизма в умах людей не наша, якобы антикоммунистическая власть, а ее политические противники, непримиримые либералы. Лично я согласен с Григорием Явлинским, что уже пора «публично рассмотреть и дать на государственном уровне ясную и недвусмысленную правовую политическую и нравственную оценку насильственного захвата власти, совершенного большевиками в 1917–1918 годах, характера и природы созданного ими политического режима и его последующей деятельности, в частности, террористической политике тогдашних руководителей страны┘»
Согласен и с теми, кто утверждает, что наша новая власть, не заявившая о правопреемственности современного российского государства, на самом деле висит в воздухе.
Драматизм нашей идеологической ситуации состоит в том, что объективно у нас в отличие от стран Восточной Европы условий (и объективных, и субъективных) для живучести коммунистических иллюзий и мифов куда больше, чем побудительных мотивов к духовному отрезвлению российской нации. Честно говоря, на самом деле у нас не было и нет подлинного субъекта декоммунизации России. У нас не было и не могло быть по-настоящему правой, консервативной и в этом смысле «белой» интеллигенции, которая, к примеру, сохранилась не столько в социалистической, сколько в католической Польше. Подавляющая часть лидеров нашей якобы антикоммунистической революции были яркими представителями номенклатуры КПСС, к примеру, членами редколлегии журнала «Коммунист». Так было и не могло быть иначе. Духовные лидеры перестройки были и, пока живы, остаются верны социалистической идее.
В отличие от других стран Восточной Европы, к примеру, наша творческая интеллигенция боится сказать, что все же существует разница между героизмом Чапаева и героизмом Деникина, что все же красные герои, при всех их духовных достоинствах, сражались и умирали во имя утопии, во имя грядущего рабства. Гражданская война всегда драма, и человеческие, личные аспекты противостояния людей в это время не поддаются дихотомии добра и зла.
Но при всем этом есть и национальные и всечеловеческие, цивилизационные аспекты этого столкновения двух человеческих правд, и тут уже не может быть ничего относительного. Главная правда состоит в том, что коммунистическая идея, во имя которой храбро и достойно сражался Чапаев, была утопией, красивой ложью, а строй, который возник благодаря доблести Чапаева, принес много страданий российскому народу, разрушил многое из того, на чем держалась человеческая жизнь. Но в массе даже интеллигенция не научилась, не может отличить мужество и героизм, добродетели людей, которые жили, строили в рамках системы, от исходного утопизма, противоестественности системы, которая возникла благодаря красоте подвигов Чапаева.
Для ухода от коммунизма в сознании, в идеологии надо признать, что не может быть альтернативы тем ценностям, на которых основана Европа и которые к Октябрю уже в значительной мере были реализованы в России, на ценностях права, частной собственности, свободы совести, свободы предпринимательства и т.д. Чтобы уйти от коммунизма, надо осознать, что на самом деле он был направлен против всех духовных оснований человеческой цивилизации. Демократизация в сознании, в душах людей происходит в России медленно, ибо в стране, которая начала этот эксперимент и которая благодаря ему приобрела всемирную известность и действительно влияла на ход мировой истории, трудно признать, что по большому счету с точки зрения жизнеспособности нации, ее перспектив на будущее мы потеряли куда больше, чем приобрели.
Капкан социалистической избранности
Нам очень трудно выбраться, о чем, кстати, предупреждал еще Иван Ильин, из ловушки своего самолюбования, преодолеть советскую иллюзию, что мы якобы творили чудо. Не знаю той нации, у которой хватило бы на самом деле мужества признать страшную правду своих катастрофических поражений, ложность своих исторических иллюзий. Но российская нация никогда не сможет всерьез расстаться с коммунизмом, пока мы честно не скажем себе, что на самом деле мы свой ХХ век потеряли, что на самом деле биологических, духовных ресурсов для полноценного развития у нас сейчас куда меньше, чем было 100 лет назад.
Куда ни глянь, источники коммунистических иллюзий и коммунистического самодовольства куда более мощны и полноводны, чем мелеющие с каждым годом ручейки здравого смысла и совести. И нельзя не признать, что многие причины живучести в России коммунистических иллюзий порождены уже новой Россией, порождены нашей провальной, прежде всего в моральном отношении, практикой как всегда ускоренных рыночных реформ.
Трудно рассчитывать на декоммунизацию сознания людей, когда новая, некоммунистическая жизнь отняла у них и личную безопасность, и скромный, гарантированный достаток, и гарантию занятости, и т.д. Декоммунизация в сознании происходит медленно, ибо преимущества новой, свободной жизни для значительной части населения не видны. Драма, наверное, состоит и в том, что и новое поколение, которое очень много получило от демократии – и свободу передвижения, и право на свободу мнений, и т.д., – идеализирует советское прошлое, о котором оно знает понаслышке.
В странах Восточной Европы борьба за независимость соединилась с борьбой со всем советским наследством, и прежде всего с коммунистической идеологией, с коммунистическими мифами и идеалами. А наша беда состоит в том, что большевизм – это и детище русской истории, и выбор российского большинства, выбор российского народа. А от своего, родного трудно отказаться. В начале 90-х не принималось во внимание, что для того, чтобы уйти от коммунизма не только умом, но и душой, надо к чему-то прийти, прислониться к чему-то устойчивому. Не меньшей утопией, чем коммунизм, был призыв идеологов «Демократической России» порвать со всяким прошлым, как с коммунистическим, так и с царским, и строить новую Россию с нуля, на основе идеалов свободы и прав человека. Кстати, сама эта установка на полное и окончательное расставание со всем русским прошлым еще раз убеждает в том, что у нас действительно не было ни «либералов», ни «демократов», а поводыри, которые вели в начале 90-х «слепых», на самом деле были наследниками большевизма и их революционной идеологии, их большевистских методов достижения поставленных целей.
 Не пора ли признать, что красные герои сражались и умирали во имя грядущего рабства, а не просто восхищаться их героизмом? Кадр из фильма «Чапаев» |
Тупики великой победы
И здесь я подхожу к самой трудной и в моральном, и в идеологическом отношении проблеме. Речь идет об унаследованной еще со времен Брежнева практике созидания фундамента национального оптимизма целиком и исключительно на победе СССР в войне с фашистской Германией. Конечно, оснований и причин (и моральных, и политических) для подобной идеологической практики более чем достаточно. Сегодня в новой России единственной общепризнанной, объединяющей все общество ценностью является победа 9 мая. Я лично не знаю, кого собирается судить Сергей Шойгу за попытки поставить под сомнение победу СССР над фашистской Германией в составе антигитлеровской коалиции. Таких людей нет ни в России, ни даже в мире.
Даже лидеры прибалтийских республик, которых хочет посадить за решетку Сергей Шойгу, не ставят под сомнение факт победы Советской армии в войне с Гитлером. Они говорят о другом, о том, что вместе с нашей победой к ним в Прибалтику вернулись сталинские репрессии, начавшиеся в 1940 году. И с этим фактом, будучи в здравом уме и трезвой памяти, так же трудно спорить, как и с фактом нашей победы 9 мая. Русская драма, кстати, тоже состоит в том, что великая победа советского народа в войне с фашисткой Германией придала легитимность античеловеческому сталинскому режиму и, как говорил Николай Бердяев, снова на десятилетия привела к замораживанию духовной жизни в России. Солдаты войны 1941–1945 годов, как и солдаты войны 1812 года, надеялись, что им, победителям, дадут больше прав и больше свобод.
Привязывая целиком и полностью процесс духовной консолидации российской нации к победе 9 мая, мы неизбежно сохраняем в позитиве и советскую систему, и советскую историю. Согласен с мнением некоторых российских историков, что память о войне без памяти о ее страшной человеческой цене не только неполноценна, но и аморальна, ибо снимает вопрос о стратегических ошибках Сталина, к примеру, о его преступной расправе с руководством Красной армии, подорвавшей ее боеспособность накануне неизбежной войны с Гитлером.
Если самые важные и главные русские победы были достигнуты в рамках советской системы, то зачем мы убили курицу, которая приносила золотые яйца? Вот вопрос, который возникает у молодой России в результате нашей нынешней идеологической практики, сводящей весь русский позитив к завоеваниям советской эпохи. Воспоминания о победах в Великой Отечественной войне неизбежно возвращают национальное сознание в систему ценностей советской эпохи. Актуализация побед над фашистами превращается в актуализацию марксистского учения о революции как празднике истории. Но ведь декоммунизация предполагает выработку прямо противоположного подхода к Октябрю как к национальной катастрофе.
Что мешает нам отделить подвиг людей, которые вопреки всему, вопреки кричащим абсурдам советской системы совершали ежедневный подвиг труда, созидания, служения Отчизне? Ведь это так просто, конечно, при определенной культуре мысли и чувств. И не надо во имя принципов, в данном случае уже антикоммунистических, покушаться на реальные достижения системы. Но нам при оценке советской истории не хватает ни светлого ума, ни добротного патриотизма.
Все это говорит еще и о том, что для декоммунизации нужна и пропаганда исторических знаний, воссоздание полной картины всех российских побед и свершений. Что мешает говорить нам правду, говорить, что перелом в войне произошел только тогда, когда она из сражения за судьбу нового строя превратилась в отечественную войну во имя спасения России?
И последнее. Конечно, для полной и окончательной декоммунизации нужно определенное мужество. Сегодня для обретения духовной свободы мало сказать себе, что красивые идеалы коммунизма на поверку оказались пустыми, сегодня нужно еще мужество, чтобы увидеть во всей полноте урон, нанесенный коммунистическим экспериментом, и согласиться на страшный, тяжелый труд доводки до ума нашей русской жизни. Декоммунизация невозможна без преодоления соблазна нашей русской особости, без признания того, что мы действительно в цивилизационном, культурном отношении отстаем от старой Европы.
Дарья Гармоненко