Индульгенция на любовь к Родине?

Любовь к Отечеству невозможно ни разделить на чистую и грязную, ни обусловить какими-то рамками.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)

Сам по себе патриотизм, любовь к своей родной стране – чувство, бесспорно, прекрасное, только вот с политикой любовь сочетается плохо. Патриотизм и политика – одна из сложнейших тем современного мира, обостряемая массовой миграцией. Здесь нужно разбираться, и для начала я хочу поблагодарить Александра Ципко, который в своей статье «Войны патриотов» («НГ-политика» от 03.02.09) дал прекрасный материал для понимания и представления места патриотической идеи в политике вообще и в современной политической жизни России в особенности.

Ципко известен как «твердый государственник», не слишком симпатизирующий либеральным идеям. Тем интереснее его мысль о том, что в путинскую эпоху патриотическая идея в России одержала тотальную победу, когда «вся публичная политика свелась к борьбе за право быть самым верным государственником», но┘ победа оказалась пирровой. Это довольно сложное высказывание, отправляясь от которого, Ципко приходит к выводу о пользе для России единой господствующей идеологии. Пафос автора, нацеленный на то, чтобы конкретизировать и «очеловечить наше государственничество, нашу «русскую идею», очень симпатичен. Хотя при этом Ципко не говорит прямо о государственной идеологии, но апеллирует к государству, и потому мне кажется важным разобраться с его аргументацией: а то, может быть, и ст. 13 действующей Конституции устарела? Напомню: «Статья 13. 1. В Российской Федерации признается идеологическое многообразие. 2. Никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной».

Сомнения вызывает уже исходный посыл процитированного выше высказывания насчет результата победы патриотической идеи, понимаемой как идея государственническая. Конечно, когда рамки публичности (ну, скажем, того, что и как транслируют центральные каналы телевидения) задаются властью, а инакомыслящие, в том числе вполне вменяемые, вытесняются за их пределы, иначе и быть не может. Но тогда, вспоминая завет Чаадаева любить свою родину с открытыми глазами, следовало бы сказать, что вся публичная политика усилиями власти «сведена к борьбе┘». Тотальность победы этим не умаляется, но возникает дополнительный вопрос о ее «человеческой цене», который Ципко ставит очень уж абстрактно, безотносительно к данной ситуации, и к которому мы еще вернемся. К тому же патриотизм и государственничество – далеко не синонимы, хотя похоже, что здесь автор и усматривает основную проблему. Потому победа и оказалась пирровой, что либералы выдают себя за патриотов!

Следующий пассаж расставляет все точки над i. «Понятие «патриотизм» теряет силу, когда одновременно в одной и той же стране в него вкладывается совершенно различный гуманитарный и моральный смысл». Иными словами, патриотом может считаться только тот, кто оценивает свое историческое прошлое, понимает смысл и русских побед, и русского величия, видит наше российское будущее так, как это считает правильным и патриотичным Александром Ципко? Умри, Денис, лучше не скажешь! Но, может, я чего-то не понимаю? Мне-то до сих пор казалось, что только в ситуации разномыслия понятие «патриотизм» приобретает силу: очевидно же, что патриотизм – не политическая позиция, а отношение к своей стране. Иначе говоря, патриотизм является очень важным, но все же только одним из ориентиров политики и сам по себе ничего не говорит о политической позиции патриота: он может быть с равным успехом и либералом, и коммунистом, и фашистом. И соответственно оценке подлежит не патриотизм, а содержание политической позиции.

Конечно, патриотизм, а точнее, объявление себя патриотом – отнюдь не индульгенция, дающая право на проповедь любых политических взглядов без разбора. Политическая позиция патриота как минимум требует такого же анализа по содержанию, как и любая другая. «Как минимум» потому, что само по себе широковещательное заявление о своей любви через СМИ кажется мне делом сомнительным: во-первых, любовь – дело, как ни крути, интимное, во-вторых, слишком часто заявления о патриотизме используются именно в качестве индульгенции. А.С.Ципко, кстати, вспомнил вызывающее бесконечные дискуссии высказывание Сэмуэля Джонсона «Патриотизм – последнее прибежище негодяя». Как всякое замечательное высказывание, оно допускает разные прочтения: не зря включил его в свои «Мысли на каждый день» и Лев Толстой.

Меня в данном случае интересует не Англия XVIII века, а современная Россия, и наиболее адекватным текущей социокультурной ситуации я бы считал одно из бытующих в сети «неправильных» прочтений джонсоновского афоризма, согласно которому он относится к тем, кто не только объявляют себя патриотами, но и присваивают право судить о патриотизме других. Так сказать, к патриотам-судьям, патриотам-монополистам. Очень удобная у них получается позиция: рамку права в политике заменяет и развязывает им руки рамка патриотизма! Как заметил Михаил Бахтин, мы обретаем уверенность, когда действуем не от себя лично, а «от имени» внеположных идей, когда «┘путь от посылки к выводу совершается свято и безгрешно, ибо на этом пути меня самого нет┘» Множество проблем решается при этом автоматически.

Действительно, чего там возиться со всякой юриспруденцией? Не проще ли объявить: кто не с нами, тот против нас! А дальше все просто: мир делится на наших и не наших; кто против нас, тот враг; если враг не сдается, его уничтожают. Ясная и доступная всем логика, старшему поколению еще памятная! Тогда, между прочим, становится понятно, почему именно сторонники тоталитарных идеологий больше других любят ссылаться на свой исключительный патриотизм. Но это, конечно, крайний случай. Если же речь идет об «управляемой демократии», озабоченной либеральным имиджем, то достаточно вытеснить оппонентов из публичной политики: главное – не ввязываться в дискуссии, а в милиции с ними разберутся.

Противоположная позиция, напротив, порождает массу проблем: очень неудобно и хлопотно признавать, что патриотизм в политике предполагает прежде всего ответственность – как за происходящее в своей стране, так и за свои, как представителя этой страны, публичные суждения. При такой постановке вопроса придется вступать в полемику с политическими оппонентами, которые перестанут быть врагами, а станут противниками. Тут, глядишь, и парламент может стать местом для дискуссий.

И еще два соображения кажутся мне общественно значимыми. Первое. Что это за государственничество такое интересное, которое автоматически превращает своих сторонников в патриотов? Вроде бы государство и родина – не синонимы: это только в СССР отечество было социалистическим, а мой адрес был «не дом и не улица», а Советский Союз. На мой взгляд, патриотизм вообще имеет культурно-страновую, а отнюдь не государственную привязку.

Если государственником считать всякого сторонника сильного государства, то вряд ли Ципко решит свою проблему очищения патриотических рядов от примазавшихся либералов: ни один здравомыслящий либерал против сильного государства возражать не будет. Он только с присущей либералам вредностью спросит, что скрывается под этим наименованием. Понятно же, во-первых, что функции цивилизованного государства – не важно, слабого или сильного – ограниченны: есть области, не входящие в сферу его компетенции, а подведомственные гражданскому обществу или вовсе частному лицу. Во-вторых, государство может быть сильным интеллектуально, а может – «физически». Либералы традиционно выступают против тупого военно-полицейского государства, но любому непредубежденному человеку ясно, что для становления в обозримое время либеральной демократии интеллектуально сильное государство совершенно необходимо. Равно как и то, что «добро должно быть с кулаками», особенно при том тяжелом наследстве, которое Россия получила от советской власти.

Между прочим, в последние годы различение умной/мягкой и тупой/грубой силы приобрело широкое хождение в политологии и политике. Так, к различению умной и грубой силы апеллирует Барак Обама, собирающийся поставить во главу своей политики именно умную силу. А что имеет в виду уважаемый Александр Ципко, в какую сторону толкает он российскую власть?

Второй пункт очень важен и связан с первым. Я разделяю пафос Ципко, когда он пишет, что «люди, называющие себя патриотами... не задумывались о самом главном – о человеческом облике своего национального и суверенного государства и о человеческой цене русских побед и свершений, и самое главное – о культурном, цивилизационном наполнении возрождающегося из руин 90-х государства». (Вот только «руины 90-х» оставим на совести автора: я-то думаю, что именно в 90-х была принята Конституция и сложился тот общественно-политический строй, при котором живет Россия 2000-х; жить же в худо-бедно построенном доме комфортнее, чем на стройплощадке.) Действительно, обо всем перечисленном традиционно задумываются больше либералы, обычно не объявляющие о своем патриотизме через газеты.

Чтобы не ходить далеко за примерами, сошлюсь на свежие материалы круглого стола в «НГ-политике» от 20.01.09 (особенно выступления Александра Будберга, Евгения Гонтмахера, Константина Ремчукова). Я бы добавил к названным Ципко еще тему знаменитого «интеллектуального потенциала» России, который по каким-то таинственным причинам так и не удается актуализировать. Кстати говоря, именно такого рода часто мучительные размышления и порождают упоминавшуюся «умную силу». Как же толкует эти сложнейшие вопросы Ципко? Он лишь призывает патриотов обратиться к перечисленным темам и задуматься. Немного, но лиха беда начало: самое бы время развернуть диалог между «патриотами» и либералами.

И последнее. Надо еще поддержать Александра Ципко, когда он оставляет без ответа вопрос, «что опаснее для России: былые соблазны космополитического растворения в объединенной Европе или соблазны особого русского пути, соблазн┘ изолированной от Запада цивилизации со своими особыми русскими, «незаемными» ценностями». Я бы только чуть уточнил насчет соблазнов: «оба хуже», опаснее же единомыслие.