Начальник Чечни

Кадыров не только никогда не скрывал своих близких отношений с Путиным, но и демонстрировал это при любом удобном случае.
Фото Reuters

Вопреки прогнозам некоторых аналитиков президент ЧР продолжает укреплять свою власть. Последний пример – расформирование батальонов ГРУ «Восток» и «Запад», чьи командиры стали чеченскому лидеру неподконтрольны. Вообще же из региональных лидеров мало о ком пишут больше, чем о Рамзане Кадырове. Оно и понятно. Во-первых, еще не забыты две чеченские войны; во-вторых, президент Чеченской Республики – фигура, как принято писать, противоречивая, незаурядная; в-третьих, что бы ни говорили о том, как он восстанавливает Чечню, он ее действительно восстанавливает, и Грозный для тех, кто бывал там в военные времена, выглядит чудом.

Непростой парень

Рамзана чаще зовут Рамзаном, а не «Рамзанкадыровым». Не станем вдаваться в подробности, почему так сложилось, но перечислим тех, кого чаще называли по имени – Саддам (который Хусейн), Фидель (Кастро) и, не падайте в обморок, Наполеон (Бонапарт). Вот компания какая┘

Для подтверждения сложности рамзановой натуры приведем несколько эпитетов, к ней прилагаемых: национальный лидер, гангстер, истинный мусульманин, мусульманский плейбой, ну и еще кое-то. В оправдание Рамзана скажу: назовите на евразийском пространстве хотя бы одного президента, который никогда не впадал в гангстеризм. Так что «гангстер» не ругань, а распространенная, даже наследственная черта политической культуры у здешних правящих элит. Просто каждый ее реализует по-своему.

Президентство на Рамзана свалилось по наследству. До прихода к власти в 2003 году отца Ахмад-Хаджи Кадырова такое ему не могло и присниться. Но когда Кадыров-старший стал главой администрации, а затем и президентом, стало ясно, что его сын остается в политике. Напрашивается сравнение с Азербайджаном, где Гейдар Алиев назначил своим преемником Ильхама (кстати, не ошибся). Никто, однако, не мог предвидеть, что президентство Рамзан обретет так скоро.

«Я простой сельский парень, – сказал как-то Рамзан, – я свой народ понимаю и знаю, чего он хочет». Верно – он действительно сельский парень, но не простой. Действительно родился в селе – в Центорое в 1976 году, там же в 1992-м окончил школу. Потом началась война, и в 1996 году Рамзан стал начальником охраны своего отца, тогда еще муфтия Республики Ичкерия, который, по своим собственным словам, не объявлял джихад (это сделал в конце 1994 года тогдашний муфтий Алсабеков), но в апреле 1995 года на съезде Конгресса чеченского народа его «утвердил». Зато в 1998 году в Шатое понял, что «заблуждался».

Почти всегда победитель

Окончивший советскую школу, попавший в исламский джихад, перешедший на сторону России Рамзан – типичный «продукт» распада советского общества, взлета этнонационализма, жестокого российского цинизма и кавказского практицизма. Его личность, поведение, его политические представления и методы концентрированно и жестко отражают состояние нынешней общероссийской политической системы.

Политолог Андрей Рябов в своей работе «Возрождение «феодальной архаики» пишет, что она (архаика) поразила всю политическую систему страны. Для этого феномена характерны слабость политических институтов, широкое использование административно силовых методов, существование системы привилегий, гипертрофия личных «неформальных связей», система личной зависимости и пр. На Северном Кавказе «феодализация» просматривается еще более четко, поскольку кавказское общество оставалось полутрадиционным и управлялось в соответствии с традиционными нормами отношений. Даже могучая советская система и идеология порой склонялись перед традицией.

Имеющая место в «большой» России неисполняемость законов, телефонное и прочее «интимное» право, зависимость судов от исполнительной власти, коррупция удваиваются и утраиваются в обществе, где родовые и прочие неофициальные связи фактически заменяют закон, а коррупция и непотия становятся естественной нормой общественного и политического бытия.

Между прочим, многие чеченцы с трудом приспосабливаются к нынешней системе, ибо при советской власти они могли пользоваться двойными стандартами, соблюдая не только обычай, но и советские законы, которые все-таки действовали, и люди имели возможность апеллировать непосредственно к Центру, минуя местных начальников.

Сегодня такой возможности они лишены. Причем речь идет не только об обывателях, но и о птицах высокого полета, о чем свидетельствует последняя история с кланом Ямадаевых. Рамзан бросает вызов федеральным органам и побеждает их.

Рамзан гордится своей жесткостью и не скрывает этого: «Я признаю, что порой приходится действовать жесткими методами, но как вы думаете – можно ли приучить к дисциплине и исполнению людей, которые в течение долгих 15 лет прожили в состоянии безвластия и анархии, мягкими и нежными методами?»

В октябре 2008 года на форуме «Ислам – религия мира и созидания» председатель Координационного центра мусульман Северного Кавказа Исмаил Бердыев произнес нечто почти кощунственное: «Если бы у власти оставался Ахмад-Хаджи, восстановление не пошло бы такими темпами, Ахмад-Хаджи был мягким человеком».

Не вписанный в стандарты

Возможно, даже дело не в жесткости или мягкости, но в неуемной энергии Рамзана. Чечня – страна маленькая, и «вездесущий» Рамзан конкретно присутствует повсюду – на поле, в школе, на стройке. Это – стиль иранца Ахмадинежада, Путина и Ким Ир Сена, которым также нравится принимать решения «на месте». Рамзану пошли бы и сапоги целинника, и ватник строителя Магнитки. Но больше всего подошла бы шляпа киношного секретаря обкома, одним своим появлением решающего все насущные вопросы. Его роль признают даже те, кто его ругает. Доводилось слушать, что коль не было бы таких денег из Москвы, то все было бы иначе. Однако деньги-то, пусть и обкарнанные откатом и коррупцией, даются под рамзановскую энергию. В России есть примеры, когда федеральные вливания ситуацию не исправляли даже частично, потому что полностью разбредались по частным карманам.

Рамзан утверждает, что «никакой абсолютизации его власти нет». Но с этим позвольте не согласиться: есть и абсолютизация, и «культ личности» – последнее, замечу, проистекает уже не от чеченской традиции, но от советской истории и постсоветского бытия. Центры чеченских городов увешаны его портретами – с отцом, с президентом, с бывшим президентом.

Культ Ахмад-Хаджи Кадырова сливается с культом Рамзана. Это чем-то напоминает северокорейский тандем – «великий учитель» и «любимый руководитель». Обоим покровительствует главное божество – «Путин».

Как любому незаурядному политику, к тому же вписанному в «спецситуацию», ему тесно в рамках устоявшей типологии. Рамзан обладает и чертами лидера-«пожарного», затушившего костер войны, и пользующегося авторитетом в обществе «знаменосца», и в меньшей степени «торговца», способного убеждать и приобщать людей к осуществлению своих планов. И, конечно, он – типичный лидер-карьерист, заинтересованный в личном успехе, причем не только в политическом смысле, но и в плане собственного материального благополучия.

Напрашивается сравнение Кадыровых с первым вождем сепаратистов Джохаром Дудаевым, который предстает лидером-поэтом (романтиком), действовавшим, особенно в первое время, во имя неких идеалов. Романтиком был и Ахмад-Хаджи, искренне мечтавший сделать «как лучше». И Дудаев, и Ахмад-Хаджи, как и подобает романтикам, пали на поле брани.

Любопытно, что в основе стратегического курса каждого чеченского руководителя лежат одни и те же установки: максимальная политическая автономия от Центра, собственный контроль над обществом и право действовать в республике исключительно по собственному усмотрению, экономическая почти независимость при контроле над добываемой в Чечне нефтью.

Дудаев избрал главным инструментом своей политики – сепаратизм. Кадыровы – союз с Москвой. Война могла продолжаться бесконечно. Но казавшаяся многим ошибочной «чеченизация» обрела Кадыровых, и «процесс пошел».

Произошла своего рода сублимация независимости. Во всяком случае, это справедливо для Рамзана и той части общества (прежде всего молодежи), которая, так сказать, «недовоевала».

Грозный для тех, кто бывал там в военные времена, выглядит чудом. Фото ИТАР-ТАСС

Дорога к храму

Рамзан и чеченское общество – тема отдельная и мало исследованная как официальными, так и вольными политологами и социологами. Сегодня он решает вопрос о консолидации общества. Основу сплочения он видит не только в своих успехах как восстановителя республики, но и как охранителя традиции. Причем такой, в которой соединяются этнокультурное и религиозное начала.

Инструментом сплочения общества Рамзан избрал апелляцию к традиционному суфийскому исламу.

Рамзан делает одной из опор своей политики вирд (ветвь кадырийского братства) Кунта-Хаджи, названный так по имени своего основателя, жившего в XIX веке шейха Кунта-Хаджи. В отличие от легендарного имама Шамиля Кунта-Хаджи категорически выступал против «борьбы с империей до последнего чеченца»: чеченцев мало, поэтому каждый должен быть духовным столпом своего народа, он отрицал целесообразность джихада. Считал, что, чтобы выстоять после национальной катастрофы (Кавказской войны), потребуется время для духовного и физического восстановления этноса, накопления сил. Главной линией в учении Кунта-Хаджи было возрождение нации.

Ахмад-Хаджи и Рамзан фактически выступают его преемниками. Эмоциональный Рамзан точно уловил «исламский нерв», сегодня он переигрывает исламских радикалов. (Не исключено, что поступить так ему посоветовали.) Но иногда ему отказывает чувство меры. Рамзан «пересаливает». Во-первых, даже традиционный суфийский ислам, буде он политизирован, вряд ли возможно полностью контролировать. Во-вторых, уже замечено, что в каких-то вопросах местные кунта-хачинцы совпадают с салафитами, например, когда речь заходит о шариатизации. В-третьих, вирдов в Чечне много, и они чувствуют себя обделенными по сравнению с наследниками Кунта-Хаджи. В-четвертых, рано или поздно, но в Кремле обратят внимание на то, что лояльность Центру существует параллельно со второй волной исламизации с еще одной политизацией ислама.

Еще больше удивятся в Москве, когда вдруг обнаружат, что нечто подобное уже давно происходит в соседнем Дагестане, что реисламизация набирает темп, пусть сменив форму, но не утратив конечной цели.

Стремительная политизация традиционного ислама – по выражению грозненского ученого Вахида Акаева, «мечеть сегодня превратилась в центр политического просвещения молодежи» – имеет, однако, и свою оборотную сторону. Гипертрофия ислама приводит к размежеванию в обществе, ибо далеко не все, особенно среди среднего и старшего поколения чеченцев, разделяют религиозное рвение руководителя. Рост исламской составляющей в официальной идеологии, «мечетизация» Чечни у многих вызывает опасения и поневоле сравнивается с ичкерийским призывом к исламскому государству.

Между прочим, президент Ахмад-Хаджи на своей инаугурации отказался приносить клятву на Коране на том основании, что он не является главой исламского государства.

Сегодня две главные магистрали Грозного – проспект Кадырова и проспект Путина встречаются возле Соборной мечети. Обе дороги ведут к храму.

Из сынов в пасынки

Рамзан добился многого. Но многого и не добился. Главное – он не получил нефть. Вряд ли он ее получит, во всяком случае, в том объеме, о котором он мечтает. Торг будет продолжен. Но нефть и газ, конечно, – есть тот главный символ и гарантия российской «суверенной демократии», которыми Кремль «не может поступиться». Москва может сдать все и всех (что она и сделала), но только не это.

Отношения между Рамзаном и Москвой феодальны или, скажем мягче, – патриархальны: монарх – вассал, патрон (сеньор) – клиент. Более они адекватны паре патрон–клиент. Сам Рамзан чувствует себя не клиентом, но партнером. Чисто психологически он не может принять вассальную зависимость от любого российского лидера. Его республика (страна, территория) годами вела войну против сюзерена, одерживала над ним победы, и мир был достигнут не в результате поражения чеченцев, но на основе компромисса. Причем этот компромисс был признанием невозможности нанести сепаратистской Ичкерии безусловного военного поражения. Да и компромисс был обеспечен благодаря отцу и сыну Кадыровым.

Путин для Рамзана – лично близкий человек. Те самые треники, в которых Рамзан приехал к президенту России после гибели отца, – символ, они значат больше, чем табель о рангах. Если хотите, это нечто вроде платка на голове у европейской мусульманки. Это – право на особый статус, на особое к себе отношение.

И у Чечни де-факто есть особый статус, который признается Кремлем и способствует поддержанию авторитета Рамзана среди чеченцев.

В нынешней системе Рамзан уместен. Он не нарушает неписаные законы российской политической системы, просто исполняя их на чеченский манер. Чеченский вождь поступает так же, как и московские авторитарщики. Рамзановские «зинданы» – не более чем специфический аналог читинской тюрьмы.

Прочность патриархальных отношений зиждется на двух столпах. Во-первых, на взаимном личном доверии, во-вторых, на способности патрона гарантировать надежность бытия клиенту. Доверие сохраняется. Однако богатство патрона тает. Противники Рамзана злорадно потирают руки. Дескать, он любил Кремль богатый, а вот как насчет бедного.

Финансовый кризис совпал с конфликтом на Кавказе, приведшем к появлению двух квазигосударственных образований, претендующих на свою немалую долю российских денег. Особая любовь Москвы к Южной Осетии в регионе воспринимается весьма неоднозначно. В качестве любимого пасынка Цхинвал слегка потеснил Грозный. Чечня с ее прошлыми бедами временами выглядит не столь трагично, как Южная Осетия с бедами нынешними. Чуткий Рамзан не может не улавливать этих настроений.

Рамзан – не охотничий сокол на руке Москвы. Он вырос в искушенного политика, он неплохой тактик, хотя стратегии ему надо еще учиться. Его порой мальчишеские манеры не должны никого обманывать. У парня есть актерский дар. И еще – он фаталист. Быть все время окруженным вооруженными (нервными) людьми, значит, быть готовым принять любой поворот в своей судьбе.

В изданной в Грозном книжке «На светлом пути ислама», своего рода апокрифе Ахмада-Хаджи, сказано, что «Рамзан займет свое место в истории». Уже занял.

«Неофеодализм», при котором государственные законы вторичны и вообще условны, опасен нежданными поворотами. Отсюда – неизбежная хрупкость чеченской ситуации. Стабильность в Чечне, ее восстановление, реформы зависят от частностей, политических симпатий и антипатий. От них же во многом зависит и судьба самого Рамзана.