Александр Дерябин Исход нынешних президентских выборов был настолько предсказуем, что экспертов интересовало только одно: насколько проценты, полученные кандидатами, будут отличаться от результатов парламентских выборов в декабре 2007 года. Итоги выборов 2 марта «НГ» прокомментировал политолог Алексей Макаркин.
– Алексей Владимирович, и на выборах в Госдуму, и в ходе президентской кампании упоминание «Единой России» в агитации сводилось к минимуму – на первых главным двигателем агиткампании был «план Путина», на вторых – сам преемник. С чем связано такое отдаление образа ЕР от агитации?
– И на тех, и на других выборах была сделана ставка на максимизацию результатов. Собственного ресурса «Единой России» не хватало для того, чтобы этот результат был полным с точки зрения электоральных возможностей страны. Ведь к ЕР отношение в обществе сложное, одна часть населения видит в ней позитив – партию власти, другая негатив – партию чиновников. И если выдвигать образ «Единой России» на первый план, проявятся не только позитивные, но и негативные черты партии. В ходе обеих кампаний были использованы только те конкурентные преимущества «Единой России», которые повышают результат. В частности, региональная инфраструктура партии, ее символы. Но если бы агитационная кампания была сугубо партийная, то и на парламентских, и на президентских выборах отсекались бы электоральные слои, которые воспринимают ЕР как партию чиновников. Потому в течение всей президентской кампании Медведев старался не акцентировать внимание на том, что он кандидат от «Единой России». Однако под конец он достаточно четко с ней идентифицировался и упомянул, что именно эта партия его выдвинула. Это был определенный знак тем избирателям, которые голосуют за ЕР.
– Вы говорили, что задача была максимизировать результаты, однако в северокавказских республиках Дмитрий Медведев получил меньше, чем «Единая Россия» в декабре...
– На Северном Кавказе смотрели не на «Единую Россию», а на то, кто возглавляет список. При этом разрыв между 90 и 99% – очень приблизительный. Такие результаты связаны с тем, что северокавказская номенклатура, которая определяет результаты выборов в этом регионе, понимает: человеку, который в течение двух сроков находился у власти, нужно оказать значительно большее почтение, чем кандидату, который является просто его преемником. Думаю, что с этим связан нынешний результат. Если кандидат уже укоренился и воспринимается ими как безусловная супервлиятельная фигура, то получает на Кавказе 98%. А если он воспринимается как преемник супервлиятельной фигуры, ему тоже оказывают почтение, но это лишь 90%. Так что здесь просто сработал ресурс клановой системы.
– Как вы прокомментируете результаты Геннадия Зюганова и Владимира Жириновского, которые персонально набрали больше голосов, чем КПРФ и ЛДПР на выборах в Госдуму?
– Это во многом связано с сокращением конкуренции. Если на парламентских выборах участвовали около 10 партий, то сейчас только четыре кандидата. Так что соответственно каждый из них получает больше. Допустим, если мы сравним с президентскими выборами, то результат Зюганова – это показатель, близкий к связке «Харитонов плюс Глазьев» на выборах 2003 года.
– С чем связано усиление позиций Андрея Богданова, который 2 марта получил больше голосов, чем его партия на парламентских выборах?
– Часть голосов за Богданова – это тот электорат, который прямо не враждебен власти. Эти избиратели не будут участвовать в акциях против выборов, например маршах несогласных, но тем не менее хотели бы как-то дистанцироваться от власти и не желают голосовать непосредственно за ее кандидатов. Это могут быть, например, люди, голосовавшие за «Гражданскую силу». К этому можно добавить и периферию СПС, которая не является протестной, конфликтной в отношении власти. Это считаные десятые доли процента с учетом общего результата СПС. Таким образом, с учетом 1%, полученного «Гражданской силой» на парламентских выборах, с учетом голосов Богданова и периферии СПС уже получается та самая цифра в 1,3%.
