Воспоминания о будущем

Вряд ли во сне реалии российской политической мысли выглядят убедительнее.
Фото Артема Чернова

Исследователи и ученые нередко склонны наделять современность чертами эпохальности («НГ-политика», 22 января 2008 года). При этом они используют яркие, броские, притягательные определения, не задумываясь, насколько справедливыми они будут выглядеть с точки зрения завтрашнего дня. Кажется, что все дело только в том, чтобы придумать эпитет к своему времени и таким образом наполнить его некоторым содержанием.

В 1920-х популярным было порассуждать о «закате Европы», в 1960-х – о «конце идеологии», в 1980-х – о «конце истории». На этом фоне и в ряду имен тех, кто задумывался о будущем тогда, недавно анонсированный «закат партийной футурологии» с акцентом на российские реалии выглядит, конечно, менее значительным, но не менее амбициозным. Он тоже призван зафиксировать некоторое состояние в умах рядовых граждан, части ученых и властной элиты, сориентировать их на непременно такое, безусловное настоящее и будущее.

Однако независимо от масштаба все подобные утверждения и сопровождающие их обоснования являются на самом деле очень обманчивыми. Они как бы успокаивают и примиряют, заставляя забыть о том, что жизнь и вправду «гораздо богаче самого пылкого воображения».

Всех, кто поддавался успокаивающему влиянию прошлых пророчеств о текущих или грядущих «рубежах», история уже научила. Европа, идеология и сама история так и не закончились. А их апологеты вынуждены были признать, что недооценили многих факторов и оказались слишком подвержены эмоциям.

Однако невозможность предвидеть границы эпохи не отнимает у людей способности заглядывать в будущее и видеть там альтернативу или новое перевоплощение нынешней реальности. Джон Мейнард Кейнс писал, что «люди практики, которые считают себя совершенно не подверженными интеллектуальным влияниям, обычно являются рабами какого-нибудь экономиста прошлого». XX век показал как нельзя лучше, что идейные традиции, множественность вариантов видения будущего играют колоссальную роль.

Немного из прошлого. В один из летних дней 1945 года к Фридриху фон Хайеку, находившемуся тогда с Лондонской школой экономики в эвакуации в Кембридже, пришел Энтони Фишер. Участник войны был впечатлен опубликованным в журнале «Ридерз Дайджест» отрывком из книги «Дорога к рабству» и хотел услышать совет. «Что я могу сделать? Может, мне податься в политику?» – спросил он ученого. «Нет, – ответил Хайек. – Перемены в обществе произойдут только после того, как поменяются идеи. Сначала убедите обоснованным суждением интеллектуалов, учителей и писателей. И вот тогда их влияние определит судьбу общества, и политики пойдут следом».

Неизвестно, что ответил Фишер. Последующие десять лет он занимался бизнесом и стал ведущим владельцем птицефабрик в стране. А в 1956 году он создал Институт экономических отношений – ИЭО, «мозговой центр», о котором уже в 1994 году видный британский консерватор Оливер Летвин писал: «Если бы не было Фишера, не было бы ИЭО; без ИЭО и его клонов не было бы Тэтчер и, вполне возможно, Рейгана; без Рейгана не было бы «Звездных войн»; без «Звездных войн» не было бы экономического краха Советского Союза».

В качестве последнего штриха остается добавить, что ИЭО был одним из главных популяризаторов рыночных идей, которые отстаивали Хайек и Милтон Фридман. Так путь завершился – от публикации книги до свершившихся радикальных перемен в мире прошло около 45 лет. Так человечество проделало свой путь от «проекта будущего» до самого будущего.

Взглянув на российскую историю через призму этой модели, сложно сдержать сожаление. Когда распался Советский Союз, у страны попросту не оказалось ни одной самостоятельной достойной модели будущего. Советские уже не годились, а имперские безнадежно устарели. И 1990-е явственно продемонстрировали, что по всей стране царствует «смятение в умах» и импровизация. Население меняло симпатии то вправо, то влево. Политики меняли партийную принадлежность как перчатки. Но все время получалось что-то не так, и эта политическая свистопляска была унаследована Владимиром Путиным в 2000 году.

Покидая свой пост в 2008 году, президент выступил с речью на расширенном заседании Госсовета. В комментариях об этом западная пресса писала, что началась постпутинская эпоха, но «официальный биограф Владимира Путина» Андрей Колесников в своем репортаже заметил, что президент говорил так, будто эта эпоха только начиналась.

Россия прожила восемь лет без существенных перемен, ровно и незатейливо. Страна не участвовала в гонке вооружений, не устанавливала демократии по всему миру, а боролась только за то, чтобы что-то не потерять – независимость, целостность, идентичность. Но вот период, с одной стороны, подходит к концу, а с другой – только начинается. Уже есть планы на двадцатилетие и, наверное, даже дальше. Только почему-то они, по сути, сводятся к одному большому плану. За восемь лет в стране так и не появились свежие альтернативные решения. Или за восемь лет они так и не стали достоянием общества.

Да, есть свои проекты и у левых, и у правых, только они все не о том. Одни из года в год повторяют, как хорошо было в прошлом, другие – как хорошо должно быть в будущем. Но все они одинаково ненавидят настоящее, с такой стабильностью, с такими социальными и экономическими проблемами, с таким положением в мире. И получается, что единственным реальным, учитывающим ценность каждого времени «проектом будущего» остается план правящей элиты.

И все бы ничего, но чем дольше он будет оставаться единственным, тем кардинальнее будут последующие перемены. Пройдет еще немного времени, и от единственного «проекта будущего» останется только ощущение нескончаемого настоящего и сознание того, что меняются лишь лица, а не идеи. И захочется сказать что-то, как по Горькому: «Мы, кажется, снова хотим грез, красивых вымыслов, мечты и странностей, ибо жизнь, созданная нами, бедна красками, тускла, скучна!» И тогда захочется поверить в самый невероятный проект, и снова найдут подтверждение слова Кейнса, что «рано или поздно именно идеи, а не корыстные интересы становятся опасными и для добра, и для зла».