Роза Цветкова
Участвующие в исследованиях люди не видят власть гарантом своих интересов.
На кафедре политической психологии философского факультета МГУ на протяжении многих лет занимаются довольно необычным делом: здесь изучают неосознаваемые аспекты образов политиков и власти посредством специальных психологических методов. Результаты исследований оказываются подчас неожиданными даже для самих исследователей. Одни политики напоминают респондентам хищников, а другие – травоядных, кто-то вызывает ассоциации яркого цвета и приятного запаха, другие выглядят темными и малоприятными. Интересно, что, к примеру, серый цвет, предпочтение которому отдавало большинство респондентов в отношении нынешнего президента, свидетельствовал, по мнению опрошенных, не о незаметности и серости, а о надежности и стабильности. Какой сегодня представляют себе власть наши граждане, «НГ» рассказала заведующая кафедры политической психологии МГУ доктор философских наук, профессор Елена Шестопал.
– Елена Борисовна, что показывают ваши исследования – претерпели ли за годы, прошедшие со времени предыдущих выборов, взаимоотношения народа и власти какие-либо изменения, добавились ли новые тона и краски в общественном настроении?
– На самом деле ничего за эти годы не изменилось в отношении федеральной власти. Нет, сдвиг в лучшую сторону, конечно, есть, но только в отношении конкретных носителей и непосредственно Путина. Однако что касается образа власти как таковой, он как был отвратительным с точки зрения нормального гражданина, таким и остался. Поэтому власти сегодня особенно расслабляться не стоит. И очень велико различие в отношении к власти по регионам, и среди них есть такие, где сейчас просто критическая ситуация. Вот есть, скажем, более благополучные Москва, Санкт-Петербург, но в то же время, например, Пермь или Саратов отнюдь не так благополучны. Политологи-регионоведы очень тщательно изучают обстановку на местах, и выясняется, что очень серьезное недовольство властью встречается в регионах, которые вовсе не являются самыми бедными в экономическом смысле или самыми обойденными вниманием со стороны Центра.
– Принято ведь считать, что чем беднее население, тем хуже отношение к власти? А получается наоборот?
– Это вопрос не столько бедности как экономического неблагополучия, сколько ощущения безысходности, связанной чаще всего с властью. Когда в ходе исследований мы выясняем, что там ситуация, может быть, много лучше, чем в соседних регионах, но при этом ожидания самого населения выше. И ожидания, как раз связанные с тем, что людям нужны перемены – перемены в отношении к населению, чисто административные и касающиеся каких-то конкретных вещей. Кроме того, наша власть была и сейчас остается персонифицированной, то есть власть – это в понимании общества конкретные люди. И с этой точки зрения в различных районах страны ситуация очень разная в силу крайне неоднозначного отношения населения к своим губернаторам. Например, есть регионы, где в ближайшие годы неизбежно произойдут перемены во властных структурах, связанные либо с возрастными ограничениями губернаторов – скажем, это касается таких фигур, как Кресс, Россель и других, они уйдут просто по возрасту, хотят они этого или нет, – либо с тем, что у кого-то не сложились отношения с кремлевской администрацией. Вот известная фигура Пруссак: он играл в независимость и потерял свое место. Совершенно ясно, что там, в Новгородской области и в других регионах, где сменилось руководство, теперь будут серьезные перемены, и эти перемены связаны не только с переделом собственности, они будут связаны еще и с тем, что где-то политическая элита более сплоченная и способна к большей самоорганизации, а где-то она совсем рассыпавшаяся. И дела там плохо идут не потому, что нет ресурсов, а потому, что они, власть в регионах предержащие, не могут друг с другом договориться, как, собственно, бывает и в Центре.
И когда происходят такие процессы, а они будут происходить в целом ряде регионов, то это не улучшает и ситуацию в стране в целом. И здесь власти необходимо весьма осторожно и точечно подходить к сменам региональной власти. Каким бы ни был плохим тот или иной губернатор, но до тех пор, пока он держит удар, гнев населения выплескивается на него, а не на центральную власть. А там, где губернатор удар не держит, недовольство распространяется и на власть в стране, поэтому, убирая того или иного губернатора и ставя нового человека, власть должна быть прежде всего уверена в том, что напор со стороны населения новый губернатор сумеет выдержать.
Мне кажется, главные проблемы во взаимоотношениях населения и власти на федеральном уровне состоят в том, что последняя не ставит перед обществом стратегических задач. Да, собственно, она и сама перед собой не всегда способна поставить задачи. И получается, что решаются все время тактические задачи. Наша власть – она как пожарный: где загорелось, там и бросается гасить быстрее. Поэтому в большом фаворе у нас ведомство Шойгу. Но он тушит реальные пожары. А что касается политической ситуации, то в этом такая тактика была правильной и крайне необходимой в первый период после 2000 года, когда новая группа элиты пришла к власти. Тогда действительно приходилось тушить пожары в экономике, в международной ситуации и т.д. А когда теперь все говорят, что у нас наконец наступила стабилизация, не совсем понятно, хорошо это или плохо. Одни считают, что это застой в новом исполнении, другие говорят – нет, это все-таки хорошо.
Я могу сказать только одно: это действительно было. Но сейчас вызовы, которые стоят перед страной, перед нашим народом, настолько серьезны, что пожарными методами, которые были эффективны на прежнем этапе, нынешние проблемы не решишь. Мне кажется, что Путин это очень хорошо ощущает. То, что он взялся за нанотехнологии, за другие прорывные вещи, говорит о том, что он понимает: если сегодня мы не успели, то завтра уже опоздали.
И еще один очень важный момент мне представляется даже ключевым, когда мы говорим о политическом будущем. Мы не можем решить все проблемы, отгородившись от остального мира. Сегодня одним из самых важных факторов, влияющих на наше будущее, является окружающий мир. Мы уже вписываемся в глобальную систему, и у нас очень сильные конкуренты. Нашими конкурентами являются не столько США и Европа, сколько, например, Китай и Индия. Поэтому от того, как сейчас будет складывается баланс сил на мировой арене, и зависят правила игры. И оттуда идут все вызовы, не столько изнутри нашей политики и внутренней системы, сколько снаружи, то есть мы все время находимся в состоянии соревнования.
– Но разве именно внешние вызовы имеют приоритетное значение? И, получается, нет очагов социальной напряженности внутри самой страны?
– Есть, безусловно. Недавно на одном круглом столе приводились такие нерадостные факты, что одним из самых серьезных источников социального напряжения в нашем обществе является не терроризм и не низкие пенсии, а здравоохранение. Там сплошные неудачные реформы. То есть вокруг этого уже зреет социальное напряжение, зреет оно в Москве, зреет в регионах. Но стихийных взрывов я лично не боюсь, и не потому, что власть так умело их тушит. Дело в том, что социальный взрыв есть признак некоего здоровья: люди протестуют, потому что не хотят так жить. Социальные протесты иногда бывают и на пользу стране. Но у нас ситуация такая, что сил для протеста нет, и нет культуры протеста, которая давно была порушена и не возникла на новой почве. Нас скорее ждет вымирание от пассивности, чем от излишней активности. У нас нет нормальных профсоюзов, которые бы отстаивали коллективные права. Вообще у нас народ себя чувствует абсолютно бесправным и ничего от власти уже не ждет. И само это отношение пофигизма мне кажется намного более опасным, как анемия или иммунодефицит.
– Но ведь вырастает уже сейчас то новое поколение, которое, по идее, не должно хотеть жить по-старому?
– Про новое поколение – это отдельная история, которая нуждается в дополнительном изучении. Мы сейчас завершаем исследование, в котором мы изучали политические ценности молодежи, их представления о будущем и т.д. Там все очень интересно. Данные, которые мы получили на протяжении последнего года, свидетельствуют о любопытных вещах. В 90-е годы самые большие различия в ценностях и политических установках были не между богатыми и бедными, а именно между поколениями: дети не понимали отцов, а те, в свою очередь, не понимали своих родителей. То есть налицо был настоящий конфликт поколений по вопросу об отношении к власти и ее оценкам. Причем самое интересное в том, что именно самые старшие наши граждане были самыми большими демократами. Они были самыми внушаемыми, они по привычке верили СМИ. Это были люди, которые в конце 80-х и в начале 90-х ходили на митинги, боролись с КПСС и т.д.
А самые младшие на вербальном уровне усвоили либерально-демократическую риторику, но при этом политически были абсолютно пассивны. В этом поколении никакого активизма вообще не наблюдалось. Это была их реакция на начало 90-х, реакция на слом системы, на непонятно какое положение общества. И молодежь росла с убеждением, что либерализм – это хорошо и замечательно, при этом сама ничего делать не хотела, ожидая, что все блага им на блюдечке кто-то принесет. Среднее поколение – те, кому на период реформ было 40–50, – было самым протестным, это было поколение тех, кто остался недоволен произведенными реформами 90-х.
– Тогда сейчас они должны больше всех разочароваться в том, что на самом деле произошло?
– Нет. Самое интересное в том, что произошло не то, чего можно было бы ожидать. Наше исследование показывает, что сейчас уже нет различий между поколениями. Они слились в своем принятии политики Путина, их политические установки стали неразличимыми. Произошло одновременно с этим полное вымывание политической, исторической памяти, люди с трудом помнят, что было еще 10 лет назад, что они сами говорили и делали. И они, все три поколения, в общем, стали конформистами. Их устраивает эта власть, по большому счету, несмотря на ворчание, при этом молодежь говорит словами дедушек и бабушек.
Интересна и смена отношения ко всем политическим лидерам страны, кроме Ельцина. Он остался самой ненавидимой фигурой, он во всем виноват, все развалил и т.д. – и эти мнения присутствуют и среди молодежи, и среди средних и старших. А, например, с Горбачевым, которого еще 5–7 лет назад костерили на чем свет стоит и старшее, и среднее поколения, сейчас примирились. Они даже оценили то, что он сделал. Вот это любопытно, вот эта смена взглядов.
Кроме того, в молодежной среде появились ребята, которые мне страшно напоминают комсомольских активистов 70-х: тот же карьеризм, амбициозность и желание встроиться в структуру, в систему. Я вовсе не исключаю, что среди них появляются уже радикалы, но все же большая часть молодых людей, у которых есть потенциал активности, идут кто в движение «Наши», кто в «Молодую гвардию» – они встраиваются. И даже те из молодых людей, кто сейчас не участвует в политической деятельности активно, они тем не менее тоже хотят встроиться в эту систему. И это желание встать в обойму присутствует при том, что стабилизация, которую Путин принес, в сознании людей вовсе не улучшила имидж власти. Я, например, пообщавшись с ребятами из движения «Наши», могу сказать, что, конечно, никакие они не фашиствующие молодчики, как их нередко изображает западная пресса, это хорошие, неиспорченные дети. Но кто и как воспользуется их надеждами и куда направит, неизвестно. И я боюсь, это может быть еще одно потерянное поколение, если они будут обмануты в своих ожиданиях.
– Нет ли здесь противоречия – с одной стороны, вы говорите, власть так уверилась в своей безнаказанности, что мнение общества ей нужно лишь для приличествующего обрамления, а все остальное она сделает сама, с другой, власть все-таки так умело управляет всем народом, что внедряет в общественное сознание те направления, которые ее бы устраивали?
– Власть иногда тешит себя надеждой, что она умело управляет. А на самом деле провалов в манипулятивных технологиях довольно много. Власть очень неплохо решает тактические задачи на ближайшее время. Она неплохо ориентируется, когда ей надо повернуть общественное мнение накануне выборов. Но проблема заключается в том, что сегодня в своих ожиданиях к власти люди ставят совсем другие вопросы.
Им уже интересно не то, сколько они получат в виде пенсий, хотя это тоже мы не сбрасываем со счетов, но и то, куда их ведут. Вот этим особенно отличается молодое поколение, которое хочет стать частью системы. И у них, молодых, очень много иллюзий и неадекватных образов, касающихся в том числе и их собственного будущего. При этом они совершенно не представляют, а чего, собственно, от них самих ожидают. Они все еще достаточно пассивны. И плохо осознают свои поколенческие интересы. Хотя появились активные деятели среди молодежи, но большая часть еще невероятно пассивна, и она думает, что ей все это кто-то объяснит, расскажет, словом, преподнесет на блюдечке. То есть при той амбициозности, свойственной молодым ребятам из 70-х, еще нет той самоорганизации, которая была в рамках того же комсомола. Мне кажется, здесь у власти еще есть шанс выстроить свои отношения с населением, если озаботиться тем, чтобы поставить серьезные стратегические задачи, организовать общество вокруг себя.
– А есть ли те самые стратеги, которые поведут в нужном направлении?
– Вот это самая главная проблема и есть. Неспособность политической элиты ставить серьезные задачи стратегического порядка, которые смогут мобилизовать общество, – это как было у нас самым больным вопросом на протяжении 90-х, так и сейчас остается. Если элита сама не может обозначать эти цели, то кто за нее это сделает?
Прогнозы в этом смысле более или менее понятны. Если не будут предприняты меры в направлении резкого продвижения вперед, то ясно, что мы остаемся на обочине мировой истории, и тогда сценарий самый неутешительный, вплоть до развала страны. Прогноз более позитивный заключается в том, что те реформы, которые коснулись политических институтов, создали определенный задел, позволяющий власти в рамках этих институтов делать какие-то шаги по модернизации. Вопрос только в том, есть ли на это политическая воля и что собой будет представлять новая элита?
– То есть теперь только от власти зависит, а вовсе даже не от оппозиции, которой, увы, тоже нет, каким будет будущее России, скажем, лет через 10–15–20?
– Скажу вещь, неприятную для демократических ушей. У нас все зависит от того, что решит власть. У нас система выстроена таким образом, что если сама власть не осознает эту проблему, проблему прежде всего отсутствия стратегии, необходимости выработки каких-то путей и, главное, неких целей и ценностей, к которым в конечном итоге нужно стремиться, то общество само на это способно не будет. У нас сейчас никакого гражданского общества нет, поэтому ждать, что оно снизу вызреет само по себе, не стоит. У нас можно выращивать это гражданское общество, если ставить это себе в качестве задачи.
– В каких все же образах представляется власть населению?
– Образы достаточно негативные. Они, возможно, не всегда справедливы. Что касается конкретных персон, то у всех политиков, помимо Путина, образы не очень симпатичные, то есть в той или иной мере у всех присутствует где-то дефект. Есть проблемы и у Иванова, и у Медведева, и остальных известных политиков. Здесь проблема заключается в том, что любой пришедший на место Путина будет восприниматься заведомо хуже, чем нынешний президент. А это уже само по себе дестабилизирует ситуацию. У власти не хватает сил на длительную системную работу с населением. А у людей представление о власти – что она где-то там, далеко, и она не занимается конкретными людьми, то есть теми, кем она управляет. Но люди хотят, чтобы власть ими интересовалась, и здесь есть большое неудовлетворение. Вот, например, последние наши исследования показывают, что примерно 50% населения в Санкт-Петербурге удовлетворено своей жизнью и тем, как власть себя ведет. Но ведь есть и те 50%, которые не удовлетворены. А, скажем, в Саратове или Перми их гораздо больше 60%. То есть если для части людей власть проблемы решает, то для другой, гораздо большей части эти проблемы накапливаются и нарастают: это слой людей обездоленных, и в первую очередь это пенсионеры, многодетные семьи, люди, имеющие проблемы со здоровьем, жильем, образованием и т.д.
А пока получается, что у власти один мир, а у населения – другой, и они никак не пересекаются. Социологи давно показали, что, если разница доходов между беднейшими и самыми богатыми составляет более чем четыре раза, это повод для всевозможных социальных конфликтов, социальных столкновений и т.д. А у нас эта разница куда больше. То есть повод для неустойчивости системы власть дает очень большой.
А при неустойчивой системе всякое может случиться. И то, что сейчас, при нынешних ценах на нефть и нынешней административной команде, удается купировать какие-то социальные всплески, как, например, по поводу монетизации льгот, то через 2–3 года, боюсь, власть уже не сможет просто так отмахнуться от недовольных ею.
