Дать читателю свободу

«Юркие люди» создают свои мирки и убежища, где их не замечают. Фото автора

В конце марта в Перми в Центре городской культуры была организована школа-интенсив «Писать этично», где Анна Лужбина выступила с лекцией «Путь героя, когда некуда возвращаться: как писать о социально уязвимых группах с точки зрения средств массовой информации и русской современной литературы». В этом году должна выйти новая книга. О поездках на Валдай, о приеме остранения, об интуитивном процессе и многом другом с Анной ЛУЖБИНОЙ побеседовала Татьяна ВЕРЕТЕНОВА.

– Анна Андреевна, назовите ключевые темы вашего дебютного сборника «Юркие люди». О чем он?

– Главная мысль – только сам человек может чувствовать, как ему правильно жить. Нам часто хочется, чтобы другой был таким же, как мы. Одной из моих основных задач было показать, насколько важно позволить другому оставаться другим. И самому от себя отстать: я вот такой, и даже если мне что-то в себе не нравится, то это то, что делает меня мной.

– Какой человек достоин стать героем рассказа? Что особенного в нем должно быть, чтобы писатель обратил на него внимание?

– Героем рассказа может стать любой, из каждого фрагмента жизни можно сделать историю. Мне хотелось написать о тех, кто прячется, кого не видно, о ком пишут редко. Можно продолжить линию, начатую в книжном клубе в доме Ростовых, где я говорила о чужаках и о том, что юркий человек, конечно, немного чужак. Человеку для выживания всегда очень важно распознавать своих, а юркий часто не может вписаться в норму и поэтому прячется. И я думала о том, что «чужое» часто воспринимается не столько в штыки, сколько мы это «чужое» игнорируем. Поэтому моим героем легко может стать тот человек, которого игнорируют по каким-то причинам, и он оказывается в каком-то пространстве, где его не замечают.

– Как вы применительно к героям определяете границу «свое/чужое»?

– Непонятное, новое, непривычное. Когда к нам приходит что-то новое, то чаще всего для того, чтобы ушло старое, чтобы что-то изменить, заменить. А мы, конечно, этим изменениям сопротивляемся.

– В чем уникальность ваших героев?

– Когда я начинала писать, то думала о том, что мои герои создают свои маленькие миры и убежища и постоянно ускользают, их очень сложно поймать.

– Поймать словесно?

– И словесно, и характерно тоже, как персонажей. В детстве меня отвозили в деревню на Валдай, перед нашим домом через ручей был переброшен бревенчатый мостик, где водились ящерицы. У меня была цель поймать ящерицу, но таким образом, чтобы у нее не отвалился хвост. Мои герои – юркие и ускользающие, как ящерицы, и, если их поймать как-то не так, можно упустить самое ценное. У меня очень большая дистанция с героями. Но сейчас с романом складывается уже иначе, герои другие.

– В романе, который вы сейчас пишете, дистанция меньше?

– Да. Может, потому, что я чувствую себя увереннее как автор. И герои другие – сильные, заземленные. А с «Юркими людьми» у меня была задача сделать хрупкую работу, деликатную, осторожную. Так, с наибольшим трепетом я отношусь к детским персонажам. Вспоминается героиня рассказа «Маленькая страна», которой нужно родительское внимание и она готова его получить где угодно.

– Едва ли не самый страшный рассказ в сборнике.

– Насколько по-разному его воспринимают! Знаю несколько читателей, у которых была противоположная реакция, они все происходящее воспринимали как приключение. Девочка ведь получила то, что хотела; она повеселилась, хорошо провела время, счастливо вернулась домой и что-то важное в себе дорастила.

– В рассказе явно присутствует прием остранения, когда вы показываете наивное восприятие ребенка, и нет взрослой интерпретации ситуации. И чем дальше читаешь, тем яснее понимаешь, в какую опасную ситуацию попала девочка, а она этого не видит. Оставаясь в чистом восприятии мира, она не распознает киднеппинг (похищение людей, преимущественно детей, с целью получения выкупа. – «НГ-El»), у нее нет ощущения, что с ней случилось что-то плохое, нет, просто интересное приключение.

– Важно, какую позицию занимает читатель, с кем он себя идентифицирует – со взрослым или с ребенком? Те читатели, для которых это просто приключение, идентифицируют себя с ребенком. А если становится страшно и ты понимаешь, насколько ребенок одинок и недолюблен и что вот-вот случится что-то непоправимое, то это уже позиция взрослого.

– Как вы моделируете детскую оптику?

– Для меня это, конечно, обращение и к тому самому «внутреннему ребенку», который есть в каждом. Это очень интуитивный взгляд, я смотрю на любой предмет так, будто вижу его впервые. Из-за отсутствия опыта, травм и боли, которые есть у взрослого, ребенок по-другому воспринимает мир, он и более открыт к нему, и доверчив, и ищет безусловной любви, но и более уязвим. Возможно, поэтому такое видение интересно многим авторам. 

– Герои некоторых ваших рассказов стремятся не столько к общению с другими людьми, сколько к уединению и контакту с природой, с животными, как в «Дымке». Почему?

– Природа их отражает. И когда я пишу о природе, а у меня ее много, – это всегда продолжение героя, часть его внутреннего мира, зеркало.

– Что для Якова из рассказа «Бат» становится таким зеркалом?

– Опустевшая деревня, за которую он все еще продолжает держаться. Он как ключник, хранитель пространства, тот, кто остается, благодаря чему место продолжает жить. 

– Почему героиня «Дымка» проецирует себя на коня Ирбис и собаку Марусю, а не на людей? В рассказе есть только намек на ее предысторию, эту странную молодую женщину один из персонажей называет «нашей местной юродивой». Почему для нее животные оказались ближе людей?

– Животные не могут ранить, не могут сказать то, что героине будет невыносимо услышать, или то, что не будет сочетаться с ее привычной картиной мира. У нее очень устойчивый мир. А на животных героиня «Дымка» проецирует свою потребность в любви и общении, уязвимость.

– В рассказе нет имени ни у героини, ни у окружающих людей. Как вы решаете, кому из героев дать имя, а кому нет? И как происходит выбор имени?

– Это интуитивный процесс, внутренний. Когда появляется малыш, мать как будто уже знает его имя. Так же при написании рассказа, будто не я выбираю место, имя для героя. С героиней «Дымка» мне изначально было понятно, что это первое лицо, только так я могла заглянуть к ней прямо в голову, иначе она не подпустила бы. Она знает свое имя, но она его никому не скажет.

– А какие для вас важны средства создания образа: речь героя, портрет, детали, предыстория, внутренний монолог или же главное – описывать его действия, поступки?

– Я очень внимательно работаю с образами, каждый из которых можно распаковать, расшифровать. В «Маленькой стране» в пустой квартире был портрет, на котором неизвестно, кто изображен. Лимонное дерево в рассказе «Она», которое перестало цвести. Ожившие ежи в «Зимовке». Маленькие детали в итоге складываются в какой-то пазл, я почти всегда пишу от малого к большему. У меня много-много каких-то деталей, я их собираю. Потом, когда все готово, отхожу подальше и смотрю, что получилось.

– Я имею в виду описание внешности. В ваших рассказах нет подробных портретных характеристик, только фрагменты, и читатель либо сам дорисовывает внешний образ, либо нет.

– Я делаю это специально. Хочется дать читателю свободы, и многим это не нравится, кажется, что я что-то не договорила. А у меня на деталях основан фундамент, на котором можно отстроить героя.

– Что нового вы узнали про себя, пока писали «Юрких людей»?

– Насколько важно держаться за свое – стиль и видение, и продолжать движение. Если чувствуешь, что нужно идти через бурелом, делать это, а не выбирать более удобную, но чужую дорогу. Когда я стала писать, герои меня учили отпускать и понимать уникальность каждого человека, его истории, его личного мифа.

– Когда вы пишете, используете ли свои навыки и знания по психологии? Или для вас эти две профессии четко разграничены?

– Для меня психология и литература, как правая и левая рука, как два крыла, не действуют по отдельности. Может быть, я могу больше подключаться к своим персонажам, но я не задумываюсь ни о каких теориях. Безусловно, использую опыт взаимодействия с людьми, погружения в психику другого человека. В целом психология и литература занимаются одним и тем же – расширяют и меняют привычное восприятие, задавая вопросы. 

– А кто для вас образец, эталон в русской литературе?

– В русской классике – это Антон Чехов и, безусловно, Андрей Платонов. Я читаю и любуюсь тем, как у него сделано каждое предложение. Но я стараюсь быть очень осторожной, потому что платоновский язык настолько проникает куда-то внутрь, что начинаешь его имитировать в своем собственном письме. При чтении Владимира Набокова тоже возникает такой эффект – если слишком углубиться, то неосознанно начинаешь его копировать.

– В современной прозе можете назвать какие-то значимые фигуры или, может быть, своих литературных наставников?

– Мне очень повезло учиться у Дениса Осокина, и он для меня является невероятно важным автором с уникальным языком. Недавно прочитала «Венерин волос» Михаила Шишкина, а до этого перечитывала «Письмовник». Это высокий уровень письма.

– Кто для вас идеальный читатель?

– Тот, кто понимает, сопереживает, чувствует, думает, но разделяет автора, героев и себя. Кто может читать без спешки, не боится что-то додумать или чего-то непонятного. Помню, как однажды была на дискуссии с Михаилом Елизаровым, и он, отвечая на вопрос про неудачные книжки, сказал, что если книга не понравилась, то, значит, читатель плохо поработал душой. Звучит категорично, но в этом есть доля правды. Иногда я читаю что-то, что не мое совершенно, но все равно пытаюсь домыслить и найти что-то ценное.

– Что можете рассказать о новом законченном романе? В чем разница работы над малой и над большой формами?

– Рассказ мне писать легче, потому что написал и отпустил, он как будто сам сигнализирует о своей завершенности. А роман ты пишешь, пишешь, но нет чувства завершенности, а отпускать отдельные главы так же, как рассказы, у меня не получается. 

– В двух словах обозначьте тематику романа.

– Основная сюжетная линия разворачивается в закрытой от большого мира карельской деревне. В романе я много работаю с тем, что мне особенно интересно – мифологией, обычаями и ритуалами, сочетанием прошлого и настоящего, и с психологией героев, с темами привязанности и отвержения.