Горечь ума без иллюзий

Владимир Шадурский. Русская классическая литература в восприятии Марка Алданова.– Великий Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2024. – 306 с.

Тем не менее нельзя сказать, что Марк Алданов (1886–1957) глубоко изучен, несмотря на немалое число статей и монографий. Из них хотелось бы выделить труды первооткрывателя алдановского наследия – ныне, увы, покойного профессора МГУ Андрея Чернышева. Есть также несколько интересных диссертаций, но они, как правило, или затрагивают отдельные аспекты творчества, или касаются конкретных произведений.

Книга историка литературы Владимира Шадурского отчасти компенсирует возникшую лакуну. Это не первое обращение автора к образу писателя-эмигранта. В 2016 году Шадурский опубликовал книгу «Марк Алданов – комментатор русской классики». В новом труде, основанном на работе в архиве, исследователь существенно расширил избранную тему. Теперь на примере эпистолярного наследия, свидетельств современников и собственно книг и статей Алданова Шадурский рассматривает, как автор «Ключа» воспринимал и преломлял в собственных сочинениях отечественную прозу и поэзию, начиная от трудов преп. Нила Сорского и протопопа Аввакума до таких старших современников, как Антон Чехов и Лев Толстой. Книга включает в себя и отдельные главы о влиянии на Алданова Державина, Пушкина, Лермонтова и Гоголя.

Например, героиня романа «Бред» Наташа не только, как писал Алданов, «с пером в руке читает «Шестой помысел уныния» Нила Сорского», но и, по точному утверждению Шадурского, «следует этическим принципам старца», стремясь возродить переживающего духовный кризис жениха, а затем супруга Евгения Шелля.

Правда, для понимания личности и творчества писателя гораздо существеннее образы Александра Герцена и Ивана Тургенева. Ведь именно в них Алданов видел своих предшественников – таких же, как он сам, литераторов-изгнанников, либералов, остающихся искренними патриотами.

Также можно отметить влияние Александра Грибоедова. В данном случае речь не только об упоминании персонажей и о цитатах из знаменитой комедии на страницах алдановских книг. Их создатель во многом следовал грибоедовской традиции. Его мировосприятие заключалось в «горечи ума», видевшего окружающий мир без каких-либо иллюзий. Одновременно писатель осознавал, что и сам разум может быть опасным орудием, способным все разрушить. В результате возникший драматизм постоянно усиливался от алдановского рационализма, который не совмещался в его сознании с религиозными чувствами. Вспомним, что в письмах к Буниным романист себя шутливо характеризовал «мерзавцем-атеистом».

Интересен анализ влияния Толстого. В свое время алдановский корреспондент, поэт и критик Георгий Адамович обращал внимание на следующий парадокс: поэтика Алданова ближе к Достоевскому, чем к Толстому, несмотря на то что именно автор «Воскресения» был кумиром для писателя. Шадурский заочно полемизирует с Адамовичем, отмечая целый ряд приемов, перенятых Алдановым от яснополянского мыслителя. Например, использование антитезы внешнего вида и внутреннего содержания. Касаясь извечной оппозиции «Толстой – Достоевский», он подчеркивает, что Алданов синтезировал традиции эпического романа Толстого с драматическим романом Достоевского. А Федора Михайловича сделал одним из персонажей своего любимого романа «Истоки».

Предпринятый Владимиром Шадурским обстоятельный анализ позволяет не только лучше понять истоки алдановского творчества, но и определить его место в пантеоне российской словесности. А оно, как представляется, должно быть в первом ряду.