Свет во тьме

Ханна Арендт. Люди в темные времена / Пер. с англ. и нем. Г. Дашевского, Б. Дубина. – М.: Ад Маргинем Пресс, 2024. – 304 с.

Вообще Ханна Арендт – автор достаточно известных книг социально-философского и политического характера, таких как «Истоки тоталитаризма» и «Банальность зла: Эйхман в Иерусалиме» – в этом сборнике показывает себя талантливым писателем. Писателем, которого интересуют «интенсивность, глубина, страстность» человеческого существования. Но ведь и в политологии (например, когда она пишет в эссе о Гуриане) необходимо определенное мужество, истоки которого лежат в интересе к «конфликтам человеческого сердца». Именно эти конфликты для нее – в центре внимания. В самом деле, все его герои, живущие в годину страшных европейских бедствий, – «странные», у всех какой-то сердечный «вывих». Родившийся в Вене Герман Брох – «писатель поневоле», отдавший предпочтение, как поздний Лев Толстой, не эстетике, а этике. Он не стал развивать успех романа «Смерть Вергилия» (1945), а ушел сначала в философию, а потом в науку. К тем сферам деятельности, которые, как ему казалось, более нужны современному человечеству. Папа Иоанн XXIII тоже вызывал удивление тем, что с какой-то детской наивностью шел «путем Христа», отвергая дипломатические игры и обходные тропинки. Вальтер Беньямин – вообще непонятно кто. Не переводчик, а его переводы Бодлера и Пруста  признаны лучшими. Никому не известный при жизни критик, а его эссе о Кафке восхитило Гофмансталя. Не писатель, но Арендт настаивает на его «поэтической мысли», из осколков прошлого воссоздающей «жемчуга и кораллы». В самом деле, мне кажется, что его «Московский дневник», написанный в Москве конца 1920-х годов, великолепная поэтическая проза с трагически просветленным финалом. Арендт выделяет «ключевые слова», определившие его человеческую суть. Он вечный неуклюжий и неудачливый «маленький горбун» из немецких сказок, «фаланстер», беззаботно и легкомысленно фланирующий по парижским улицам, не ставшим «домом», и матрос, «привязанный к матче», то есть встречающий все катастрофы открытой грудью.

Как видим, герои сборника не идут общим путем. Это для автора принципиально важно. Ни один из них не стал «продуктом» эпохи, не одурачен ее людоедскими законами, громкими и фальшивыми фразами «истеблишмента». А вообще задумаемся, в чем отличие жизни творческой личности в «темные времена»? Арендт взяла это обозначение из стихотворения Брехта «К потомкам». Но любопытно, что именно в эссе о Брехте, где она жестко и страстно предъявляет к писателю свой счет по поводу написанных им в Восточной Германии стихотворений о Сталине, текст заканчивается фразой о том, как «трудно быть поэтом в этом веке или в любое иное время». Вот это да! Значит «темные времена» для Арендт вовсе не индульгенция и не смягчающее обстоятельство. Оставаться самим собой трудно в любое время. Но парадоксальным образом измену себе она склонна особенно не прощать в «темные времена».

Есть в народной памяти библейская легенда о праведниках, благодаря которым город еще не погиб. Вот и от этих немногих личностей, включенных автором в сборник, зажигающих «неверный, мерцающий и часто слабый свет», словно и впрямь зависит, будет ли на Земле продолжаться человеческая жизнь.

В докладе о Лессинге, с которого начинается сборник, Арендт много пишет о братстве и дружбе, разъединяя эти понятия. Термин «братство» скорее приложим к гонимым государством евреям, лишенным социального статуса и права голоса. В своих гетто они становятся словно братьями друг другу. В книге много об евреях, что диктуется эпохой и судьбой самой Арендт при Гитлере. Она попадала в тюрьму в Германии, в лагерь для перемещенных лиц во Франции, бежала в США через Испанию и Португалию, чего не сумел сделать ее друг, неудачливый Беньямин, покончивший с собой, узнав, что из Испании их группу беженцев вернут в оккупированную немцами Францию.

В сборнике еще два человека – немецко-австрийских беженца в США – Герман Брох и Вальтер Гуриан – относятся к ближним, как к братьям, готовы помочь даже малознакомым людям. Дружба – понятие более социальное, менее интимное. Лессинг в пьесе «Натан Мудрый» пропел хвалу именно дружбе, которой объединены три героя пьесы – еврейский купец Натан, прозванный Мудрым, мусульманский правитель Саладин и представитель ордена Храмовников (тамплиеров). Кстати, почему сейчас не ставят эту пьесу? Она как раз для наших времен, как бы их не называть. Лессинг считал, что не стоит спорить об истине, проверяя, какая религия вернее. Истина в ее полноте доступна лишь Богу. А людям для дружбы и совместного диалога достаточно «гуманизма», того простого обстоятельства, что все они люди и могут обмениваться мнениями друг с другом. А мне припомнилась мысль Достоевского о том, что если бы он узнал, что истина не там, где Христос, он пошел бы за Христом, а не за истиной. Очень сходное направление мыслей и чувств.

Арендт отмечает, что друг для античных авторов познается вовсе не в беде (как утверждает пословица), а в радости, в способности ее разделить. Я тут же вспомнила кинорежиссера Владимира Меньшова, рассказавшего зрителям, что с небольшим успехом в кино он обрел новых врагов, а с большим успехом (присуждением «Оскара»), лишился части друзей. Грустная констатация. Вот эта опора на дружбу, гуманизм и совместную радость общения и обмена мнениями пронизывает всю книгу. И даже два «ключевых» эссе о философе-экзистенциалисте Карле Ясперсе, учителе, собеседнике и друге, по сути, продолжают темы статьи о Лессинге и его пьесе «Натан Мудрый». Но главным в этих статьях становится не столько даже философия, сколько сама фигура Ясперса и его личная стойкость, позволившая ему не просто в темные, а в зловещие для разума времена Германии не отказаться ни от своих гуманистических убеждений, ни от жены – еврейки. Его отстранили от должности, лишили звания профессора, он все время находился под угрозой ареста. Он, по словам Арендт, был в гитлеровской Германии «как свет во тьме, светящийся из какого-то скрытого светового источника». Надо сказать, что и сама Ханна Арендт в этих эссе продемонстрировала «интенсивность, глубину и страстность», характерную для ее героев.