Путь наш во мраке

Наш путь меж камней и терний. Фото Андрея Щербака-Жукова

Борис Романов. Меж камней и терний. Страницы русской духовной поэзии.– М.: Русский Mipъ, 2024. – 448 с. (Большая Московская Библиотека: Литературоведение).

И тем не менее духовная поэзия все же понимается по-разному. Идут споры, какие произведения можно относить к этому направлению поэтического творчества, а какие нет. Даже и небольшой крен в сторону того или иного дискуссионного полюса может привести к самым разным выводам, к приятию или неприятию тех или других литературных явлений. Но и эти споры нужны и интересны, если спорящие не глухи к поэтическому слову, если речь идет об истинной поэзии, которая, по словам Василия Жуковского, «живет свободою». Жуковский спрашивал: «…неужели поэт должен ограничиться одними гимнами Богу и всякое другое поэтическое создание считать за грех против божества и человечества?» И, обращаясь к поэтам, говорил: «Не произноси имени Бога, но знай Его…» Целью же Романова было, как видно из перечня ее разделов, показать весь объем поэтических текстов духовного содержания, независимо от того, кто их автор: священнослужитель, истинно верующий, воцерковленный человек или тот, кто рассматривает себя если не как атеиста, то как человека вне церкви. Но Бог ни у кого не отнимает права обращаться к нему.

Название книги – строка из «Вечерней песни» Алексея Хомякова: «Господи, путь наш меж камней и терний, / Путь наш во мраке... Ты, свет невечерний, / Нас осияй!..»

Духовные стихи в самых своих первоначальных и трудноразличимых истоках появились, как указывает автор, не позже XI века, когда на Руси стали возводиться православные храмы, стала служиться Божественная литургия. Тогда же вышли за пределы храмов духовные стихи, их сочиняли и пели калики перехожие. Народное творчество легло прочным мостом между исходными церковными текстами и авторскими духовными стихами поздних времен. Важнейшей вехой в развитии духовной, и не только духовной, поэзии стала изданная в 1680 году «Псалтирь рифмотворная» Симеона Полоцкого, которого подтолкнул к стихотворному переложению выход в 1653 году новой, исправленной по распоряжению патриарха Никона Псалтири. Симеон Полоцкий поясняет, что ему хотелось явить Псалтирь в стихах «на нашем языке словенстем». Составленная как бы из отдельных, вполне самостоятельных статей, книга Романова показывает, как церковные литургические тексты, прежде всего псалмы, начинают перекладываться на музыку и петься, как творческая мысль и религиозное чувство захватывают внимание поэтов, возникают неканонические переложения, осмысление и использование которых становится все более раскованным, все менее связанным с обрядовостью. Духовные оды сменяются элегиями и лирическими признаниями. В итоге образуется совершенно особая область поэтического искусства – индивидуальное авторское прочтение и переживание вечных православных истин. Материал изложен хронологически, но неизбежные сравнения и отсылки к стихам позднейших времен, которые явились отзвуком первоначальных реплик, представляют довольно сложный узор как смысловой ткани, так и исторической. Встречаясь, к примеру, с Сумароковым, мы не расстаемся с ним в том временном пласте, в котором он творил, а можем встретить его имя, его мотивы, цитаты во времени, близком нашему, там, где другой поэт поразительно сходно переживает те же высокие чувства. Кроме того, традиция сильнее времени, она подталкивает поэтов постоянно возвращаться к истокам и вдохновляться ими. Поэтому здесь целесообразно очертить содержание книги, круг рассматриваемых автором явлений, тем, имен.

Первая часть – «Песнопевцы» – о взаимосвязи духовной поэзии с библейскими и молитвенными текстами, стоящими у начала русской литературы, от «Псалтири рифмотворной» Симеона Полоцкого до ветхозаветных и евангельских тем в поэзии XX века. Вторая часть, «Меж камней и терний», посвящена таким явлениям, как духовные оды Державина, «Медный всадник» Пушкина, молитвенная поэзия Хомякова, лирика Тютчева, творчество Ивана Бунина и Сергея Клычкова. В третьей части, «Поэты-вестники», говорится о наследии Даниила Андреева, его связи с отечественной классикой, с исканиями и метаниями Серебряного века.

Статья «Имя и миф. О метаономастике Даниила Андреева» несколько отступает от центральной темы книги. Здесь рассказывается о словаре имен, которые Андреев дал героям, образам, различным объектам и стихиям в «Розе Мира». Удивительно, что это не только придуманные или традиционные имена, а услышанные в особенных состояниях, в отношениях с «запредельной реальностью». Услышанные Андреевым слова, как утверждают специалисты, имеют корни в языках исчезнувших или неизвестных ему. Коснувшись мистического опыта Андреева, зная его увлечение Индией, невольно ищешь в ареале его интересов Николая Рериха. Но имя Рериха не упомянуто ни в книге «Меж камней и терний», ни в биографии автора «Розы Мира». Романов не высказывается по этому вопросу. Хотя есть факты, которые, как представляется, не имеют пока объяснения. Николай Рерих и Леонид Андреев, отец Даниила, были близкими друзьями. Невольно оказавшись эмигрантами в Финляндии, где их семьи находились во время Октябрьского переворота, они поддерживают связь, даже организуют кампанию против большевиков. В 1917–1919 годах, вплоть до смерти Леонида Андреева 12 сентября 1919 года, ведут переписку. Леонид Андреев образно называет живопись художника «Державой Рериха», пишет статью с таким названием: «Рерих может напоминать только те чарующие и священные сны, что снятся лишь чистым юношам и старцам и на мгновение сближают их смертную душу с миром неземных откровений». И далее: «Да, он существует, этот прекрасный мир, это держава Рериха… Не занесенный ни на какие карты, он действителен и существует… Там есть восходы и закаты, другие, чем наши, не менее прекрасные. Там есть жизнь и смерть, святые и воины, мир и война, там есть даже пожары с их чудовищным отражением в смятенных облаках. Там есть море и ладьи... нет, не наше море и не наши ладьи: такого мудрого и глубокого моря не знает земная география, скалы у его берегов, как скрижали завета. Тут знают многое, тут видят глубоко: в молчании земли и небес звучат глаголы божественных откровений… Такой прекрасный мир, мудрый, преображенный, прозрачно светлый и примиренный, поднятый на высоту сверхчеловеческих очей».

Невозможно поверить, что между Андреевыми, отцом и сыном, лежала столь непреодолимая пропасть, что зная одно и то же, переживая одни и те же чувства, они никогда не сказали друг другу об этом, каждый ходил в запредельную реальность в одиночку. В 1926 году Рерих с семьей на полтора месяца приезжает в Москву. Художники группы «Амаравелла» (Фатеев, Смирнов-Русецкий, Шигалев и др.), называвшие себя биокосмистами, почитавшие Рериха, пропагандировавшие интуитивное творчество, ставившие во главу угла духовное начало, неоднократно встречаются с ним. В это время Даниилу Андрееву 20 лет. Он уже идет своим путем. Индия и все, с ней связанное, уже в поле его зрения. Но Рерих, носитель прямого контакта с ней, а также носитель идей, аналогичных идеям Даниила, вне его интересов. Хотя впоследствии в «Розе Мира» Николай Рерих упомянут Андреевым как художник, которому удавалось передавать своеобразие пейзажей иных слоев, иных измерений. При этом андреевская традиция вестничества в чем-то совпадает с пониманием ее Рерихом, в творчестве которого тема вестника занимает видное место. «Вестницей» определял Рерих свою жену, Елену Рерих, сподвижницу, которой надлежало принести весть о рождении Учения Живой Этики. Рерих пишет: «Жена моя видит перевоплощения. На мне она видела десять ликов. Особенно ярко китайский, III век до Р. Хр. и тибетский, около 200 лет назад».

Романов утверждает, что именно Даниил Андреев, несмотря на все мистические уклонения и увлечения, единственный действительный наследник многовековой русской духовной поэзии, а также религиозных исканий и символистского пафоса Серебряного века. Являясь его биографом, Романов имеет достаточно аргументов для доказательства законности наследования: приводятся весомые доводы, объясняющие совместимость мистических исканий (и заблуждений) автора «Розы Мира» с его глубоким искренним погружением в православную традицию.

Повествование останавливается на Данииле Андрееве. Он никому не передал эстафетную палочку. И все же русская поэзия даже во времена религиозных гонений не уходила от христианских традиций, от евангельских истин. Об этом, в сущности, и говорит книга. Ее композиционное построение, логика перехода от темы к теме, к различным аспектам или граням единого масштабного пространственного целого – все дает основание рассматривать книгу как приглашение к дальнейшему изучению и осмыслению истории русской религиозной поэзии. И думается, что следующим шагом в этом направлении должно стать изучение творчества современных стихотворцев и песнопевцев. Ведь, невзирая на внешние идеологические препоны и внутренний незатейливый атеизм советского и постсоветского периода, о котором Сергей Аверинцев говорил: «Мы стоим пред Тобою, последние из песнопевцев», многие поэты продолжают обращаться к высшим материям и вечным истинам.