Я летаю во сне

«Чтения из окна» Геворга Гиланца в рамках Всемирного дня поэзии. Фото Арзуна Геворгяна

Для участия в конгрессе переводчиков Геворг совершил автопробег из Армении в Россию, возрождая традицию литературных путешествий. О трагизме Ахматовой и о дальнобойщиках, об аборигенах острова Сентинел и о «создании нового человека» с Геворгом ГИЛАНЦЕМ беседует Игорь СИД.

– Геворг, кто сегодня в Армении занимается переводами русской литературы и наоборот?

– Есть люди, на плечах которых держится литературный мост между нашими странами. Важную роль играет филолог Лилит Меликсетян, она успевает и преподавать в университете, и переводить современную армянскую прозу и поэзию на русский. Без Вардана Ферешетяна и Нерсеса Атабекяна сложно представить качественный перевод сложных литературных и интеллектуальных русских текстов. Интересен молодой Константин Шакарян, он не только переводит с армянского, но и пишет стихи на русском, публикуется в российских толстых журналах.

Вообще переводческой школе в Армении уже больше полутора тысяч лет, и я рад, что эта традиция сохраняется и развивается. Школа заложена еще в V веке создателем алфавита Месропом Маштоцем. Именно с тех пор у нас есть праздник Святого переводчика, связанный с историей перевода Библии.

– Пару лет назад вы организовывали VII Международный конгресс переводчиков, проходивший не в Москве, как обычно, а на армянском литературном олимпе – в горном Цахкадзоре...

– Принимать у себя друзей – чистая радость, тем более литературных друзей. Кроме традиционного гостеприимства был еще один сильный мотив – уберечь литературную жизнь от политических проблем, укрыть у себя литературу и людей перевода, поддержать и защитить дружеские и, главное, творческие связи между египтянином, американцем, иранцем, русским… Не потерять никого.

– Там мы все в последний раз увиделись с Димитрисом Триантафиллидисом, ведущим греческим переводчиком русской литературы, создателем крупнейшего в Европе альманаха о российской культуре...

– Я не очень готов говорить об этой утрате, еще слишком мало времени прошло, чтобы осознать масштаб потери. Как друг Димы, я еще должен смириться с тем, что его больше нет, а потом постараться сделать нечто, что достойно его памяти…

– Не так давно для встречи с коллегами на конгрессе вы предприняли дальнее «колесное» путешествие через горы и равнины в Москву. Каковы итоги эксперимента?

– Формат самолет – отель – конгресс – отель – самолет, конечно, привычен и комфортен. Но как писатель ты понемногу теряешь почву, реалии на земле. И меня захватила идея добраться на конгресс на своей машине, по дороге пытаясь выяснить: а знают ли таможенники, бензозаправщики, полицейские, продавщицы, дальнобойщики и тому подобные в разных странах о существовании современной литературы? Нужна ли она и что с ней делать?

Маршрут оказался богат встречами и событиями. Я начал делать небольшой травелог, писать эссе, потом понял, что получается скорее повесть в жанре роуд-муви, еще точно не знаю. Заранее заверю: выдумки не будет ни в одной истории. Жизнь бурлила круче любой фантазии, будь это в крошечной деревушке под Воронежем, в придорожном кафе, где водители фур устало попивали свой кофе, в центре Москвы или в закрытой охраняемой зоне, куда я забрел по воле свихнувшегося навигатора…

Армянское нагорье.  Фото Игоря Сида

– Конгрессы, проводимые Институтом перевода, это всегда бурный обмен мнениями, наблюдениями, размышлениями о профессии – безумно интересный коктейль из научных исследований, саморефлексий переводчиков, обзоров, аналитики... Переводчики раскрывают придуманные ими творческие ходы, секреты мастерства – так иногда фокусники объясняют публике свое волшебство. Восхитил, например, чей-то доклад про детскую литературу сегодня. У детей мышление реактивное, как ракета! Переводчики не успевают за детьми, за изменением их мышления. Речь шла и об анимации, граффити, цифровых технологиях...

Сам я, как правило, в докладах делюсь открытиями и затруднениями. Был сложный случай с переводом «Реквиема». Например, на армянский переведены многие стихи Анны Ахматовой, кроме «Реквиема». Переведя первую часть, «Посвящение», я с ужасом увидел, что весь трагизм ахматовского текста куда-то испарился. Смыслы и образы были переданы точно, я сохранил в переводе ритм, рифмовку, размер... И вдруг меня осенило... Армянский язык слишком музыкален, и рифмованный текст звучит как элегия, лишаясь трагичности. Тогда я намеренно расшатал рифмовку – и тогда боль и растерянность, переживаемые автором, вернулись.

– Вы занимаетесь литературным переводом более 20 лет. Что подсказывает этот ваш опыт – нужно ли что-то менять в этой области, помимо развития науки о переводе?

– Как раз больше всего я не хотел бы, чтобы разные подходы, теории и эксперименты в области художественного перевода превратились в строгую науку. Да, есть большие тома, составленные Институтом перевода из наших докладов, есть некоторые обобщения, вытекающие из этого, но все-таки все успехи переводчиков достигнуты благодаря индивидуальному творческому поиску. Невозможно унифицировать и полностью систематизировать поиск, а без этого не существует науки.

Да, нужно менять многое, нужно отбросить и забыть некоторые ставшие почти аксиоматическими подходы к переводу поэзии. Например, утверждение, что «только равный может переводить равного». Формально оно безукоризненно: действительно, великую поэзию может достойно перевести только великий поэт. Но вся беда в том, что именно литературные посредственности прежде всего ощущают себя великими, и, размахивая этой максимой, они испортили стихи многих гениальных поэтов. В этом году мой доклад был именно об этом и вылился в жаркий спор, который не могла остудить даже такой опытный модератор, как Лилит Меликсетян…

– В Армении проводился уникальный по формату фестиваль – «Литературный ковчег». В течение пары недель его участников, писателей из многих стран мира, организаторы ежедневно перевозили в другой город страны. Маршрут был построен по самым знаменитым храмам и монастырям: Эчмиадзин, Звартноц, Гегард, Нораванк, Ованаванк, Гошаванк, Гарни...

– К сожалению, этот фестиваль прекратился, как и многие другие интересные проекты. Идея была прекрасной: формировать представление об Армении и ее культурном наследии в ее реальном ландшафте и создавать новые литературные связи между нашими и зарубежными писателями путем совместных путешествий в горах. В результате появлялись совместные сборники эссе и рассказов об этих днях, об Армении, но сама программа была по понятным причинам очень затратной. Постепенно оказалось, как часто бывает, что хорошее начинание легче загубить, чем сберечь и развивать. Но остались книги «Литературный ковчег» разных лет и, конечно же, сложившаяся дружба между писателями разных стран, которые очень ждут, когда «Ковчег» снова откроет врата.

– В 2010 году на форуме издателей и переводчиков в Ереване я стал свидетелем невероятного трюка. Заранее переведя на армянский длинное стихотворение русской поэтессы, на семинаре вы попросили армянского коллегу сделать обратный русский подстрочник вашего перевода. Аудитория ахнула: в вашем переводе были сохранены все детали и оттенки оригинала. При огромном различии между армянским и русским языками – такое в принципе невозможно… Что это было?

– С одной стороны, просто демонстрация навыков. С другой стороны, я многократно говорил в своих докладах о важности выбора произведения для перевода на данный язык. Но все становится еще хуже, если переводчик не владеет в полной мере своим языком и, не будучи творческой личностью, не чувствует ритмику и мелодию произведения. Русский и армянский достаточно развиты, и возможности смысловых и звуковых пересечений почти бесконечны. При переводе, скажем, стихов Цветаевой на недостаточно развитый язык, с бедной лексикой – фиаско почти гарантировано. Удастся ли создать на наречии жителей острова Сентинел, не соприкасавшихся с мировой наукой, учебник квантовой физики?

Кстати, мне самому было интересно: могу ли я повторить то же самое с другим стихотворением, возможно, это просто случайно так все получилось? Попробовал. Получилось, и не единожды.

– Фамилия Гиланц в вашем псевдониме переводится с лорийского диалекта армянского как «из рода волков». Вторая ваша книга называлась «Лети, мой зверь». Антропологу во всем этом видятся отголоски тотемизма… Чем важны для вас эти образы или символы?

– Волк – прозвище моих предков в деревне, они всегда отличались независимым нравом и не поддавались дрессуре. Деревенские любят определять друг друга по внешности или по характеру. Так возникает род ослов, род быков, кого-то сравнивают с деревом или другим растением. У моих предков была общая черта: каждый не совсем вписывался в социум, отсюда архетипическое понятие «одинокий волк». Мой псевдоним закрепляет эту традицию: я избегаю даже литературных тусовок. А Геворг – не мое имя, а основа моей фамилии. Это было имя прадеда, а фамилия семьи вплоть до его сына, моего дедушки, была Ареян. Но в советское время «создавали нового человека» и требовалось менять фамилии на новые. Так возникла фамилия Геворгян. А паспортное имя Рудик – производное от Рудольф: «рыжий волк» в народной этимологии. Я с раннего детства летаю во сне, неважно, в каком обличье нахожусь в этот момент – зверя, или птицы, или просто некоей растворенной в воздухе субстанции. У меня был стих «Лети, мой зверь», черновик которого из мусорной корзины вытащила подруга… В итоге этот летящий зверь стал названием моей книги, а на обложке появился крылатый волк.