Плуг, секира и чаша

Чудища в истории часто имели три тела или три головы. Виктор Васнецов. Бой Ивана-царевича с трехглавым морским змеем. 1910–1912. ГТГ

Продолжим анализ мотивов знаменитой сказки Юрия Олеши, начатый в предыдущих номерах «НГ-Exlibris» (см. «НГ-El» от 14.11.24; 05.12.24; 19.12.24).

Мифическая подоплека «Трех толстяков» (далее – ТТ) анализировалась в статье Марии Семенихиной «Гофманиана для советских детей». Возьмем ее наблюдения за основу. Исследовательница пишет: «Трехликие, трехголовые и трехтелые обитатели потустороннего мира – явление нередкое. От Змея Горыныча до богини колдовства Гекаты, трехголового пса Цербера и великана Гериона с тремя телами, у которого Геракл некогда увел стадо коров».

Принадлежность Толстяков к нижнему миру несомненна. Их богатство и власть прямо связаны с земным плодородием и подземными ископаемыми. Но по поводу тройственности Толстяков первым долгом следует указать на традиционное сказочное утроение (три поросенка, три медведя, три богатыря, «Три сестры», «Три мушкетера» и пр).

Жорж Дюмезиль разъяснял это утроение с помощью скифского мифа о дарах Колаксая, расказанного Геродотом. Перед сыновьями первопредка Таргитая упали с небес три золотых раскаленных дара: плуг, секира и чаша. Не смогли их взять ни старший сын Липоксай (Гора-царь), ни средний, Арпоксай (Глубь-царь). Только младшему, Колаксаю (Солнце-царю), дались они в руки; он и стал царем скифов-сколотов.

Три дара означают здесь три сословия: земледельцев, воинов и жрецов. Дюмезиль показал, что такое деление можно проследить во всех индоевропейских традициях. Напомним, что в пьесе Толстяки – это Генерал, Мельник и Кардинал: власть военная, промышленная и духовная.

Огненный клоун или царь-кузнец

Семенихина видит в оружейнике Просперо черты громовержца типа нордического Тора. Просперо сопровождают пламенные эпифании: «Его рыжая голова горела нестерпимым пламенем в солнечном сиянии» и т.п. Но как раз черты громовержца в облике Просперо выражены слабо. Он не мечет даже фигуральных громов: все его речи выдержаны в стилистике безыскусного агитпропа. Толстяки пугаются внешнего вида Просперо, а по поводу его речей канцлер лишь сдержанно замечает: «Мне кажется, он говорит лишнее».

Во время бегства из дворца Просперо и Суок вооружаются тремя пистолетами и громят кондитерскую. Но при этом Суок, забыв о пистолете, бросается грушами, а Просперо стреляет лишь в целях самообороны – в пантеру, преследующую его в подземелье. Погром кондитерской – бессмысленная акция, род хулиганской клоунады. «Все стало кверху дном. Вот так бывает иногда во сне, когда снится сон и знаешь, что это сон, и поэтому можно делать все, что захочешь».

При этом в облике Просперо можно увидеть черты божественного царя-кузнеца. Такие герои известны в китайской традиции, о них рассказывает Марсель Гране. Это первый царь Китая Юй Великий и столь же баснословный государь Хуанди, а также побежденные ими цари Шэньнун и Чию.

«Главенствующая роль принадлежала тем братствам, которые были хозяевами огня. Именно их эмблемы стали эмблемами царей... Верховная власть основывается на талисманах, унаследованных от мифических кузнецов. С помощью этих талисманов цари в состоянии править природой».

Черты громовержца могут присутствовать в облике царя-кузнеца, но не определяют его. Важнее черты культурного героя: Юй благоустраивает землю и плавит металл, Хуанди доставляет людям полезные изобретения. Просперо в конце сказки проявляет себя как социальный фокусник, податель и распорядитель общественных благ.

Еще один китайский царь-кузнец звался Чжоусинь. Мифы о нем связаны с обрядом «выпивки долгой ночи». Чжоусинь воздвигал горы жратвы, на которых устраивал скачки и гонки колесниц. Он заставлял подданых лакать вино, как быки на водопое. Такое обращение со снедью и выпивкой живо напоминает погром кондитерской в ТТ.

У царя-кузнеца Чию есть 81 брат (число 3 в третьей степени). У братьев звериные туловища и медные головы с железными лбами. Чию пожирает вместо риса песок, а вместо мяса – камни и куски железа; одна пара его рук при этом изготовляет топоры, другая – пики, третья – трезубцы, четвертая – секиры и пр. Тут вспоминается не только ремесло оружейника Просперо, но и Толстяки, владельцы «всего угля, железа и хлеба».

Это не означает, что Олеша прилежно штудировал китайские мифы. Но Константин Станиславский, возможно, неслучайно планировал поставить «Толстяков» в стиле китайского спектакля, хотя об этом его замысле мы знаем мало. Можно лишь предположить, что режиссер обратил внимание на сходство образов Суок и куклы – и образов механического и настоящего соловья в «китайской» сказке Андерсена «Соловей».

А вообще-то китайщины (chinoiserie, «шинуазри») в ТТ предостаточно: китайские фонарики, желтый китайский зонт, китайский орех (арахис), китайский император, китайские казни и т.п.

Мифические цари-кузнецы известны также в иранской традиции (Йима и Хушенг), в древнерусской (Кузьма-Демьян, Кий – основатель Киева), в библейской и мусульманской (царь Давид, он же пророк Дауд), в ряде африканских культур. Часто они побеждают змеев, драконов и великанов. То же проделывает Просперо, свергающий трехглавых Толстяков.

Наследник Прометея

Огненные эпифании, сопровождающие Просперо, позволяют разглядеть в нем и черты титана прометеевского типа. Прометей принес людям огонь и был прикован к скале. Просперо, носитель пламени мятежа, заточен в железную клетку.

Жильбер Дюран напоминает, что Прометей («забегающий мыслями вперед») – титан, а не бог; у него есть симметричный аналог – брат Эпиметей («крепкий задним умом»). Это две половины календарного цикла: подъем и спад. Оба должны жить в Тартаре, в царстве ночи, но Прометей постоянно норовит выбраться наверх.

Прометей, по Гесиоду, то помогает Зевсу в борьбе против других титанов, то подменяет жертвоприношения и похищает огонь – то есть выступает как трикстер и мошенник. В этом же мифе фигурирует Пандора, жена Эпиметея, со своим ужасным ящиком, набитым бедствиями. Через Пандору приходит в мир закономерное наказание.

Дюран видит в мифе о Прометее воплощение схемы прогресса. Нечто циклическое пытается освободиться от своей темной половины и стать вровень с небесными богами. Но прогресс несет в себе падение: титаны должны знать свое место и не посягать на роли богов.

Прометей относится к богам низших сословий – божествам плодородия, размножения и труда. Как пролетарии, так и буржуазия могут видеть в фигуре Прометея символ их социальной борьбы. XIX век особенно выделяет прогрессивную половину цикла – отсюда подъем популярности Прометея.

Клоунада без оглядки

Итак, Просперо, несмотря на героические и жертвенные черты, принадлежит все-таки к трикстерам, то есть к плутам и шутам. Чем и объясняется его поведение в кондитерской. И Просперо, и его соратник Тибул проявляют удивительную беспечность, граничащую со злонамеренным коварством. Такие черты свойственны трикстерам типа эддического Локи (также связанного с огнем) или Сырдона, героя кавказского нартовского эпоса.

К своим помощникам и спасителям Просперо и Тибул относятся пренебрежительно. Просперо, убегая через подземный ход, бросает в кондитерской Суок. Тибул, превращенный в негра искусством доктора Гаспара, на первой же прогулке раскрывает свое инкогнито перед толпою на рынке. Более того, спасая собственную перекрашенную шкуру, он преспокойно выдает своего сообщника доктора.

Тибул ловок и изворотлив. Он способен измыслить хитроумный план внедрения Суок в логово врага с целью освобождения Просперо. Но беспечность и импульсивность Тибула заставляют вспомнить о незадачливом брате и двойнике Прометея – титане Эпиметее («поздно соображающем»).

Тибул черен не только после перекраски, но и от природы. «У вас огромная грудная клетка, широкие плечи, блестящие зубы, курчавые жесткие черные волосы. Если бы не белый цвет кожи, вы походили бы на североамериканского негра», – говорит ему доктор Арнери.

Тибул проникает в жилище доктора через дымоход – это путь нечистой силы. Костюм Арлекина прямо говорит о принадлежности его к трикстерам. К тому же Тибул на каждом шагу демонстрирует шутовские повадки: дурачит не только врагов, но и друзей, дразнит стрелка-испанца, швыряется капустными кочанами вместо бомб.

Третий мятежник, доктор Гаспар, на первый взгляд более респектабелен. Однако он охотно помогает беглому Тибулу сменить личину, не обинуясь подменяет куклу живою девочкой и готов пуститься на любые авантюры по первому зову.

Солнце и Луна

Самые известные божественные разнополые близнецы – это Аполлон и Артемида.

Артемида – богиня-девственница, связанная с охотой и луной, ночью, колдовством и загробным миром. Иногда ее представляли как ипостась тройственной богини: Селена на небе, Артемида на земле, Геката в преисподней.

Суок совершает свои подвиги по ночам, безбоязненно проникает в зверинец, с нею связан мотив оборотничества (роль куклы при дворе, роль Золотой Кочерыжки в балагане). В отличие от златоволосого солнечного Тутти у лунной Суок жемчужно-серые волосы: «Она улыбалась, наклонив набок растрепанную головку. Волосы у нее были такого цвета, как перья у маленьких серых птичек».

В облике Суок подчеркивается печаль и бледность: «Тогда доктор разглядел... прелестную девочку в нарядном платьице. Девочка казалась очень печальной. И, вероятно, она была бледна, но в сумраке этого нельзя было определить». В других описаниях: «Бледное личико, серые внимательные глаза, короткие растрепанные волосы»; «Девочка была смертельно бледна, и ее лукавые серые глаза погасли». Греческая Геката – богиня Луны и смерти, вещих снов и колдовства. Мотивы сна и смерти стоят рядом в песенке Суок: «Снова я живою стала, / И, заснувши в тишине, / Я тебя во сне видала, / Как ты плакал обо мне». Караульный в зверинце видит во сне куклу наследника Тутти, которая прижимает палец к губам. Доктор Гаспар, простившись с Суок во дворце, предвкушает: «Я буду спать целые сутки». Оружейник Просперо при встрече с Суок говорит: «Я, кажется, спал. Сегодня я заснул впервые».

Мифический прообраз Тутти – Аполлон, златокудрый бог солнечного света, предводитель и покровитель муз. Это искусный врачеватель, но в то же время жестокий бог, заживо содравший кожу с флейтиста Марсия, который осмелился с ним соперничать. У Тутти золотые волосы, он охотно учится музыке у Суок, хотя выглядит злым и капризным: «Перед ней стоял худенький, похожий на злую девочку мальчик, сероглазый и немного печальный, наклонивший растрепанную голову набок».

Однажды в этих сценах речь даже заходит о солнечном затмении. Тутти рассказывает: «Я сидел на траве в парке, и кукла сидела рядом со мной. Мы хотели, чтобы сделалось солнечное затмение… Вчера я читал в книге... Когда происходит затмение, днем появляются звезды...» Тутти-Аполлон пассивен – хотя бы потому, что все важные события в сказке происходят вечером или ночью. Перед кульминацией его насильственно усыпляют, падение Толстяков он встречает в состоянии беспамятства. Но интуиции Толстяков, воспитывающих себе наследника, совершенно правильны: аполлонический комплекс плюс корпоративное государство дают в сумме классический фашизм. Просто Толстяки не успели завершить воспитание и привести к власти настоящего Диктатора.

Старинные любомудры

Еще один близнечный мотив – первые люди на земле: Аск и Эмбла в эддической традиции, Машья и Машьяна в иранской, Адам и Ева в библейской. Первым боги обычно сотворяют мужчину – из глины, дерева или другого подручного материала. В истории Тутти есть этот мотив искусственного сотворения: его воспитывают особенным образом и даже внушают, что у него железное сердце.

Ближайший источник – рассказ Александра Грина «Пропавшее солнце», опубликованный в 1923 году. Олеша восхищался этим рассказом в книге «Ни дня без строчки»: «От рождения мальчика держали в условиях, где он не знал, как выглядит мир, – буквально: не видел никогда солнца!

Какой-то эксперимент, причуда богатых... И вот он уже вырос, уже он юноша – и пора приступить к тому, что задумали. Его, все еще пряча от его глаз мир, доставляют в один из прекраснейших уголков земли. В Альпы? Там на лугу, где цветут цикламены, в полдень снимают с его глаз повязку... Юноша, разумеется, ошеломлен красотой мира. Но не это важно. Рассказ сосредоточивается на том, как поведет себя это никогда не видевшее солнца человеческое существо при виде заката. Наступает закат. Те, производящие царственный опыт, поглядывают на мальчика. И не замечают, что он поглядывает на них! Вот солнце уже скрылось... Что происходит? Происходит то, что мальчик говорит окружающим:

– Не бойтесь, оно вернется!

Вот что за писатель Грин!»

Впрочем, истории об экспериментах по воспитанию детей в изоляции рассказывались издавна. У Геродота есть анекдот о египетском фараоне Псамметихе: «Царь велел отдать двоих новорожденных младенцев (от простых родителей) пастуху на воспитание среди стада. По приказу царя никто не должен был произносить в их присутствии ни одного слова. Младенцев поместили в отдельной пустой хижине, куда пастух приводил коз и, напоив детей молоком, делал все прочее, что необходимо. Так поступал Псамметих, желая услышать, какое первое слово сорвется с уст младенцев после невнятного детского лепета... Так пастух действовал в течение двух лет. Однажды, когда он открыл дверь и вошел в хижину, оба младенца пали к его ногам и, протягивая ручонки, произносили слово «бекос»… Когда же сам Псамметих также услышал это слово, то велел расспросить, какой народ и что именно называет словом «бекос», и узнал, что так фригийцы называют хлеб. Отсюда египтяне заключили, что фригийцы еще древнее их самих».

Император Фридрих II Гогенштауфен в XIII веке правил «королевством обеих Сицилий» и возглавлял Священную Римскую империю. Он устроил в Южной Италии вполне тоталитарное государство. Зато поощрял науки: учредил университет, где преподавали и христиане, и арабы, и евреи. Рассказывали, что Фридрих выращивал подопытных детей в абсолютной тишине, желая узнать, заговорят ли они на иврите или на греческом, на латыни или на языке своих родителей. «Но он трудился зря, так как все дети умирали во младенчестве», – добавляет хронист Салимбене.

Cхожие опыты ставил и китайский правитель Цзу Син. Он вскрыл грудную клетку своему двоюродному брату, чтобы проверить, правда ли, что у сердца мудреца семь отделов. Это напоминает уже басню о железном сердце наследника Тутти.

Рев узурпаторов и смех победителей

Мария Семенихина полагает, что дворец Толстяков – это царство смерти: «В нем царят тишина и блеск, он населен людьми мрачными, редко улыбающимися (неумение смеяться – в мифологии важная черта жителей царства мертвых)».

Но подземные божества вовсе не чужды веселью. Ольга Фрейденберг пишет: «Как персонаж, небо всегда и неизменно находится в неразрывной увязке с персонажем-преисподней... И вопреки нашим ожиданиям мажор закрепляется за преисподней, минор – за небом… Обителью смерти и лоном рождений считается земля. Смех как животворящая функция принадлежит ей, а небу – умирание в слезах и воплях».

Тутти и Суок – своего рода новые люди на новой земле: им предстоит жить в грядущем Царстве Справедливости. В то же время это потенциальные небесные боги – Аполлон и Артемида (олимпийцы – следующее поколение после титанов). Поэтому Тутти и Суок по большей части унылы, их не может развлечь дворцовое веселье. «Наследник Тутти никогда не слышал веселого, звонкого смеха. Только иногда до него доносился хохот какого-нибудь пьяного колбасника или самих Толстяков... Но разве это можно было назвать смехом! Это был ужасный рев, от которого делалось не весело, а страшно».

Между тем хохочут, веселятся и устраивают клоунаду почти все герои сказки – за вычетом воспитателей Тутти, которым это запрещено уставом, а также несчастного Туба. Ничего удивительного: и Толстяки со свитой, и свергающие их титаны-мятежники в равной степени принадлежат к подземному миру. Выбраться из него и завоевать небеса – миссия следующего поколения, прямо связанного со светилами. Но эта цель достигается через утрату животворного веселья и утробного хохота.

В финале сказки Просперо прямо провозглашает наступление нового времени:

«– Сегодня день нашей победы. Смотрите, как сияет солнце! Слушайте, как поют птицы! Слушайте, как пахнут цветы. Запомните этот день, запомните этот час!

И когда прозвучало слово «час», все головы повернулись туда, где были часы.

Они висели между двумя колоннами, в глубокой нише. Это был огромный ящик из дуба, с резными и эмалевыми украшениями. Посередине темнел диск с цифрами.

«Который час?» – подумал каждый. И вдруг (это уже последнее «вдруг» в нашем романе)...

Вдруг дубовая дверь ящика раскрылась. Никакого механизма внутри не оказалось, вся часовая машина была выломана. И вместо медных кругов и пружин в этом шкафчике сидела розовая, сверкающая и сияющая Суок.

– Суок! – вздохнул зал.

– Суок! – завопили дети.

– Суок! Суок! Суок! – загремели рукоплескания».

Но время титанов – циклическое. За подъемом неизбежно следует низвержение в Тартар. Титанический Просперо, сын садовника, может провозгласить лишь наступление иного времени года («заморозков» или «оттепели»). В этом можно убедиться при рассмотрении волшебных пьес Шекспира. Осенняя «Буря», «Зимняя сказка» и «Сон в летнюю ночь» образуют почти полный календарный цикл.