Выбор в баре небогат

Почему для своего последнего произведения художник выбрал именно этот сюжет – «Возвращение блудного сына»?  Рембрандт ван Рейн. Возвращение блудного сына. 1666–1669. Эрмитаж

Но повезло: нашел еще тройку таких же страдальцев примерно моего возраста. Сидим в баре, потягиваем виски, разгоняем скуку воспоминаниями о далеком советском прошлом, когда мы были молоды и приключения сами находили нас.

Колька работал в Союзе учителем, а в Штатах стал программистом. Не знаю, так ли все было или за прошедшие десятилетия обросло фантазиями, но излагает складно. Вот его история, записанная мною по памяти от первого лица.

История Кольки (в советское время ― Николая Степановича)

Приключился со мной в восьмидесятые годы прошлого столетия такой случай. Работал я тогда в школе, преподавал русский язык и литературу. А тут как раз лето, каникулы, а у меня, соответственно, отпуск. Жена с дочкой уехали на море по путевке. Перед отъездом жена попросила меня подкрасить кусок пола, который мы исцарапали, когда мебель завозили. Ну я, конечно, оставил это на последний момент. Обхожу магазины, а краски нужной нет. Можно, конечно, краски двух цветов смешать, но с моими способностями к рисованию – дело гиблое. Наконец нашел маленькую баночку подходящего цвета. Заодно и кисточку купил.

Иду к троллейбусной остановке и встречаю школьного приятеля Артема. Сто лет не виделись. А он живет неподалеку. Короче, взяли в магазине пару бутылок и пошли к нему. Хорошо так посидели, детство повспоминали. Вызвался Артем проводить меня до остановки, но я отказался – время позднее, а ему завтра с утра на работу, не у всех же каникулы. Да и перебрал он слегка.

Выхожу на улицу – ни души. Только под фонарем стенд красуется с профилем Ленина и словами: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». Вообще-то в конце восклицательный знак стоять должен, но художнику, наверное, показалось, что так выразительнее. И тут руки у меня зачесались. Оглянулся, по сторонам посмотрел – никого. Достал я из портфеля баночку краски, кисточку и дорисовал вопросительный знак. Закутал кисточку в газету, положил вместе с баночкой обратно в портфель и зашагал к остановке. Буквально через минуту нагоняет меня какой-то мужик.

– Постой, – говорит.

– Некогда мне стоять, – отвечаю, – последний троллейбус пропущу.

Перегородил он мне дорогу. А тут откуда ни возьмись появилась милицейская машина с мигалкой. Замели меня в отделение. Понял я, что дело плохо. Могут пришить политическую статью и упечь на несколько лет куда подальше.

Решил я под пьяного косить, благо перегаром от меня попахивало. Рубаху на себе рвать жалко было, и я решил буянить: дурным голосом пел непотребные песни и требовал, чтобы менты сейчас же привели сюда Пушкина и Лермонтова, с которыми я только что соображал на троих. До утра так и просидел в отделении. Утром приехал какой-то мужик в штатском и начал меня допрашивать.

– Ты, – говорит, – враг, завербованный империалистами. Идеологические провокации устраиваешь. Посягаешь на самое святое, что есть у советских людей.

– Да вы чего! – отвечаю. – Какие империалисты? Школьного приятеля встретил, зашел к нему. Я – непьющий, а он заставил меня бутылку водки выпить. Поэтому опьянел я сильно. Вышел на улицу, вижу в предложении знак препинания пропущен, а я же учитель русского языка, вот по привычке и исправил.

– На вопросительный? – усмехнулся он.

– Как это на вопросительный? – возмутился я. – На восклицательный!

– В деле написано, что ты пририсовал вопросительный.

– Я рисовал восклицательный. Наверное, рука от опьянения не смогла удержать прямую линию.

Повезло мне, как-то выкрутился. Получил 15 суток ареста, штраф за порчу государственного имущества и выговор на работе.

* * *

Выпили мы за ум, честь и совесть. Колька предложил за каждое из трех выпить по отдельности, но Мишка возразил:

– Выпьем лучше за волшебную силу искусства.

– А при чем тут волшебная сила? – не понял Колька.

– А ты послушай, – сказал Мишка, приподняв стакан.

История Мишки (в советское время – Михаила Романовича)

В доисторическую эпоху, когда работал я в проектном институте, оставалась у меня неиспользованная неделя отпуска, и купил я путевку на семидневную железнодорожную экскурсию в Ленинград. Поездка вообще-то была халтурная, потому что три дня из семи приходились на дорогу, но поскольку в отпуск меня отправили неожиданно, выбирать особенно было не из чего. Время в пути я разделил между изучением пейзажа за окном и «Бременем страстей человеческих» – книгой, которой мне удалось обзавестись буквально за день до отъезда. Моими соседями по купе были два брата Коля и Толя, у которых явно были какие-то коммерческие цели в этой поездке, и молодой маляр Витя. О своей специальности он оповестил нас, войдя в купе и пожав каждому руку:

– Витя, маляр!

– Уж не родственник ли ты Густава Малера? – пошутил я.

– Нет, – серьезно ответил он. – У нас в семье только я маляр.

В Ленинград мы приехали утром второго дня путешествия. Коля и Толя схватили свои чемоданы и куда-то исчезли. Руководитель поездки Виктория Ивановна собрала группу в вагоне-ресторане и сообщила, что наш экскурсовод заболел и поэтому сегодня будет свободный день – каждый может, как она выразилась, «убивать его по своему усмотрению». Меня такое положение дел вполне устраивало. Вернувшись в купе, я надел плащ и собирался уже уходить, как меня остановил Витя:

– Ты куда?

– В Эрмитаж, – ответил я.

– Возьми меня с собой.

– А ты что, музеи любишь?

– Да нет, какие музеи, – махнул он рукой. – Но не сидеть же целый день в вагоне. А я если пойду гулять сам, то в незнакомом городе обязательно потеряюсь.

Я, конечно, предпочел бы пойти один, но отказываться было неловко. Три остановки на метро, и мы – на месте. Вокруг Эрмитажа выстроилась длинная очередь, но к полудню билеты были куплены, и наша верхняя одежда покоилась в гардеробе. Неспешно передвигаясь, мы добрались до зала Рембрандта. Я стоял перед «Возвращением блудного сына» и пытался разгадать, почему для своего последнего произведения смертельно больной, нищий художник выбрал именно этот сюжет. Кем он видел себя в этой притче? Может быть, сыном? Ведь именно себя изобразил он в молодые годы на картине «Блудный сын в таверне». А может быть, само это полотно было его блудным сыном, вернувшимся к художнику только в последние годы его жизни? Мои размышления прервал Витя, вернее, цоканье его языка. Я удивленно взглянул на своего компаньона и увидел в его глазах восторг.

«Боже, что искусство делает с человеком! – подумал я. – Парень из простой семьи, восемь классов образования, профтехучилище, а не может глаз оторвать от холста».

– Тебе так понравилась картина, дружище?

– Картина?! Ты посмотри, – поднял он руку вверх, – посмотри, какая малярка!

* * *

Выпили мы за малярку блудного сына.

– Вот мы тут виски пьем да жалуемся, что выбор в баре небогат, а ведь когда-то я и сам был барменом, – сказал Эмиль.

История Эмиля (в советское время – Эмиля Исааковича)

В молодые годы работал я четвертым механиком на рыболовном траулере. Помимо основных обязанностей нес ответственность и за химлабораторию. В плавание по Тихому океану уходили на полгода. Раз в месяц перегруз: сдавали улов на транспортное судно, которое одновременно принимало товар с еще одного траулера. Перегруз был заметным событием нашей однообразной жизни: можно было встретить знакомых, узнать новости, просто перебросится парой слов. Третий механик Жора как раз знакомого и встретил и зазвал в гости. Гость пришел с двумя корешами. Их траулер сдавал красную икру в бочках, поэтому каждый из гостей принес по миске с икрой. Увидав такую роскошь, Жора с грустью вспомнил про сухой закон. Что вам сказать? Пронос на судно и распитие алкоголя карались жестоко. Но есть икру всухую тоже было как-то непристойно.

У меня в химлаборатории хранился почти полный бутыль раствора фенолфталеина для тестирования воды в паровых котлах. В зависимости от уровня кислотности раствор менял окраску. Спирта в растворе – 60%. Сходить за пузырем много времени не заняло. Со словами: «Коктейль «Советский!» – я поставил сосуд на стол.

Выпили за встречу.

– Зернистая икра хороша именно тогда, когда ее едят столовой ложкой, – блеснул эрудицией Жора.

Анекдоты потравили, разные истории порассказали, после третьего разлива песни запели. В какой-то момент беседа застопорилась, и захотелось мне гостей удивить. Разлил раствор по стаканам и провозгласил:

– Легким движением руки коктейль «Советский» превращается в экзотический коктейль «Апельсиновый», – после чего добавил лимонную кислоту и размешал.

Жидкость из бесцветной стала оранжевой. Публика зааплодировала. Следующим на очереди был коктейль «Малиновый», когда я добавил в стаканы пищевую соду, после чего раствор порозовел. И тут матрос с дружеского судна с восторгом воскликнул:

– Чудесная у вас, братцы, горилка! Как называется?

– Фенолфталеиновка, – отвечаю.

– Никогда не слышал. А другое название у продукта есть?

– Есть, – говорю. – Пурген.

Слово это сильное впечатление произвело. Сначала наступила минута напряженного молчания, а потом народ к гальюну устремился.

– Эх, кто тебя за язык тянул?! – возмутился Жора. – Так хорошо сидели!

* * *

Выпили мы за Тихоокеанский флот и замечательных четвертых механиков-барменов. Тут все взгляды на меня устремились. Колька говорит:

– Виски ты вкушаешь красиво, но молчишь как рыба. Ужель с тобой ничего интересного никогда не происходило?

И вспомнил я случай давний.

История автора (в советское время ― Ильи Дидевича)

В молодости увлекся я грибами. Почти каждые выходные один день проводил в лесу, повышая свою микологическую грамотность, а заодно обогащая свои скромные продовольственные запасы изысканной провизией. В какой-то момент уровень моих знаний в этой области прошел критическую точку, и я сначала стал вести рубрику о грибах в научно-популярном журнале, а затем написал книгу, которая была издана тиражом 100 тысяч экземпляров. Разошлась она очень быстро, так как помимо всего остального содержала информацию о малоизвестных грибах, которых в Молдавии много.

История эта произошла незадолго до выпуска книги.

Был я молод и небогат. Машины своей у меня, естественно, не было. До леса добирался на рейсовом автобусе, на пригородном поезде или на попутке. В тот летний день основной моей добычей стали серо-розовые мухоморы – хорошие, вполне съедобные грибы. Вечером, держа полную корзинку, я сел в поезд на полустанке, заняв свободное место в общем вагоне.

– Какие грибы собрали? – поинтересовалась женщина средних лет, сидящая напротив.

Я приоткрыл крышку корзины.

– Да это же мухоморы! – воскликнула она.

– Да, мухоморы, – согласился я.

Некоторое время мы ехали молча. Затем женщина осторожно спросила:

– Вы женаты?

– Нет.

– Значит, за тещу беспокоиться не надо. А что вы с ними собираетесь делать?

– Жарить.

– У вас какие-то проблемы?

– Нет, все в порядке. Через неделю ухожу в отпуск.

– Да вы же не проживете неделю после мухоморов!

– Вы считаете, нужно сдать билеты на самолет?

– Я считаю, что это нужно сейчас же выбросить! – протянула она руку к моим грибам, но я предусмотрительно запихнул корзинку под лавку.

Мужик, сидевший рядом с женщиной, долго смотрел на меня, потом подмигнул и вызвал в тамбур. Я еще раз взглянул на нее и на всякий случай взял корзинку с собой.

– Слушай, – сказал он. – Я все понял – несчастная любовь. На твоем месте я поступил бы также. Но я могу помочь.

– Каким образом?

– Мой дядя – большой человек. Он работает на кладбище. За двести рублей ты получишь место рядом с аллеей, где похоронены известные люди. К тому же рядом с автобусной остановкой. Твоя девушка будет приезжать каждый день и горько рыдать на твоей могиле.

– Но у меня нет двухсот рублей.

– А зарплата скоро?

– Во вторник.

– Когда ты собираешься есть свои мухоморы?

– Сегодня вечером.

– Подожди до вторника.

– Не могу – грибы испортятся.

Он нервно зашагал по тамбуру, и вдруг его осенило:

– Одолжи у своей девушки!

– А как же я ей потом отдам?

– Тоже верно, – расстроился он.

Я вернулся на свое место в вагоне. Соседка посмотрела на меня долгим взглядом и опять спросила:

– У вас проблемы?

– Да, – со вздохом ответил я. – Только что получил выгодное предложение. Ну, просто очень выгодное! Но, – развел я руками, – пришлось отказаться.